имеет земные привязанности и вещи, дорогие ему. Хотя бы та тропа, по
которой он ходит.
То, что Хенаро рассказал тебе в своем рассказе, именно это. Хенаро
оставил свою страсть в икстлэне. Его дом, его людей, все те вещи, до
которых ему было дело. И теперь он бродит вокруг в своих чувствах, и
иногда, как он говорит, он почти достигает икстлэна. У нас у всех это
одинаково. Для Хенаро - это икстлэн, для тебя это будет Лос-Анжелес, для
меня - ...
Я не хотел, чтобы дон Хуан рассказывал мне о себе. Он остановился,
как бы прочитав мои мысли.
Хенаро вздохнул и перефразировал первую строчку стихотворения:
- Я ушел, а птицы остались, распевая.
На мгновение я ощутил волну агонии и неописуемого одиночества,
охватывающего нас троих. Я взглянул на дона Хенаро и понял, что он, будучи
страстным человеком, имел очень много сердечных уз, очень много вещей, до
которых ему было дело и которые остались позади. У меня было ясное
ощущение, что в этот момент сила его воспоминания готова обрушиться горным
обвалом, и что Хенаро находится на грани рыдания.
Я поспешно отвел глаза. Страсть дона Хенаро, его высшее одиночество
заставили меня плакать.
Я взглянул на дона Хуана. Он смотрел на меня.
- Только как воин можно выжить на тропе знания, - сказал он. - потому
что искусством воина является находить равновесие между ужасом от того,
что ты человек, и восхищением от того, что ты человек.
Я взглянул на них обоих, на каждого по очереди. Их глаза были мирными
и ясными. Они вызвали волну захватывающей ностальгии, и когда они,
казалось, были на грани того, чтобы разразиться страстными слезами, они
повернули эту волну. На мгновение я, казалось, "видел". Я "видел"
одиночество человека, как гигантскую волну, которая застыла передо мной,
отброшенная назад невидимой стеной метафоры.
Моя печаль была столь захватывающа, что я ощутил эйфорию. Я обнял их.
Дон Хенаро улыбнулся и поднялся. Дон Хуан тоже встал и мягко положил
руку мне на плечо.
- Мы собираемся покинуть тебя здесь, - сказал он. - делай то, что
найдешь нужным. Олли будет ждать тебя на краю той долины.
Он указал на темную долину вдали.
- Если ты чувствуешь, что это еще не твое время, то откажись от
своего свидания, - сказал он. - ничего нельзя достигнуть насилием. Если ты
хочешь выжить, ты должен быть кристально чистым и совершенно уверенным в
себе.
Дон Хуан ушел, не глядя на меня. Но дон Хенаро пару раз повернулся и
подмигиваниями и движениями головой подталкивал меня идти вперед. Я
смотрел на них, пока они не исчезли вдали, а затем пошел к своей машине и
уехал. Я знал, что это еще не мое время.
Карлос КАСТАНЕДА
ОТДЕЛЕННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
ВВЕДЕНИЕ
Десять лет назад мне посчастливилось встретиться в западной Мексике с
одним индейцем из племени яки. Я назвал его "дон Хуан". В испанском языке
д_о_н - это обращение, выражающее уважение.
Мое знакомство с доном Хуаном состоялось при следующих
обстоятельствах. Я сидел с Биллом, своим другом, в автобусном депо
пограничного городка в аризоне. Мы были очень спокойны. Во второй половине
дня летняя жара казалась за плечо.
- Вон человек, о котором я тебе рассказывал, - сказал он тихим
голосом.
Он значительно кивнул в сторону входа. Старик только что вошел в
помещение.
- Что ты мне рассказывал о нем? - спросил я.
- Это тот самый индеец, который знает о пейоте, помнишь? - я
вспомнил, как мы с Биллом как-то проездили весь день на машине, разыскивая
дом "эксцентричного индейца", который жил в том районе. Мы не нашли его
дом, и у меня возникло ощущение, что индейцы, которых мы спрашивали о нем,
намеренно давали нам неверное направление. Билл сказал, что человек этот
был "травник" (человек, собирающий и продающий лекарственные растения) и
что он очень много знает о галлюциногенном кактусе - пейоте. Он сказал
также, что мне стоило бы встретиться с ним. Билл был моим гидом по этим
местам в то время, когда я собирал различные сведения о лекарственных
травах, используемых индейцами.
Билл поднялся и подошел к человеку поздороваться. Индеец был среднего
роста. Его волосы были седыми и короткими и немного нависали над ушами,
подчеркивая округлость головы. Он был очень темным. Глубокие морщины на
лице придавали ему вид глубокого старца, однако его тело, казалось, было
сильным и собранным. Я с минуту наблюдал за ним. Он передвигался с
легкостью, которую я считал бы невозможной для старика. Билл сделал мне
знак подойти к ним.
- Он хороший парень, - сказал мне Билл, - но я не могу понимать его.
Его испанский, по-моему, исковеркан и полон сельских разговорных
выражений.
Старик глянул на Билла и улыбнулся. А Билл, который знал по-испаски
лишь несколько слов, произнес на этом языке какую-то абсурдную фразу. Он
посмотрел на меня, как бы спрашивая, имеет ли эта фраза какой-нибудь
смысл, но я не знал, что он хотел сказать; тогда он смущенно улыбнулся и
отошел. Старик взглянул на меня и начал смеяться. Я объяснил ему, что мой
друг иногда забывает, что он не говорит по-испански.
- Я думаю также, что он забыл представить нас друг другу, - сказал я
и назвал свое имя.
- А я, Хуан матус, к вашим услугам, - сказал он.
Мы пожали друг другу руки и некоторое время молчали. Я нарушил
молчание и рассказал о стоящей передо мной задаче. Я сказал ему, что ищу
любого рода информацию о растениях, особенно о пейоте. Я некоторое время
продолжал напористо говорить и, хотя я был почти полным невеждой в этом
вопросе, тем не менее я сказал ему, что уже очень многое знаю о пейоте. Я
считал, что если я похвастаюсь своим знанием, то ему будет интересно
разговаривать со мной. Но он не сказал ничего. Он терпеливо слушал. Затем
он медленно кивнул и уставился на меня: его глаза, казалось, светились
своим собственным светом. Я избегал его взгляда. Я чувствовал неудобство.
У меня была уверенность в тот момент, что он знает, что я говорю чепуху.
- Заходи как-нибудь ко мне домой, - сказал он, наконец отведя свои
глаза от меня. - может быть мы сможем там поговорить более легко.
Я не знал, что еще сказать. Я чувствовал неудобство. Через некоторое
время Билл возвратился в зал. Он понял мое неудобство и ни слова не
сказал. Некоторое время мы сидели в напряженном молчании. Затем старик
поднялся. Его автобус прибыл. Он попрощался.
- Не очень хорошо пошло? - спросил Билл. - Да. Невыносимой. Внезапно
Билл наклонился ко мне и тронул меня - ты спрашивал его о растениях?
- Да, спрашивал, но я думаю, что спросил не так.
- Я же говорил тебе, что он очень эксцентричен. Индейцы в
окрестностях знают его, но они никогда о нем не говорят. А это уже
кое-что.
- Все же он сказал, что я могу зайти к нему домой.
- Он надул тебя. Конечно, ты можешь зайти к нему домой, но что это
значит? Он никогда ничего тебе не скажет. Даже, если ты попросишь его о
чем-то, он замнется, как если б ты был идиотом, несущим околесицу.
Билл убежденно говорил, что он встречал ранее людей такого рода,
которые производят впечатление очень знающих. На его взгляд, сказал он,
такие люди не стоят забот, так как рано или поздно можно получить ту же
информацию от кого-нибудь еще, кто не строит из себя труднодоступного. Он
сказал, что у него нет ни времени, ни терпения, чтобы распутывать туман
стариков, и что, возможно, старик только делает вид, что знает что-то о
травах, тогда как в действительности он знает не больше любого другого.
Билл продолжал говорить, но я не слушал. Мои мысли все еще были
заняты старым индейцем. Он знал, что я лгу. Я вспомнил его глаза. Они
действительно сияли.
Через пару месяцев я вернулся, чтобы навестить его, не столько как
студент антропологии, интересующийся лекарственными растениями, сколько
как человек с необъяснимым любопытством. То, как он тогда взглянул на
меня, было беспрецедентным явлением в моей жизни. Я хотел знать, что
скрывалось под этим взглядом. Это стало для меня почти точкой
преткновения. Я размышлял об этом, и, чем дольше я думал, тем более
необычным мне это казалось.
Мы стали с доном Хуаном друзьями, и в течение года я навестил его
бесчисленное количество раз. Я нашел его манеры очень уверенными, а его
чувство юмора превосходным; но прежде всего я чувствовал, что было скрытое
содержание в его поступках, содержание, которое являлось для меня
совершенно невидимым. Я чувствовал странное удовольствие в его
присутствии, и, в то же самое время, я испытывал странное неудобство. Одно
только его общество заставляло меня делать огромную переоценку моих
моделей поведения. Я был воспитан, пожалуй, как и любой другой, принимать
человека, как, в сущности своей, слабое и подверженное ошибкам существо. В
доне Хуане меня поражало то, что он не производил впечатления слабого и
беззащитного, и простое нахождение рядом с ним рождало неблагоприятное
сравнение между его образом жизни и моим. Пожалуй, одним из самых
поразительных утверждений, которые он сделал в этот период, касалось
нашего врожденного различия. Перед одним из моих визитов я чувствовал себя
очень несчастно из-за общего течения своей жизни и из-за ряда давящих
личных конфликтов, которые я имел. Когда я прибыл в его дом, я чувствовал
себя в плохом настроении и очень нервно.
Мы говорили о моем интересе к знанию, но, как обычно, мы шли по двум
разным дорогам. Я имел в виду академическое знание, которое передает опыт,
в то время как он говорил о прямом знании мира.
- Знаешь ли ты что-нибудь об окружающем тебя мире? - спросил он.
- Я знаю всякого рода вещи, - сказал я.
- Я имею в виду, ты когда-нибудь ощущаешь мир вокруг тебя?
- Я ощущаю в мире столько, сколько могу.
- Этого не достаточно. Ты должен чувствовать все, иначе мир теряет
свой смысл.
Я высказал классический довод, что мне не нужно пробовать суп для
того, чтобы узнать его рецепт, и не нужно подвергать себя удару
электротока для того, чтобы узнать об электричестве.
- Ты заставляешь это звучать глупо, - сказал он. - насколько я вижу,
ты хочешь цепляться за свои доводы, несмотря на тот факт, что они ничего
тебе не дают. Ты хочешь остаться тем же самым даже ценой своего
благополучия.
- Я не знаю, о чем ты говоришь.
- Я говорю о том факте, что ты не цельный. У тебя нет мира. - это
утверждение раздражило меня. Я почувствовал себя задетым. Я подумал, что
он недостаточно квалифицирован, чтобы судить о моих поступках или о моей
личности.
- Ты заражен проблемами, - сказал он, - почему?
- Я всего лишь человек, дон Хуан, - сказал я, как само собой
разумеющееся. Я сделал это утверждение с теми же интонациями, которые
делал мой отец, когда произносил его. Когда он говорил, что он всего лишь
человек, то он всегда подразумевал, что он слаб и беззащитен, и его
утверждение, также, как и все, было полно безмерного чувства отчаяния.
Дон Хуан уставился на меня так же, как и тогда, когда мы впервые
встретились.
- Ты думаешь о себе слишком много, - сказал он и улыбнулся. - а это
дает тебе странную усталость, которая заставляет тебя закрываться от
окружающего мира и цепляться за свои аргументы. Поэтому проблемы - это
все, что у тебя есть. Я всего лишь человек тоже, но не имею здесь в виду
того, что имеешь ты.
- Что ты имеешь в виду?
- Я избавился от своих проблем. Очень плохо, что жизнь так коротка,
