И защищать мне будет нечего.
Я не имею мыслей,
Поэтому я увижу.
Я ничего не боюсь,
Значит, буду помнить себя."
Эта формула имела еще строфу, которая в то время была для меня
непонятной:
"Отрешенный и с легкой душой,
Я мимо орла проскочу,
Чтобы быть свободным."
Моя болезнь и лихорадка послужили, возможно, своего рода буфером; его
могло быть достаточно, чтобы отвести часть удара того, что я сделал, или
скорее того, что нашло на меня, ибо сам я намеренно не сделал ничего.
Вплоть до этой ночи, если бы был составлен перечень моего опыта, я
мог бы отвечать за непрерывность моего существования.
Отрывочные воспоминания, которые у меня были о Горде или о том, что я
жил в том горном домике в центральной мексике, были, в определенном смысле
реальной угрозой идее моей непрерывности. Однако это все не шло ни в какое
сравнение с воспоминанием о женщине-нагваль. И не столько из-за тех
эмоций, которые вызвало это воспоминание, сколько из-за того, что я ее
забыл. Забыл не так как забывают имя или мотив. До момента откровения в
моем мозгу не было о ней ничего. Ничего!
Потом что-то нашло на меня или что-то с меня свалилось, и я стал
вспоминать самого важного для меня человека, которого, с точки зрения того
"я", который составлен опытом моей жизни, предшествующей этому моменту, я
никогда не встречал.
Я вынужден был ждать еще два дня возвращения Горды, прежде чем смог
рассказать ей о своем воспоминании. Горда вспомнила женщину-нагваль в тот
же момент, как только я описал ее ей.
Ее сознание каким-то образом зависело от моего.
- Девушка, которую я видела в белом автомобиле, была женщина-нагваль!
-воскликнула Горда. - она возвратилась ко мне, но я не смогла ее тогда
вспомнить.
Я слышал слова и понимал их значение, но потребовалось долгое время,
чтобы мысль сфокусировалась на том, что она говорила.
Мое внимание колыхалось. Казалось, что перед глазами был поставлен
источник света, который медленно угасал.
У меня было ощущение, что если я не остановлю угасания, то умру.
Внезапно я ощутил рывок и понял, что сложил вместе две части самого себя,
которые были разделены. Я понял, что молодая девушка, которую я видел
тогда в доме дона Хуана, была женщина-нагваль.
В этот момент эмоционального подъема Горда не могла мне ничем помочь.
Ее настроение было заразительным. Она плакала, не переставая.
Эмоциональное потрясение воспоминания о женщине-нагваль было
травмирующим для нее.
- Как я могла ее забыть? - вздохнула Горда.
Я уловил оттенок подозрения в ее взгляде, когда она посмотрела на
меня.
- Ты ведь не имел представления о ее существовании, так? - спросила
она.
При любых других обстоятельствах я посчитал бы ее вопрос неуместным,
оскорбительным, но я точно так же недоумевал по поводу нее. Мне пришло в
голову, что она, возможно, знала больше, чем говорила.
- Нет, не знал, - ответил я. - но как насчет тебя, Горда? Ты знала,
что она существует?
На ее лице была такая невинность и такое замешательство, что мои
сомнения рассеялись.
- Нет, - ответила она. - до сегодняшнего дня не знала. Теперь я
совершенно определенно знаю, что часто сидела с ней и с нагвалем Хуаном
Матусом на той скамейке на площади в Оаксаке. Я всегда помнила об этом и
всегда помнила ее черты, но считала что видела все это во сне. Я все знала
и в то же время не знала. Но почему я думала, что это был сон?
На секунду я поддался панике, потом у меня появилась совершенная
физическая уверенность в том, что пока она говорит, где-то в моем теле
открывается канал. Я внезапно знал, что тоже часто сидел на той скамейке с
доном Хуаном и женщиной-нагваль. Я вспомнил то ощущение, которое у меня
бывало каждый раз в таких случаях. Это было такое чувство физической
удовлетворенности, счастья, полноты, что его невозможно было бы
вообразить. Я думал о том, что дон Хуан и женщина-нагваль были
совершенными существами и что быть в их компании действительно большая моя
удача. Сидя на той скамейке между самыми выдающимися людьми на земле, я
испытывал, пожалуй, наивысшую степень своих человеческих чувств. Однажды,
я сказал дону Хуану именно это, имея в виду, что хотел бы тут же и
умереть, чтобы сохранить это чувство чистым, незапятнанным, свободным от
искажения.
Я рассказал о своем воспоминании Горде. Она сказала, что понимает,
что я имел в виду. Секунду мы были спокойны, а затем груз наших
воспоминаний опасно по вел нас в сторону печали и отчаяния.
Мне пришлось удерживать необычайно сильный контроль над собой, чтобы
не заплакать. Горда всхлипывала, прикрыв лицо рукой.
Через некоторое время мы стали более спокойны. Горда уставилась мне в
глаза. Я знал, о чем она думает. Это были те же самые вопросы, что
осаждали и меня целыми сутками. Кто была женщина-нагваль? Где мы ее
встретили? Где она готовилась? Знают ли о ней другие тоже?
Я как раз хотел высказать свои вопросы словами, когда Горда прервала
меня.
- Я правда, не знаю, - сказала она, поймав меня на моем же вопросе. -
я рассчитывала, что ты мне скажешь все это. Не знаю, почему, но я
чувствую, что ты можешь объяснить мне, что к чему.
Она рассчитывала на меня, а я рассчитывал на нее. Мы рассмеялись над
иронией нашего положения. Я попросил ее рассказать мне все, что она помнит
о женщине-нагваль. Горда сделала 3-4 раза попытку что-либо сказать, но
казалось, не могла собрать свои мысли.
- Я правда не знаю, с чего начать, - сказала она. - я знаю только,
что люблю ее.
Я сказал ей, что у меня такие же чувства. Незаметная печаль
охватывала меня каждый раз, когда я думал о женщине-нагваль. Пока я
говорил, тело мое начало содрогаться.
- Мы с тобой любили ее, - сказала Горда. - не знаю, почему я это
говорю, но я знаю, что она владела нами.
Я попросил ее объясниться, но она не могла определить, почему она так
сказала. Она говорила нервозно, уточняя свои чувства. Я ощутил биение у
себя в солнечном сплетении. Начало формироваться смутное воспоминание о
женщине-нагваль. Я попросил Горду продолжать говорить, пусть даже
повторять одно и тоже, если ей нечего будет сказать, но не
останавливаться. Звук ее голоса, казалось, действовал на меня как
проводник в другое измерение, в другой вид времени. Как будто кровь бежала
по моим жилам с необычайным давлением. Я почувствовал покалывание со всех
сторон, а затем возникло странное воспоминание тела. Я знал в своем теле
что женщина-нагваль была тем существом, которое сделало нагваля цельным.
Она принесла нагвалю мир, удовлетворенность, чувство защищенности,
освобожденности.
Я сказал Горде, что у меня было откровение, что женщина-нагваль
являлась партнером нагваля. Горда взглянула на меня изумленно. Она
медленно покачала из стороны в сторону головой.
- Она никак не связана с нагвалем Хуаном Матусом, идиот, - сказала
она чрезвычайно авторитетным тоном. - она была для тебя. Вот почему мы оба
принадлежали ей.
Мы с Гордой уставились друг на друга. Я был уверен, что она невольно
произносит те мысли, которые рационально для нее ничего не значат.
- Что ты имеешь в виду, говоря, что она была для меня, Горда? -
спросил я после долгого молчания. - она была твоим партнером, - сказала
она. - вдвоем вы были единой парой. А я была ее подопечной. И она доверила
тебе передать меня ей однажды.
Я просил Горду рассказать мне все, что она знает, но она, казалось,
не знала ничего больше. Я чувствовал себя измотанным.
- Куда она делась? - высказала внезапно Горда. - я просто не могу
себе представить этого. Она была с тобой, а не с нагвалем. Она должна была
бы быть сейчас с нами.
Потом у нее был еще один приступ неверия и страха. Она обвиняла меня,
что я скрываю женщину-нагваль в Лос-анжелесе. Я пытался снять ее тревогу.
Я сам себе удивлялся, что разговариваю с Гордой, как с ребенком. Она
слушала меня со всеми внешними признаками внимания, однако глаза ее были
пустыми, не в фокусе. Тогда мне стало ясно, что она использует звук моего
голоса точно так же, как я использовал звук ее голоса, - как проводник. Я
знал, что и она осознает это. Я продолжал говорить, пока не исчерпал все в
границах нашей темы. Тут еще что-то произошло, и я оказался наполовину
прислушивающимся к звуку собственного голоса. Я говорил, обращаясь к
Горде, без всякого волевого усилия с моей стороны.
Слова, которые были, казалось, запечатаны внутри меня, а теперь
освободились, достигли небывалого уровня абсурдности. Я говорил и говорил,
пока что-то не остановило меня. Я вспомнил, что дон Хуан говорил мне и
женщине-нагваль на скамейке в Оаксаке об особом человеческом существе, чья
сущность объединяет для него все, на что он только мог бы рассчитывать и
чего ожидать в человеческом сотрудничестве. Эта была женщина, которая для
него была тем ж, чем женщина-нагваль была для меня, - партнером,
противоположной частью. Она покинула его, точно так же, как меня покинула
женщина-нагваль. Его чувства по отношению к ней были неизменными и
поднимались на поверхность от меланхолии некоторых стихов, которые я читал
ему.
Я вспомнил также, что именно женщина-нагваль снабжала и меня обычно
книгами стихов. Она держала их целыми пачками в багажнике своей машины.
Именно она побудила меня читать стихи дону Хуану. Внезапно физическая
память о женшиненагваль, сидящей со мной на скамейке, стала такой ясной,
что я непроизвольно ахнул и задохнулся. Давящее чувство утраты, более
сильное, чем любое чувство, которое когда-либо у меня было, овладело мной.
Я согнулся с разрывающей болью в правой лопатке. Было еще что-то, что я
знал, - воспоминание, которое какая-то часть меня не хотела открыть.
Я занялся тем, что осталось от моего интеллектуального щита, как
единственным средством вернуть свое здравомыслие. Я повторял себе вновь и
вновь, что мы с Гордой все время действовали на двух совершенно различных
планах. Она помнила намного больше, чем я, но она не была склонна к
выяснениям. Она не обучалась задавать вопросы другим или себе. Но затем
мне в голову пришла мысль, что и сам я не лучше. Я все еще был той же
размазней, как и тогда, когда дон Хуан впервые назвал меня так. Я никогда
не забывал, что читал стихи дону Хуану, однако мне ни разу не пришло в
голову проверить тот факт, что у меня никогда не было книги испанской
поэзии и что я никогда не возил в машине таких книг.
Горда вывела меня из моих размышлений. Она была почти в истерике. Она
кричала, что ей только что стало ясно, что женщина-нагваль должна быть
где-то очень близко от нас. Точно так же, как мы были оставлены, чтобы
найти друг друга, женщина-нагваль была оставлена чтобы найти нас. Сила ее
рассуждений почти убедила меня, но тем не менее что-то во мне знало, что
это не так. Это была та память, которая находилась внутри меня и которую я
не смел вывести на поверхность.
Я хотел начать с Гордой спор, но не было смысла, так как мой щит
интеллекта и слов был недостаточен для того, чтобы принять на себя напор
воспоминаний о женщине-нагваль. Их эффект был потрясающим для меня и даже
более опустошающим, чем даже страх смерти.
- Женщина-нагваль потерпела где-то кораблекрушение, - покорно сказала
Горда. - она, вероятно, на необитаемом острове, а мы ничего не делаем,
чтобы помочь ей.
- Нет! Нет! - заорал я. - Ее здесь больше нет.
Я не знал в точности, почему я так сказал, но я знал, что это правда.
На минуту мы погрузились в такие глубины меланхолии, которые было
