концепций жизни воина - отрешенность. Горда сказала, что я сделал больше
чем воспринял ее, - я фактически воплотил ее. С доном Хуаном у нас бывали
длинные разговоры о том, что когда-нибудь я сделаю именно это. Он сказал,
что отрешенность не означает автоматически и мудрости, но что тем не менее
она является преимуществом, потому что позволяет воину делать моментальную
паузу для переоценки ситуации и пересмотра позиций, но чтобы пользоваться
этим лишним моментом сообразно и правильно, необходимо, сказал он, чтобы
воин непрестанно сражался за свою жизнь. Я не рассчитывал когда-либо
испытать это чувство. Насколько я мог определить, не было способа
сымпровизировать его. Мне бесполезно было думать о преимуществах этого
чувства или рассуждать о возможностях его прихода. В течение тех лет, что
я знал дона Хуана, я явно испытал ослабление личных связей с миром, но это
происходило на интеллектуальном плане; в своей повседневной жизни я не
изменялся вплоть до того момента, когда потерял человеческую форму. Я
рассуждал с Гордой о том, что концепция потери человеческой формы
относится к телесным условиям и происходит с учеником тогда, когда он
достигает определенного порога в ходе обучения. Как бы там ни было,
конечным результатом потери человеческой формы и для меня и для Горды, как
это ни странно, было не только скрытое чувство отрешенности, но также и
выполнение нашей расплывчатой задачи по воспоминанию. И в этом случае
интеллект опять играл минимальную роль. Однажды вечером мы с Гордой
обсуждали кинокартину. Она ходила смотреть подпольный кинофильм, и мне
хотелось знать ее описание его. Фильм ей совершенно не понравился. Она
утверждала, что такой опыт ослабляет, так как быть воином означает вести
сдержанную жизнь в полном целомудрии, как нагваль Хуан Матус. Я сказал ей,
что знаю наверняка, что Хуан любил женщин, не был девственником, и я
нахожу это великолепным.
- Ты безумец! - воскликнула она с оттенком изумления в голосе. -
нагваль был совершенным воином. Он не был пойман ни в какие сети
чувственности. Она захотела узнать, почему я считаю, что дон Хуан не вел
девственный образ жизни. Я рассказал ей об одном случае, который произошел
в аризоне еще в начале моего ученичества. Я отдыхал однажды в доме дона
Хуана после очень утомительной прогулки. Дон Хуан казался странно
нервозным. Он часто подходил к двери, чтобы выглянуть на улицу. Казалось,
он ждал кого-то. Затем он внезапно сказал мне, что из-за поворота дороги
показалась машина, которая направляется к его дому. Он сказал, что это
девушка, его друг, везет ему одеяла.
Я никогда не видел дона Хуана раздраженным, и меня очень опечалило
то, что он так взволнован, что не знает, что и делать. По моему мнению он
не хотел моей встречи с этой девушкой. Я предложил спрятаться, но в его
доме не было такого укромного места, чтобы укрыть меня, поэтому он уложил
меня на пол и накрыл соломенной циновкой. Я услышал, как подъехала машина,
а затем через щели циновки увидел девушку, стоящую в дверях. Она была
высокой, стройной и очень молодой. Мне она показалась очень красивой. Дон
Хуан что-то говорил ей тихим интимным голосом, затем он повернулся и
показал на меня:
- Карлос прячется под циновкой, - сказал он девушке громким ясным
голосом. Поздоровайся с ним.
Девушка помахала мне рукой и поздоровалась со мной дружелюбной
улыбкой. Я чувствовал себя очень глупо и сердился на дона Хуана за то, что
он поставил меня в такое затруднительное положение. Мне казалось
очевидным, что таким образом он стряхивает свою нервозность или, еще хуже,
рисуется передо мной.
Когда девушка уехала, я сердито потребовал объяснений. Он ласково
сказал, что вынужден был так сделать, потому что мои ноги торчали наружу и
он не знал, что тут можно еще сделать. Когда я это услышал, весь его
маневр стал мне ясен. Он просто показывал свою молодую подружку мне. Я
никак не мог высовывать ноги, потому что они были у меня поджаты. Я
понимающе рассмеялся, и дон Хуан вынужден был объяснить, что он любит
женщин, а особенно эту девушку.
Я никогда не забывал об этом инциденте. Дон Хуан никогда не обсуждал
его. Когда бы я ни поднимал этот вопрос, он всегда меня останавливал. Я
надеялся, что когда-нибудь она меня разыщет, прочитав мои книги.
Горда очень взволновалась. Она ходила по комнате взад и вперед, пока
я говорил. Она чуть не плакала. Я воображал разного рода сложные сети
взаимоотношений, которые оказались здесь затронуты. Я думал, что Горда
собственница и реагирует, как всякая женщина, когда ей угрожает другая.
- Ты ревнуешь, Горда? - спросил я.
- Не будь дураком, - сказала она сердито. - я бесформенный воин. Во
мне не осталось ни зависти, ни ревности.
Я задал вопрос о том, что говорили Хенарос, будто Горда была женщиной
нагваля. Ее голос был едва слышным.
- Я думаю, что была, - сказала она с неясным взглядом и села на
кровать. - у меня было чувство, что я была ею, хотя я не знаю, как это
могло бы быть. В этой жизни нагваль Хуан Матус был для меня тем же, чем и
для тебя, - он не был мужчиной. Он был нагвалем. У него не было интересов
в сексе.
Я заверил ее, что сам слышал, как дон Хуан выражал свою привязанность
к той девушке.
- Он сказал тебе, что у него с нею половые отношения? - спросила
Горда.
- Нет, он так не говорил, но это было очевидно из того, как он
говорил, - сказал я.
- Тебе бы хотелось, чтобы нагваль походил на тебя, не так ли? -
спросила она с издевкой. - нагваль был неуязвимым воином.
Я считал себя правым и не видел необходимости пересматривать свое
мнение. Просто, чтобы поддеть Горду, я сказал, что та девушка, возможно,
была ученицей дона Хуана, а не любовницей.
Последовала длинная пауза. То, что я сам сказал, оказало на меня
беспокоящее воздействие. До тех пор я никогда не думал о такой
вероятности. Я был закован в свое предвзятое мнение, не оставив себе
никакой возможности пересмотра.
Горда попросила меня описать ту молодую женщину. Я не мог этого
сделать, в действительности я не смотрел на ее черты. Я был слишком сердит
и раздражен, чтобы присматриваться к деталям. Она тоже, казалось, была
задета неудобством ситуации и поспешила покинуть дом.
Горда сказала, что без каких-либо логических оснований она чувствует,
что та молодая женщина была ключевой фигурой в жизни нагваля. Ее заявление
привело нас к разговору об известных нам друзьях дона Хуана. Мы очень
долго пытались собрать по крупицам информацию о людях, связанных с доном
Хуаном. Я рассказал ей о нескольких случаях, когда дон Хуан брал меня
участвовать в пейотной церемонии. Я описал каждого, кто там присутствовал.
Она никого не узнала. Тогда я сообразил что, возможно, знаю больше людей,
связанных с доном Хуаном, чем она, однако что-то из того, что я сказал,
вызвало у нее воспоминание о том времени, когда она видела, что молодая
женщина подвозила дона Хуана и дона Хенаро в небольшом белом автомобиле.
Женщина высадила обоих мужчин у дверей дома Горды и пристально посмотрела
на нее, прежде чем уехать. Горда подумала тогда, что молодая женщина
просто подвезла нагваля и Хенаро к дому по их просьбе. Тогда я вспомнил,
что, выбравшись из-под циновки в доме дона Хуана, я еще успел увидеть
белый "фольксваген", уезжающий прочь.
Я упомянул еще об одном случае с участием другого друга дона Хуана, -
человека, который как-то дал мне несколько растений пейота на городском
базаре в северной мексике. Он также занимал годами мое воображение. Имя
этого человека было Висенте. При звуке этого имени тело Горды реагировало
так, как если бы был затронут не нерв. Голос у нее изменился. Она
попросила меня повторить имя и описать этого человека. И опять я не мог
дать никакого описания: я видел этого человека только однажды, в течение
нескольких минут, десять лет назад.
Мы с Гордой прошли через период почти злости; злились мы не друг на
друга, а на то, что держало нас закрытыми.
Последний инцидент, который был связан с полномасштабным
воспоминанием, произошел однажды, когда я простудился и оставался в
постели с насморком и легкой лихорадкой.
Мысли бесцельно текли у меня в голове. Весь день в мозгу у меня
вертелась мелодия старой мексиканской песни.
В какой-то момент мне стало сниться, что кто-то играет эту мелодию на
гитаре. Я пожаловался на ее монотонность, а тот, кто играл и кому я
жаловался, толкнул меня гитарой в живот. Я отскочил, уклоняясь, и,
стукнувшись головой о стену, проснулся. Это не было живым сном, только
мотив все еще преследовал меня, и я не мог забыть звука гитары: он
продолжал звучать в моем мозгу. Я оставался полупроснувшись, прислушиваясь
к музыке. Казалось, я вхожу в состояние сновидения - полная и детальная
сцена сновидения появилась перед моими глазами. В этой сцене рядом со мной
сидела молодая женщина. Я мог разглядеть каждую деталь ее черт. Я не знал,
кто она, но то, что я ее вижу, потрясло меня. В один миг я полностью
проснулся. Беспокойство, которое создало во мне это лицо, было столь
интенсивным, что я поднялся и совершенно автоматически стал ходить взад и
вперед
Я обливался потом и боялся покинуть комнату. Я не мог позвать на
помощь Горду, - она уехала на несколько дней в мексику, чтобы навестить
Жозефину. Чтобы сжать талию, я обвязал вокруг себя простыню. Это помогло
утихомирить немного волны нервной энергии, которые прокатывались по мне.
По мере того, как я ходил взад и вперед, картина в моем мозгу начала
расплываться не в спокойное забытье, как мне бы хотелось, а в полноценное
воспоминание. Я вспомнил, что однажды сидел на каких-то мешках с зерном,
наваленных в складе для зерна. Молодая женщина пела мексиканскую песню,
которая звучала теперь у меня в мозгу; она подыгрывала себе на гитаре. Там
сидели со мной и другие люди, - Горда и двое мужчин. Я очень хорошо знал
этих мужчин, но я все еще не мог вспомнить, кем была молодая женщина. Я
старался, но казалось, это было безнадежным.
Я улегся опять, весь обливаясь потом. Я хотел чуть-чуть отдохнуть,
прежде чем переодеть мокрую пижаму.
Как только я положил голову на высокую подушку, моя память, казалось,
еще более прояснилась, и теперь я уже знал, кто именно играл на гитаре.
Это была женщина-нагваль - самое значительное на земле существо для
меня и Горды. Она была женским аналогом нагваля-мужчины, - не жена и не
его женщина, а его противоположная часть. Она обладала спокойствием и
властью истинного лидера. Будучи женщиной она вынянчила нас.
Я не осмеливался слишком далеко подталкивать свою память. Интуитивно
я знал, что у меня не хватит сил выстоять перед полным воспоминанием. Я
остановился на уровне абстрактных чувств. Я знал, что она была воплощением
чистейшей, ничем не затуманенной и глубочайшей привязанности. Пожалуй,
наиболее подходящим было бы сказать, что мы с Гордой любили
женщину-нагваль больше чем жизнь.
Что же такое могло случиться с нами, что мы забыли ее?
Этой ночью, лежа на кровати, я настолько разволновался, что начал
опасаться за свою жизнь. Я стал напевать какие-то слова, которые стали для
меня направляющей силой. И лишь когда я успокоился, то вспомнил, что и
сами слова, которые я повторял вновь и вновь про себя, были воспоминанием,
которое вернулось ко мне той ночью - воспоминанием о формуле, заклинании,
чтобы провести меня через преграду, подобную той, с которой я столкнулся:
"Я уже отдан силе,
Что правит моей судьбой.
Я ни за что не держусь
