моему великому разочарованию ничего больше не происходило. После
нескольких дней бесплодного ожидания я отбросил объяснение Горды и решил,
что доктор поставил правильный диагноз.
Мне это было совершенно понятно. Я нес ответственность, которая
порождала невыносимое напряжение. Я принял лидерство, которое принадлежало
мне, по мнению учеников, но я не имел никакого представления, как его
вести.
Нагрузка проявилась в моей жизни и более серьезным образом.
Мой обычный уровень энергии непрерывно падал. Дон Хуан сказал бы, что
я теряю личную силу и, значит, обязательно потеряю жизнь.
Дон Хуан настроил меня жить исключительно личной силой, что я понимал
как состояние бытия, отношения порядка между субъектом и вселенной,
отношение, которое не может быть разорвано, не приводя субъекта к смерти.
Поскольку никаких мыслимых способов изменить ситуацию не предвиделось, я
заключил, что моя жизнь подходит к концу. Мое чувство обреченности,
казалось, разъярило всех учеников. Я решил на пару дней уехать, чтобы
рассеять свою хандру и их напряжение.
Когда я вернулся, то обнаружил, что они стоят снаружи у дверей дома
сестренок так, как если бы они меня ждали. Нестор подбежал к моей машине
прежде, чем я выключил мотор, он прокричал, что Паблито сбежал. Он ушел,
чтобы умереть, сказал Нестор, в городе Тула, на месте его предков.
Я был в ужасе. Я чувствовал себя виновным.
Горда не разделяла моего отношения к происходящему. Она сияла,
светясь удовлетворением.
- Этому красавчику лучше умереть, - сказала она. - все мы теперь
будем жить гармонично, как и должны были. Нагваль говорил, что ты внесешь
перемену в наши жизни. Что ж, ты ее принес - Паблито нам больше не
досаждает. Ты от него избавился. Посмотри, как мы счастливы. Нам без него
лучше живется.
Я был вне себя от ее бесчувственности. Я сказал так жестко, как
только мог, что дон Хуан дал нам всем форму жизни воина. Я подчеркнул, что
безупречность воина требует, чтобы я не позволил Паблито умереть вот так
просто.
- И что же ты собираешься делать? - спросила Горда.
- Я собираюсь взять одного из вас, чтобы жить с ним, - сказал я. - до
того дня, когда вы все, включая Паблито, сможете уехать отсюда.
Они посмеялись надо мной, даже Нестор и Бениньо, которых я считал
самыми близкими к Паблито. Горда смеялась дольше всех остальных, явно
вызывая меня.
Я обратился за моральной поддержкой к Нестору и Бениньо. Они смотрели
в сторону.
Я воззвал к высшему пониманию Горды. Я просил ее. Я использовал все
доводы, какие только приходили на ум. Она смотрела на меня с глубоким
презрением.
- Не будем вмешиваться, - сказала она остальным.
Она улыбнулась мне совершенно пустой улыбкой. Она передернула плечами
и поджала губы, как бы чмокая.
- Мы рады видеть тебя с нами, - сказала она мне, - при условии, что
ты не станешь задавать вопросов и не будешь разговаривать об этом
маленьком своднике.
- Ты, Горда, бесформенный воин, - сказал я, - ты сама мне это
говорила. Почему же ты тогда судишь Паблито?
Горда не ответила. Но она приняла удар. Она поморщилась и отвернулась
от моего взгляда.
- Горда с нами! - закричала Жозефина высоким визгливым голосом.
Три сестренки окружили Горду и затолкали ее внутрь дома. Я последовал
за ними. Нестор и Бениньо тоже вошли.
- Что ты собираешься делать? Взять кого-нибудь из нас силой? -
спросила Горда.
Я сказал им всем, что считаю своим долгом помочь Паблито и что я стал
бы делать то же самое для любого из них.
- Ты действительно думаешь, что осуществишь это? - спросила Горда с
глазами, горящими от злости.
Я хотел яростно закричать, как уже сделал однажды в их присутствии.
Но теперь обстоятельства были иными. Я не мог это делать.
- Я собираюсь взять Жозефину, - сказал я. - я - нагваль.
Горда собрала маленьких сестренок и прикрыла их своим телом. Они уже
собирались взяться за руки, но что-то во мне знало, что если они это
сделают, их объединенная сила станет пугающей и мои усилия забрать
Жозефину будут тогда напрасными. Моим единственным шансом было ударить их
прежде, чем они успеют соединиться. Я толкнул Жозефину обеими ладонями
так, что она волчком вылетела на середину комнаты. Прежде, чем они смогли
вновь собраться в группу, я ударил лидию и розу. Они согнулись от боли.
Горда бросилась на меня с такой яростью, какой я раньше никогда не видел в
ней. Это было похоже на атаку дикого зверя.
Вся ее концентрация была в едином броске ее тела. Если бы она меня
ударила, то убила бы. Она промахнулась на дюйм мимо моей груди. Я схватил
ее сзади в охапку и мы покатились вместе на землю. Мы катались и катались,
пока полностью не выдохлись. Ее тело расслабилось. Она начала гладить
тыльную сторону моих рук, которые были крепко сцеплены у нее на животе.
Тут я заметил, что Нестор и Бениньо стоят у дверей. Оба они,
казалось, были на грани физического обморока.
Горда смущенно улыбнулась и прошептала мне на ухо, что рада, что я
одолел ее.
Я увез Жозефину к Паблито. Я чувствовал, что она - единственная из
всех учеников, кто искренне нуждается в том, чтобы за ней кто-то ухаживал,
а Паблито меньше всех раздражал ее. Я чувствовал, что его чувство рыцаря
заставит его придти ей на помощь, поскольку она будет в такой помощи
нуждаться.
Месяц спустя я опять вернулся в мексику. Паблито и Жозефина
вернулись. Они жили вместе в доме Хенарос и делили его с Бениньо и розой.
Нестор и Лидия жили в доме Соледад, а Горда жила одна в доме сестричек.
- Тебя не удивляет наша новая аранжировка жилья? - спросила Горда.
Мое удивление было более, чем очевидным. Я хотел узнать все, что
стояло за этой новой организацией.
Горда сухим тоном дала мне понять, что за всем этим, насколько ей
известно, не было ничего.
Они изображали себе жизнь парами, но не как пары в обычном понимании.
Она добавила, что вопреки тому, что я могу думать, они были безупречные
воины.
Новая форма была довольно приятной. Все, казалось, полностью
успокоились. Не было больше ни подначек, ни вспышек конкуренции между
ними. Они стали одеваться в том стиле, какой был принят у индейцев этого
района. Женщины были одеты в длинные широкие юбки в складку, которые почти
касались пола. Они одевали темные шали и заплетали волосы в косы.
Исключением была Жозефина, которая всегда носила шляпу. Мужчины носили
легкие белые штаны и рубашки, а на голове соломенные шляпы. Все были обуты
в самодельные сандалии.
Я спросил у Горды о причине их нового одеяния. Она сказала, что они
готовились уехать. Раньше или позже с моей помощью или без нее, но они
собирались покинуть эту долину. Они хотели бы отправиться в новый мир, в
новую жизнь. Когда они это сделают, они признают перемену. Чем дольше они
носят индейскую одежду, тем более резким будет переход на одежду города.
Она сказала, что их обучали быть текучими, чувствовать себя легко в
любой ситуации, в какой бы они ни оказались, и что я был обучен тому же.
Моей задачей было обращаться с ними с легкостью вне зависимости от
того, как они вели себя по отношению ко мне. Их задачей, с другой стороны,
было покинуть свою долину и поселиться где-либо еще, чтобы убедиться могут
ли они быть такими текучими, какими полагается быть воину.
Я спросил ее, каково в действительности ее мнение о наших шансах на
успех. Она сказала, что на всех наших лицах начертано поражение. Горда
резко изменила тему разговора, сказав, что в своем сновидении она смотрела
в гигантское узкое ущелье между двумя огромными круглыми горами. Она
считала, что эти круглые горы ей знакомы, и хотела, чтобы я отвез ее в
город, расположенный неподалеку. Она считала, не зная почему, что эти две
горы расположены там и что указание, полученное ею в ее сновидении,
состояло в том, чтобы мы оба отправились туда.
Мы выехали, когда начало светать. Я уже как-то проезжал через этот
город. Он был очень небольшим, и я не помнил в его окрестностях ничего
похожего на видение Горды. Вокруг него были только размытые холмы.
Оказалось, что двух больших гор там действительно не было или же, если они
и были, мы не смогли их найти.
Однако в течение двух часов, которые мы провели в этом городе, нас не
оставляло ощущение, что мы знали что-то неопределимое - чувство, которое
временами переходило в уверенность, а затем опять отступало во тьму и
просто в раздражение и замешательство. Посещение этого города странным
образом взволновало нас или же, лучше сказать, что по неизвестным причинам
мы стали очень беспокойными. Я глубоко ушел в совершенно нелогичный
конфликт. Я не помнил, чтобы когда-нибудь останавливался в этом городе, и
все же я мог поклясться, что я не только бывал тут, но даже какое-то время
жил здесь. Это не было отчетливым воспоминанием. Я не помнил улицы или
дома. То, что я ощущал, было смутным, но сильным предчувствием, что нечто
вот-вот прояснится в моем мозгу. Я не знал, что именно, - возможно, просто
какое-то воспоминание.
Временами это смутное предчувствие было всепоглощающим, особенно
когда я увидел один дом. Я остановил машину перед ним. Мы с Гордой
смотрели на него из машины наверное час, но никто из нас не предложил
выйти из машины и войти в него.
Мы оба были на грани. Мы стали говорить о ее видении двух гор. Наш
разговор скоро перешел в спор. Она считала, что я не принял ее сновидения
всерьез. Мы оба разошлись вовсю и кончили тем, что стали орать друг на
друга не столько от гнева, сколько от нервного напряжения. Я поймал себя
на этом и остановился.
На обратном пути я остановил машину у края грязной дороги. Мы вышли
размять ноги. Горда все еще казалась взволнованной. Мы прошлись немного,
но было слишком ветрено, чтобы испытывать удовольствие от такой прогулки.
Мы вернулись к машине и забрались в нее.
- Если бы ты только привлек свое знание, - сказала Горда просящим
тоном. - ты бы понял, что потеря человеческой формы... Она остановилась
посреди фразы. Должно быть ее остановила моя гримаса. Она знала о моей
внутренней борьбе. Если бы у меня было какое-то знание, которое я мог
привлечь, то я уже давно сделал бы это.
- Но ведь мы светящиеся существа, - сказала она тем же умоляющим
тоном. - для нас еще так много всего. Ты - нагваль, значит для тебя еще
больше.
- Что же по твоему мнению мне следует делать? - спросил я.
- Ты должен оставить свое желание цепляться за все. То же самое
происходило со мной. Я цеплялась за такие вещи, как пища, которую я
любила, горы, среди которых я жила, люди, с которыми мне нравилось
разговаривать. Но больше всего я цеплялась за желание нравиться.
Я сказал ей, что ее советы для меня бессмысленны, потому что я не
знаю, за что я цепляюсь. Она настаивала, что где-то, как-то я знаю, что
ставлю барьеры потере своей человеческой формы.
- Наше внимание натренировано непрерывно быть в фокусе на чем-то, -
продолжала она. - именно так мы поддерживаем мир.
Твое первое внимание было обучено фокусироваться на чем-то,
совершенно чуждом мне, но очень знакомом для тебя.
Я сказал ей, что моя мысль гуляет в абстракциях; не таких
абстракциях, как, например, математика, но скорее, как категории разума.
- Сейчас самое время уйти от всего этого, - сказала она. - чтобы
потерять человеческую форму, ты должен освободиться от всего этого
балласта. Ты уравновесил все так основательно, что парализуешь самого
