- Не помню, - сказала Жозефина, - однако я узнала бы это место, если
бы ты меня туда привез, когда мы все были там, нас обычно называли
пьяницами, потому что мы там легко хмелели. У меня в голове было меньше
тумана, чем у всех, поэтому я помню довольно хорошо.
- Кто называл нас пьяницами? - спросил я.
- Не тебя. Только нас, - ответила Жозефина. - я не помню, кто,
наверное, нагваль Хуан Матус.
Я посмотрел на них, и каждый из них отводил глаза.
- Мы подходим к концу, - пробормотал Нестор, как бы говоря сам с
собой, - наш конец уже смотрит нам в глаза.
Казалось, он был на грани слез.
- Я должен был бы быть рад и Горд, что мы прибыли к концу, -
продолжал он. - и все же я печален. Не можешь ли ты это объяснить,
нагваль?
Внезапно всех охватила печаль. Даже дерзкая Лидия опечалилась.
- Что с вами случилось? - спросил я. - о каком конце вы говорите?
- Я думаю, что каждый знает, что это за конец, - сказал Нестор. - в
последнее время у меня странные ощущения. Что-то зовет нас, а мы не
отпускаемся. Мы цепляемся.
Паблито, как истинный кавалер, сказал, что Горда, единственная среди
нас, не цепляется ни за что. Все остальные, заверил он меня, безнадежные
эгоисты.
- Нагваль Хуан Матус сказал, что, когда придет время идти, мы получим
знак, - сказал Нестор, - что-то такое, что нам действительно нравится,
выступит вперед и позовет нас.
- Он сказал, что это не обязательно будет что-то большое, - добавил
Бениньо, - любое, все, что нам нравится, может сгодиться.
- Для меня знак придет в форме оловянных солдатиков, которых у меня
никогда не было, - сказал мне Нестор, - отряд оловянных солдатиков, конных
гусар, явится, чтобы забрать меня. А чем это явится для тебя?
Я вспомнил, что дон Хуан говорил мне однажды, что смерть может стоять
позади чего угодно, даже позади точки в моем блокноте, потом он дал мне
некоторую метафору моей смерти.
Я рассказал ему, что однажды, гуляя по бульвару голливуда в
Лос-анжелесе, я услышал звуки трубы, игравшей старый идиотский популярный
мотив. Музыка исходила из магазина грампластинок на этой улице. Никогда я
не слышал более приятного звука. Я был захвачен им. Я был вынужден
присесть на паребрик. Медный звук трубы попадал мне прямо в мозг.
Я его ощущал над своим правым виском. Он ласкал меня, пока я не
опьянел от него. Когда он умолк, я знал, что нет способа когда-нибудь
повторить это ощущение, и у меня было достаточно отрешенности, чтобы не
броситься в магазин и не купить эту пластинку вместе со
стереопроигрывателем, чтобы проигрывать ее.
Дон Хуан сказал, что это было знаком, который был дан мне силами,
управляющими судьбами людей. Когда придет мое время покинуть этот мир в
какой бы то ни было форме, я услышу тот же самый звук трубы и тот же самый
идиотский мотив, исполняемый тем же самым трубачом.
Следующий день был суматошным днем для них. Казалось, им нужно было
сделать бесчисленное множество дел. Горда сказала, что все их заботы были
личными и должны выполняться каждым из них без всякой помощи. Я был рад
остаться один. У меня тоже были дела. Я поехал в ближайший городок,
который так сильно нарушил мое спокойствие. Я подъехал прямо к тому дому,
который имел такую притягательную силу для меня и для Горды. Я постучал в
дверь. Открыла дама. Я сочинил историю, что жил в этом доме ребенком и
хочу взглянуть на этот дом опять. Она была очень доброжелательной
женщиной. Она провела меня в дом, многословно извиняясь за несуществующий
беспорядок.
Этот дом был переполнен скрытыми воспоминаниями. Они были там. Я мог
их чувствовать, но ничего не мог вспомнить. На следующий день Горда на
рассвете уехала. Я ожидал, что ее не будет весь день, но к обеду она
вернулась. Казалось, она была очень взволнованной.
- Соледад вернулась и хочет тебя видеть, - сказала она прямо. Без
единого слова объяснений она отвела меня к дому Соледад. Донья Соледад
стояла около двери. Она выглядела более молодой и более сильной, чем в
последний раз, когда я ее видел. С дамой, которую я знал много лет назад,
у нее осталось самое отдаленное сходство.
Горда была на грани того, чтобы расплакаться. То напряжение, через
которое мы проходили, делало ее настроение вполне понятным для меня. Она
ушла, не сказав ни слова.
Донья Соледад сказала, что у нее лишь немного времени для разговора
со мной, и она собирается использовать каждую минуту этого времени. Она
казалась странно почтительной. В каждом ее слове звучала вежливость.
Я сделал жест, чтобы прервать ее и задать вопрос. Я хотел знать, где
она была. Самым деликатным образом она прервала меня. Она сказала, что
подбирала свои слова очень тщательно и что недостаток времени позволит ей
сказать лишь то, что существенно. Она секунду пристально смотрела мне в
глаза, и эта секунда показалась мне неестественно длинной. Это раздражало
меня, она могла бы говорить со мной и ответить на какие-нибудь вопросы за
это время. Она прервала молчание и заговорила о том, что я воспринял, как
абсурд. Она сказала, что нападала на меня, поскольку я сам об этом просил,
в тот день, когда мы впервые пересекли параллельные линии, и что она может
лишь надеяться, что ее атака была эффективной и послужила своей цели. Я
хотел закричать, что я никогда не просил ее ни о чем подобном, что ничего
не знаю о параллельных линиях и то, что она говорит, бессмыслица. Она
зажала мне губы ладонью. Автоматически я расслабился. Она казалась
печальной. Она сказала, что нет способа, при помощи которого мы могли бы
разговаривать, потому что в данный момент мы находимся на двух
параллельных линиях и никто из нас не имеет энергии пересечь их; только ее
глаза могли рассказать мне о ее настроении.
Без всякой причины я почувствовал себя расслабленным. Что-то во мне
опустилось. Я заметил, что слезы катятся по моим щекам, а затем
невероятнейшее ощущение завладело мной на секунду. На короткий момент, но
достаточно длинный, чтобы пошатнуть основание моего сознания или моей
личности, или того, что, я думал и чувствовал, является мной. В течение
этого короткого времени я знал, что мы были очень близки друг другу по
целям и темпераменту. Наши обстоятельства были похожими. Я хотел сказать
ей, что это была отчаянная битва, что эта битва еще не закончена. Она
никогда не закончится. Она прощалась, потому что, будучи безупречным
воином, каким она была, знала, что наши пути никогда больше не
пересекутся. Мы пришли к концу следа. Запоздалая волна, чувство общности,
чувство родства вырвалось из какого-то невообразимого темного угла меня
самого. Эта вспышка подобна электрическому разряду внутри моего тела. Я
обнял ее, мои губы двигались, говоря что-то, не имеющее для меня никакого
смысла. Ее глаза загорелись. Она тоже говорила что-то, чего я не мог
понять. Единственное ощущение, которое было для меня ясно, это то, что я
пересек параллельные линии, не имело никакого прагматического значения.
Внутри меня прорывался наружу какой-то источник, какая-то необъяснимая
сила разрывала меня на части. Я не мог дышать, и все покрылось чернотой.
Я почувствовал, что кто-то двигает меня и мягко трясет. Лицо Горды
выплыло в фокус. Я лежал на кровати доньи Соледад, и около меня сидела
Горда. Мы были одни.
- Где она? - спросил я.
- Ушла, - ответила Горда.
Я хотел все рассказать Горде, но она остановила меня и открыла дверь.
Все ученики были снаружи, ожидая меня. Они одели свои лучшие одежды. Горда
объяснила, что они порвали все остальное, что имели. Время клонилось к
вечеру. Я проспал несколько часов. Не разговаривая, мы прошли к дому
Горды, где стояла моя машина. Они забрались внутрь, словно дети,
собирающиеся на воскресную прогулку.
Прежде чем забраться в машину, я остановился, глядя на долину. Мое
тело медленно поворачивалось и совершило полный круг, как если бы оно
имело собственную волю и свои задачи. Я чувствовал, что схватываю сущность
этого места. Я хотел удержать ее в себе, потому что я знал совершенно
точно, что никогда больше в своей жизни его не увижу.
Другие, должно быть, уже проделали это. Они были свободны от
меланхолии. Они смеялись и шутили друг с другом.
Я завел машину, и мы поехали. Когда мы достигли последнего поворота
дороги, солнце садилось, и Горда закричала, чтобы я остановился. Она
выбралась наружу и побежала на небольшой холмик сбоку от дороги. Она
забралась на него и бросила последний взгляд на свою долину. Она протянула
ей свои руки и вдыхала ее в себя.
Поездка вниз с этих гор была странно короткой и совершенно без
событий. Все были спокойны. Я пытался втянуть Горду в разговор, но она
наотрез отказалась. Она сказала, что горы, будучи собственниками, хотят
завладеть нами и что если мы не сохраним своей энергии, то горы никогда не
отпустят нас.
Как только мы спустились в долину, все они стали очень оживлены,
особенно Горда. Она, казалось, кипела энергией. Она даже добровольно
поделилась информацией без всяких уговоров с моей стороны. Одним из ее
утверждений было, что нагваль дон Хуан Матус говорил ей, а Соледад
подтвердила, что у нас есть другая сторона. Услышав это, все остальные
выступили с вопросами и замечаниями. Они были в смущении из-за своих
странных воспоминаний о событиях, которые логически не могли иметь места.
Поскольку некоторые из них встретились со мной несколькими месяцами
раньше, то воспоминания обо мне в отдаленном прошлом были чем-то выходящим
за границы их понимания.
Я рассказал им тогда о своей встрече с доньей Соледад. Я описал им
свое чувство, что я очень близко знал ее раньше. И то чувство, что я,
несомненно, пересек тогда то, что она называла параллельными линиями. Их
реакцией на мое заявление было смущение. Казалось, они слышали этот термин
раньше, но я не был уверен, что все они понимали, что это значит. Для меня
это была метафора. Я не мог поклясться, что для них это было тем же самым.
Когда мы приехали в город Оасаку, они выразили желание посетить то
место, где, по словам Горды, исчезли дон Хуан и дон Хенаро. Я поехал прямо
туда. Они высыпали из машины и, казалось, принюхивались к чему-то,
приглядывались к каким-то признакам. Горда указала направление, в котором
они ушли.
- Ты сделала ужасную ошибку, Горда, - сказал Нестор. - это не восток,
это север.
Горда запротестовала и защищала свое мнение. Женщины и Паблито
поддерживали ее. Бениньо в разговор не вступал, продолжая смотреть на
меня, как если бы я должен был дать ответ, что я и сделал. Я обратился к
карте города, которая была в моей машине. Направление, указанное Гордой,
было севером.
Нестор заметил, что наш отъезд из их города, как он все время и
чувствовал, не был преждевременным или насильственным ни в коей мере; срок
был правильным. У других такого чувства не было, и их колебания были
вызваны ошибкой Горды. Они считали, как и она сама, что нагваль указал на
их родной город, что значило бы, что они должны остаться там. Я признал с
опозданием, что в конце концов виноват был я, потому что, хотя и имел
карту, я не воспользовался ею вовремя.
Потом я заметил, что забыл им рассказать, как один из тех людей, а
именно тот, которого в тот момент я принимал за дона Хенаро, позвал нас за
собой кивком головы. Глаза Горды раскрылись от искреннего удивления или
даже тревоги. Она не заметила этого жеста. Приглашение было только для
меня.
- Вот оно! - воскликнул Нестор. - суд судьбы. - он делал отчаянные
