Что подавляло меня, так это ощутимая печаль, тоска по чему-то
отсутствующему, несформулированному.
Я не мог этого вынести. Я уже собирался попрощаться с дамой и выйти
из дома, когда ко мне подошла Горда. Она прошептала, что нам следует
посидеть немного в большой комнате, примыкающей к холлу, отделенному от
дворика. Комната была видна с того места, где мы стояли. Мы пошли туда и
вошли внутрь. Это была очень большая комната, пустая, с высоким сводчатым
потолком, темная и хорошо проветриваемая. Горда позвала в комнату всех.
Дама посмотрела на нас, но сама внутрь не вошла. Каждый, казалось, в
точности знал, где ему следует сидеть. Хенарос уселись справа от двери в
одной стороне комнаты, а Горда и сестренки сели слева, с другой стороны.
Они уселись вплотную к стенам. Хотя мне хотелось бы сесть рядом с Гордой,
я сел в центре комнаты. Это место казалось мне правильным. Я не знаю,
почему, но наши места, казалось, определял какой-то высший порядок. Пока я
там сидел, волна странных чувств напала на меня. Я был пассивен и
расслаблен. Я сам себе казался экраном движущихся картин, где
проецировались чужие чувства печали и тоски. Однако не было ничего, что я
мог бы узнать, как точную память. Мы оставались в этой комнате более часа.
К концу я уже чувствовал, что готов открыть источники неземной печали,
заставлявшей меня плакать почти неконтролируемо. Но затем, так же
невольно, как мы там уселись, мы встали и покинули дом. Мы даже не
поблагодарили даму и не попрощались с нею.
На площади мы сгрудились вместе. Горда сразу же заявила, что
поскольку она бесформенна, то она все еще несет ответственность. Она
сказала, что занимает такую позицию из-за тех заключений, к которым она
пришла в доме Сильвио Мануэля. Горда, казалось, ждала замечаний. Молчание
остальных было для меня невыносимо. Я должен был сказать что-нибудь в
конце концов.
- К каким заключениям ты пришла в этом доме, Горда? - спросил я.
- Думаю, все знают, к каким, - высокомерным тоном сказала она.
- Мы этого не знаем, - сказал я, - никто пока ничего не сказал.
- Мы знаем, что нам и не надо разговаривать, - сказала Горда.
Я настаивал на том, что такие важные вещи я не могу принять так
просто, как само собой разумеющееся. Нам надо поговорить о наших чувствах.
Что касается меня самого, то все, что я оттуда вынес, это опустошительное
чувство печали и отчаяния.
- Нагваль Хуан Матус был прав, - сказала Горда. - мы должны были
посидеть в том месте, чтобы освободиться. Я свободна теперь. Я не знаю,
что произошло, но что-то было снято с меня, пока я там сидела.
Трое женщин с ней согласились. Трое мужчин - нет. Нестор сказал, что
он был на грани того, чтобы вспомнить действительные лица, но что вне
зависимости от того, как усердно он старался очистить свое поле зрения,
что-то перекрывало его. Все, что он испытал, было чувством тоски и печали
оттого, что он все еще находится в этом мире.
- Видишь, что я имею в виду, Горда? - сказал я.
Она, казалось, была недовольна. Она так надулась, как никогда на моей
памяти. Или же я видел ее такую надутую когда-то раньше?
Она выступала перед группой. Я не мог уделять внимания тому, что она
говорит. Я углубился в воспоминание, которое было бесформенным, но почти
достижимым для меня. Чтобы эти воспоминания продолжались, я, казалось,
нуждался в постоянном потоке слов Горды. Я был прикреплен к звуку ее
голоса, к ее гневу. В какой-то момент, когда она начала остывать, я заорал
на нее, что она строит из себя шишку. Она действительно взволновалась. Я
следил за ней какое-то время. Я вспоминал другую Горду, другое время:
сердитую толстую Горду, толкавшую меня в грудь кулаками. Я вспомнил, как
смеялся над ее гневом, потешаясь над ней, как над ребенком. Воспоминание
окончилось в тот момент, когда замолк голос Горды. Она, казалось, поняла,
что я делал.
Я обратился ко всем им и сказал, что мы находимся в опасном
положении: что-то неизвестное нависло над нами.
- Оно не нависло над нами, - сухо сказала Горда, - оно нас уже
ударило. Я полагаю, ты знаешь, что это.
- Я не знаю и полагаю, что говорю не только за себя, но и за
остальных мужчин, - сказал я.
Трое Хенарос согласились кивком головы.
- Мы жили в этом доме, пока мы были на левой стороне, - объяснила
Горда. - я любила сидеть в том алькове и плакать, потому что не знала, что
делать. Я думаю, что если бы осталась в этой комнате чуть дольше, то
вспомнила бы все, но что-то вытолкнуло меня оттуда. Я также сидела обычно
в той комнате, когда там бывали еще люди. Но я не могу вспомнить их лица.
Но другие вещи прояснялись, пока я там сидела сегодня. Я бесформенная. Ко
мне приходит все. И плохое и хорошее. Я, например, схватила свое старое
раздражение и желание браниться. Но также я выхватила и кое-что другое,
хорошее.
- Я тоже, сказала Лидия хриплым голосом.
- Что это за хорошие вещи? - спросил я.
- Я думаю, что неправа в своей ненависти к тебе, - сказала Лидия. -
моя неприязнь не дает мне улететь. Так мне говорили все в той комнате, и
мужчины, и женщины.
- Что за мужчины и что за женщины? - спросил Нестор испуганно.
- Я там была, когда они были там. Это все, что я знаю, - повторила
она.
- А ты, Горда? - спросил я.
- Я уже говорила тебе, что не могу вспомнить какие-либо лица или
что-либо специфическое, - сказала она, - но одно я знаю: что бы мы ни
делали в этом доме - это было на левой стороне. Мы пересекали или кто-то
заставлял пересекать нас параллельные линии. Те непонятные воспоминания,
что к нам приходят, идут из того времени, из того мира.
Без какой-либо словесной договоренности мы покинули площадь и
направились к мосту. Лидия и Горда побежали впереди нас. Когда мы их
нагнали, то обнаружили, что они стоят на том самом месте, где раньше
оставались мы.
- Сильвио Мануэль - это тьма, - прошептала Горда мне с глазами,
прикованными к противоположной стороне моста.
Лидия тряслась. Она тоже попыталась заговорить со мной, но я не мог
понять, что она бормочет.
Я подтолкнул их обратно, прочь с моста. Кругом шло множество людей,
но никто не уделял нам никакого внимания. Мы сели на землю в нескольких
метрах от моста. Я думал, что если мы сможем собрать по крупицам все, что
каждый из нас знает об этом месте, то мы сможем составить что-либо, что
поможет нам решить нашу дилемму.
- Кто такой Сильвио Мануэль? - спросил я Горду.
- Я никогда до этого не слышала этого имени, - сказала она. - я не
знаю этого человека, и в то же время я знаю его. Что-то похожее на волны
находит на меня, когда я слышу это имя. Жозефина назвала мне это имя,
когда мы были в доме. С той самой минуты разное стало приходить мне на ум
и на язык, само собой, как у Жозефины. Никогда не думала, что доживу до
такого, чтобы оказаться похожей на Жозефину.
- Почему ты говоришь, что Сильвио Мануэль - это темнота? - спросил я.
- Представления не имею, - сказала она. - однако все мы здесь знаем,
что это правда.
Она подтолкнула женщин, чтобы те заговорили. Никто не произнес ни
слова. Я выбрал розу. Она собиралась что-то сказать три-четыре раза. Ее
тельце содрогнулось.
- Мы пересекли этот мост и Сильвио Мануэль ждал нас на той стороне, -
сказала она еле слышным голосом. - я шла последней. Когда он пожирал
остальных, я слышала их вопли. Я хотела убежать, но этот дьявол, Сильвио
Мануэль, был с обеих сторон моста. Некуда было спастись.
Горда, Лидия и Жозефина согласились. Я спросил, было ли это прямым и
точным воспоминанием о чем-то или простым ощущением. Горда сказала, что
для нее это было в точности так, как сказала Роза: совершенно ясным
воспоминанием. Остальные двое с ней согласились.
Я недоумевал, что же было с людьми, живущими у моста. Если женщины
кричали так, как рассказывала Роза, то прохожие должны были это слышать.
Вопли вызвали бы тревогу. На секунду я почувствовал, что весь город должен
был быть в заговоре. Озноб прошел по моему телу. Я повернулся к Нестору и
прямо выразил все, что чувствовал.
Нестор сказал, что нагваль Хуан Матус и Хенаро были действительно
воинами высших достоинств, и, как таковые, они были совсем одинокими
существами. Их контакты с людьми были один-на-один. Не было такой
возможности, чтобы целый город или хотя бы люди, живущие около моста, с
ними стакнулись. Для того, чтобы это было возможно, все эти люди должны
были бы быть воинами - вероятность крайне ничтожная.
Жозефина с ухмылочкой начала кружить вокруг меня.
- У тебя определенно есть нахальство, - сказала она. - притворяешься,
что ничего не знаешь, а сам был здесь. Это ты привел нас сюда! Это ты
толкал нас на этот мост! - в глазах женщин зажглась угроза.
Я повернулся к Нестору за помощью.
- Я ничего не помню, - сказал он. - это место меня пугает. Вот все,
что я знаю.
С моей стороны обращение к Нестору было блестящим маневром. Женщины
набросились на него.
- Конечно, ты не помнишь! - визжала Жозефина. - все мы были здесь.
Что ты за глупый осел?!
Мои расспросы требовали порядка. Я увел их прочь от моста. Я думал,
что, будучи активными людьми, они смогут более расслабиться, если будут
двигаться и разговаривать на ходу вместо того, чтобы сидеть на месте, как
предпочел бы я.
Когда мы пошли, гнев женщин утих так же внезапно, как и возник.
Лидия и Жозефина стали еще более разговорчивыми. Они вновь и вновь
высказывали свое чувство, что Сильвио Мануэль был пугающей фигурой.
Тем не менее никто из них не припомнил, чтобы физически потерпел
какой-нибудь урон. Они только помнили, что были парализованы страхом. Роза
не сказала ни слова, но знаками выражала свое согласие со всем, что
говорили другие. Я спросил их, была ли это ночь, когда они пытались
перейти мост. И Лидия, и Жозефина сказали, что был ясный день.
Роза прочистила горло и сказала, что это было ночью. Горда пояснила
разногласие, сказав, что это были утренние сумерки, может быть, время как
раз перед ними. Мы достигли конца коротенькой улочки и автоматически
повернули назад, к мосту.
- Это же так просто, - сказала Горда внезапно, как если бы она это
только что обдумывала. - мы пересекли или, вернее, Сильвио Мануэль
заставил нас пересекать параллельные линии. Этот мост - место силы. Дыра в
этом мире. Вход в другой мир. Мы прошли в этот вход. Должно быть,
проходить было больно, так как мое тело боится. Сильвио Мануэль ждал нас с
другой стороны. Никто из нас не помнит его лица, так как Сильвио Мануэль -
это темнота. И он никогда не покажет свое лицо. Мы могли видеть только его
глаза.
- Один глаз, - спокойно сказала Роза и отвернулась.
- Все здесь, включая тебя, - сказала Горда, обращаясь ко мне, -
знают, что лицо Сильвио Мануэля находится в темноте. Можно слышать только
его голос, мягкий, как приглушенное покашливание.
Горда перестала разговаривать и начала так пристально меня
рассматривать, что я ощутил всего себя. Ее глаза были с хитринкой, что
дало мне основание подозревать, что она знает о чем-то, но не говорит. Я
спросил ее. Она отрицала. Но признала, что ощущает множество
необоснованных чувств, которые она не старается объяснять. Я подталкивал
ее, а потом прямо потребовал, чтобы женщины попробовали вспомнить сообща,
что все-таки случилось с нами на той стороне моста. Каждая из них могла
вспомнить только вопли остальных.
Трое Хенарос оставались в стороне, и в наше объяснение они не
вступали. Я спросил у Нестора, не имеет ли он хоть какого-нибудь
