- Он сказал, что одна особая пирамида там, в Туле, была гидом, -
охотно ответил Паблито.
По тону его голоса я заключил, что он действительно хочет
разговаривать, а внимание остальных учеников убедило меня в том, что
втайне все они хотели бы обменяться мнениями.
- Нагваль сказал, что это гид ко второму вниманию, - продолжал
Паблито, - но эта пирамида была разграблена и все там уничтожено. Он
сказал мне, что некоторые из пирамид были гигантским неделанием. Они были
не жилищем, а местами, где воины практиковались в сновидениях и втором
внимании. Все, что они делали было запечатлено в рисунках и надписях,
нанесенных на стенах.
Затем пришли, вероятно, воины другого рода. Такие, которые не
одобрили все, что сделали маги пирамиды со своим вторым вниманием, и они
разрушили пирамиду, и все, что было в ней. Нагваль считал, что новые воины
были, должно быть, воинами третьего внимания, такими же как он сам; воины,
которых ужаснуло зло, заключенное в фиксации второго внимания. Маги
пирамиды были слишком заняты своей фиксацией, чтобы понять, что
происходит. Когда же они поняли, то было уже слишком поздно.
Паблито захватил слушателей. Все в комнате, включая меня, были
зачарованы тем, что он говорил. Я понимал идеи, которые он излагал,
потому, что дон Хуан объяснял их мне.
Дон Хуан сказал, что все наше существо состоит из двух воспринимающих
сегментов. Первый - это наше знаковое физическое тело, которое мы можем
ощущать. Второй - светящееся тело, которое является коконом и может быть
замечено только видящими. Это кокон, который придает нам вид гигантского
светящегося яйца. Он сказал также, что одной из самых важных задач магии
является достичь светящегося кокона. Цель, которая достигается путем
сложной системы использования сновидений и путем жесткой систематической
практики неделания.
Он определил "неделание" как незнакомое нам действие, которое
вовлекает все наше существо, заставляя его осознавать свою светящуюся
часть.
Для того, чтобы объяснить эти концепции, дон Хуан изобразил наше
сознание, неравно разделенное на три части. Самую маленькую часть он
назвал первым вниманием и сказал, что это то внимание, которое развито в
каждом нормальном человеке для жизни в повседневном мире; оно охватывает
сознание физического тела.
Другую, более крупную часть, он назвал вторым вниманием и описал его
как то внимание, которое нам нужно, чтобы воспринимать наш светящийся
кокон и действовать как светящиеся существа. Он сказал, что второе
внимание остается на заднем плане в продолжение всей нашей жизни, если оно
не выводится вперед благодаря специальной тренировке или случайной травме,
и что оно охватывает сознание светящегося тела.
Последнюю, самую большую часть он назвал третьим вниманием; это
неизмеримое сознание, которое включает в себя необозримые аспекты
физического и светящегося тел.
Я спросил его, испытал ли он сам третье внимание. Он сказал, что был
на его периферии и что если он когда-нибудь войдет в него полностью, я
узнаю это сразу же, потому что все в нем тотчас же станет тем, чем оно в
действительности и является - всплеском энергии. Он добавил, что поле
битвы воинов - второе внимание, которое является чем-то вроде полигона
подготовки к достижению третьего внимания. Это состояние очень трудно
достижимо, но крайне плодотворно, если его достигнуть.
- Пирамиды вредны, - продолжал Паблито, - особенно для незащищенных
воинов, подобных нам. Еще хуже они для бесформенных воинов, подобных
Горде. Нагваль говорил, что нет ничего более опасного, чем злая фиксация
второго внимания. Когда воины выучиваются фокусироваться на слабой стороне
второго внимания, ничто не может устоять на их пути. Они становятся
охотниками за людьми, вампирами. Даже если они умерли, они могут добраться
до своей жертвы сквозь время, как если бы они присутствовали здесь и
сейчас, поэтому мы становимся жертвой, когда входим в одну из этих
пирамид. Нагваль назвал их ловушками второго внимания.
- Что в точности случается, как он говорил? - спросила Горда.
- Нагваль сказал, что мы можем выдержать, пожалуй, одну поездку на
пирамиды. - объяснил Паблито. - при втором посещении мы будем чувствовать
непонятную печаль. Она будет подобна холодному бризу, который сделает нас
вялыми и усталыми. Такое утомление очень скоро превратится в невезение.
Через короткое время мы станем носителями несчастья, всякого рода беды
будут преследовать нас. Нагваль фактически сказал, что наши неудачи
вызваны своевольными посещениями этих развалин вопреки его рекомендациям.
Элихио, например, всегда слушался нагваля, его нельзя было бы найти
там мертвым. Так же поступал и этот наш нагваль. И им всегда везло, в то
время как все остальные носили с собой свое невезение, особенно Горда и я.
Разве нас не кусала всегда одна и та же собака? И разве одни и те же
перекладины, поддерживающие кухонный навес, не загорались дважды и не
падали на нас?
- Нагваль никогда мне этого не объяснял, - сказала Горда.
- Да объяснял, конечно же, - настаивал Паблито.
- Я и ногой не ступала бы в эти проклятые места, если бы знала
насколько это плохо, - запротестовала Горда.
- Нагваль говорил каждому из нас одни и те же вещи, - сказал Нестор.
- беда в том, что каждый из нас невнимательно слушал или каждый слушал его
по-своему и слышал только то, что хотел услышать.
Нагваль сказал, что фиксация на втором внимании имеет две плоскости.
Первая и самая легкая плоскость является злом. Так происходит, когда
сновидящие используют свое искусство сновидения, чтобы фокусировать свое
второе внимание на предметах мира, подобных деньгам и власти над людьми.
Вторая плоскость крайне трудно достижима, и она возникает, когда
сновидящий фокусирует свое второе внимание на предметах, которых нет в
этом мире, подобно путешествиям в неизвестное.
Воинам требуется бесконечная безупречность, чтобы достичь этой
плоскости.
Я сказал им, что уверен в том, что дон Хуан выборочно открывал одни
вещи одним, а другие - другим. Я, например, не могу вспомнить, чтобы дон
Хуан когда бы то ни было рассказывал мне о злой плоскости второго
внимания.
Затем я рассказал им, что дон Хуан рассказывал мне о фиксации второго
внимания вообще.
Он подчеркнул мне, что все археологические развалины в мексике,
особенно пирамиды, были вредными для современного человека. Он описал
пирамиды как чуждые выражения мысли и действия. Он сказал, что каждая
деталь, каждый рисунок в них был рассчитанным усилием выразить такие
аспекты внимания, которые для нас чужды. Для дона Хуана это были не просто
развалины прошлых культур, но они несли в себе опасности. Все, что там
было объектом всепоглощающего притяжения, имело вредный потенциал.
Однажды мы обсуждали это подробно. Вызвано это было его реакцией на
мои замечания по поводу затруднения в том, где мне можно было бы безопасно
хранить свои записи. Я смотрел на них с сильным чувством собственника и
был обеспокоен их безопасностью.
Я спросил его, что мне делать.
- Хенаро уже раз предлагал тебе решение, - ответил он. - ты думал,
как всегда, что он шутит. Он никогда не шутит. Он сказал тебе, что ты
должен был писать не карандашом, а кончиком своего пальца. Ты не понял
его, потому что не мог вообразить, что это - "неделание" записей.
Я стал спорить о том, что его предложение должно было быть шуткой. Я
воображал себя ученым, которому необходимо записывать все, что было
сказано и сделано, для того, чтобы вынести достоверное заключение. Для
дона Хуана одно с другим не имело ничего общего. Чтобы быть серьезным
исследователем, считал он, совсем не надо делать записей. Лично я решения
не видел. Предложение дона Хенаро казалось мне забавным, но вовсе не
реальной возможностью.
Дон Хуан продолжал отстаивать свою точку зрения. Он сказал, что
записывание является способом вовлечения второго внимания в задачу
запоминания и я записывал для того, чтобы помнить, что было сказано и
сделано. Рекомендация дона Хенаро не была шуткой, потому что записывание
на бумаге кончиком пальца как "неделание" записей вынудит мое второе
внимание сфокусироваться на запоминании, и тогда я не накапливал бы листов
бумаги. Дон Хуан думал, что конечный результат был бы более точным и более
значительным, чем при обычном записывании. Насколько он знал, это никогда
не делалось, но сам принцип был хорош.
Он заставил меня некоторое время записывать так. Я расстроился.
Записывание действовало не только как способ запоминания, но также
успокаивало меня. Это была моя наиболее полезная опора. Накапливая листы
бумаги, я получал ощущение целенаправленности и устойчивости.
- Когда ты горюешь о том, что тебе делать с записями, объяснил мне
дон Хуан, ты фокусируешь на них очень опасную часть самого себя. Все мы
имеем эту опасную сторону, эту фиксацию. Чем сильнее мы становимся, тем
губительней становится эта сторона. Воинам рекомендуется не иметь никаких
материальных вещей, на которых могла бы фокусироваться их сила, а
фокусировать ее на духе, на действительном полете в неведомое, а не на
тривиальных щитах. В твоем случае твои записи - это твой щит. Они не
позволят тебе жить спокойно.
Я серьезно чувствовал, что на земле нет ничего, что могло бы
разлучить меня с моими записями. Тогда дон Хуан изобрел для меня задачу
взамен настоящего неделания.
Он сказал, что для тех, кто охвачен таким чувством собственности, как
я, подходящим способом освободиться от своих записей было бы раскрыть их,
сделать всеобщим достоянием, написать книгу. В то время я думал, что это
еще большая шутка, чем предложение записывать все пальцем.
- Твои побуждения обладать и держаться за вещи - не уникальны, -
сказал он. - каждый, кто хочет следовать тропой воина по пути мага, должен
освободиться от этой мании.
Мой бенефактор рассказывал мне, что было время, когда воины имели
материальные предметы и переносили на них свою одержимость.
Это рождало вопрос, чей предмет более сильный, и чей самый сильный из
всех.
Остатки этих предметов еще остаются в мире - обломки этой борьбы за
власть. Никто не может сказать, какого рода фиксацию получили эти
предметы. Люди бесконечно более сильные, чем ты, вливали в них все грани
своего внимания. Ты еще просто начал вливать свои мелочные заботы и хилую
тревогу в листы своих записей. Ты еще не добрался до других уровней
внимания. Подумай, как будет ужасно, если к концу своего пути воина ты
обнаружишь, что все еще тащишь рюкзак с записями на спине. К тому времени
записи станут живыми, особенно если ты научишься писать кончиком пальца и
будешь вынужден все еще собирать листы бумаги. При таких условиях меня не
удивило бы ни в коей мере, если бы кто-нибудь повстречал твои тюки, идущие
сами по себе.
- Мне легко понять, почему нагваль Хуан Матус не хотел, чтобы мы
чем-нибудь владели, - сказал Нестор после того, как я кончил свой рассказ.
- мы все являемся сновидящими. Он не хотел, чтобы мы фокусировали свое
тело сновидений на слабой стороне второго внимания. В то время я не
понимал его маневров. Меня раздражало то, что он заставил меня
освободиться от всего, что я имел.
Мне казалось, что он несправедлив. Я считал, что он старается
удержать Бениньо и Паблито от зависти ко мне, потому что у них самих не
было ничего. Я по сравнению с ними был богачом. В то время у меня и мысли
