которой подвергались индейцы.
- Эти грязные ублюдки, - сказал он. - они держали меня в невежестве,
да и тебя тоже.
Я сразу уловил его иронию, и мы оба рассмеялись. Я в действительности
никогда не исследовал это положение. Я не верил в него, но мне нечего было
делать, кроме как принять его. Я рассказал дону Хуану о своем дедушке и о
своем отце и об их либеральных взглядах на религию.
- Не имеет значения, что кто-либо говорит или делает, - сказал он. -
ты сам должен быть безупречным человеком. Битва происходит прямо здесь, в
этой груди.
Он мягко постучал по моей груди.
- Если бы твой дедушка и отец попытались быть безупречными воинами, -
продолжал дон Хуан, - у них не было бы времени на пустяковые битвы. Нам
требуется все наше время и вся наша энергия, чтобы победить идиотизм в
себе. Это и есть то, что имеет значение. Остальное не имеет никакой
важности. Ничто из того, что твой дед и отец говорили о церкви, не дало им
благополучия. С другой стороны, если быть безупречным воином - это дает
тебе мужество, молодость и силу. Так что тебе надлежит сделать мудрый
выбор.
Мой выбор был - безупречность и простота жизни воина. Вследствие
этого выбора я ощутил, что должен принять слова ла Горды самым серьезным
образом, и это было еще более угрожающим для меня, чем даже действия дона
Хенаро. Он обычно пугал меня на очень глубоком уровне. Его действия, хотя
и ужасающие, были, однако, ассимилированы в связный континуум их учений.
Слова и действия ла Горды угрожали мне иным образом, каким-то образом
более конкретно и реально.
Тело ла Горды на минуту задрожало. По нему прошла рябь, заставляя
сокращаться мышцы ее плеч и рук. Она схватилась за край стола с неуклюжей
жесткостью. Затем она расслабилась, пока не приняла свой обычный вид.
Она улыбнулась мне. Ее глаза и улыбка были ослепительными. Она
сказала небрежным тоном, что только что _в_и_д_е_л_а_ мою дилемму.
- Бесполезно закрывать свои глаза и делать вид, что ты не хочешь
делать ничего или что ты не знаешь ничего, - сказала она. - ты можешь
делать это с людьми, но не со мной. Я знаю теперь, почему Нагваль поручил
мне рассказать тебе все это. Я - никто. Ты восхищаешься великими людьми,
Нагваль и Хенаро были величайшими из всех.
Она остановилась и изучающе посмотрела на меня. Она, казалось,
ожидала моей реакции на свои слова.
- Ты боролся против того, что тебе говорил Нагваль и Хенаро, все
время, - сказала она. - именно поэтому ты позади. И ты боролся с ними
потому, что они были великими. Это твой особый способ бытия. Но ты не
можешь бороться против того, что я сказала тебе, потому что ты не можешь
смотреть на меня уважительно вообще. Я ровня тебе, я нахожусь в твоем
кругу. Ты любишь бороться с теми, кто лучше тебя. В борьбе с моей позицией
для тебя нет вызова. Итак, те два дьявола в конце концов взяли тебя в плен
через посредство меня. Бедный Нагвальчик, ты проиграл игру.
Она приблизилась ко мне и прошептала мне на ухо, что Нагваль также
сказал ей, что она никогда не должна пытаться забрать от меня мой блокнот,
потому что это так же опасно, как пытаться выхватить кость из пасти
голодной собаки.
Она обвила меня руками, положив свою голову мне на плечо, и
засмеялась тихо и мягко.
Ее "видение" сразило меня. Я знал, что она была абсолютно права. Она
раскусила меня в совершенстве. Она долго держала меня в объятиях, склонив
голову ко мне. Близость ее тела каким-то образом была очень
умиротворяющей. В этом отношении она была в точности подобна дону Хуану.
Она излучала силу, уверенность и твердость. Она ошибалась, говоря, что я
не восхищаюсь ею.
- Давай оставим это, - сказала она внезапно. - давай поговорим о том,
что мы должны делать сегодня вечером.
- Что же именно мы собираемся делать сегодня вечером, Горда?
- Нам предстоит наше последнее свидание с силой.
- Это снова будет ужасная битва с кем-то?
- Нет. Сестрички просто собираются показать тебе нечто такое, что
завершит твой визит сюда. Нагваль сказал мне, что после этого ты можешь
уехать и никогда не вернуться, или что ты можешь избрать остаться с нами.
В любом случае они должны показать тебе свое искусство. Искусство видящего
сон.
- А что это за искусство?
- Хенаро говорил мне, что он снова и снова тратил время, чтобы
ознакомить тебя с искусством сновидца. Он показал тебе свое другое тело,
свое тело _с_н_о_в_и_д_е_н_и_я_; однажды он даже заставил тебя быть в двух
местах одновременно, но твоя пустота не позволяла тебе _в_и_д_е_т_ь_ то,
на что он указывал тебе. Это выглядит так, словно все его усилия
провалились через дыру в твоем теле.
- Теперь, кажется, дело обстоит иначе. Хенаро сделал сестричек такими
сновидцами, какие они есть, и сегодня вечером они покажут тебе искусство
Хенаро. В этом отношении сестрички являются истинными детьми Хенаро.
Это напомнило мне то, о чем Паблито говорил раньше - что мы являемся
детьми обоих, и что мы являемся толтеками. Я спросил ее, что он
подразумевал под этим.
- Нагваль говорил мне, что на языке его бенефактора маги обычно
назывались толтеками, - ответила она.
- А что это был за язык, Горда?
- Он никогда не говорил мне. Но он и Хенаро обычно разговаривали на
языке, которого никто из нас не мог понять. А мы здесь все вместе знаем 4
индейских языка.
- Дон Хенаро тоже говорил, что он толтек?
- У него был тот же самый бенефактор, так что он говорил то же самое.
Из ответов ла Горды я мог подозревать, что она либо не знает многого
на эту тему, либо не хочет говорить со мной об этом. Я поставил ее перед
фактом своих заключений. Она призналась, что никогда не уделяла большого
внимания этому, и удивилась, почему я придаю так много значения этому. Я
фактически прочел ей лекцию по этнографии центральной мексики.
- Маг является толтеком, когда он получил тайны выслеживания и
с_н_о_в_и_д_е_н_и_я_, - сказала она небрежно. - Нагваль и Хенаро получили
эти тайны от своего бенефактора и потом они держали их в своих телах. Мы
делаем то же самое, и вследствие этого мы являемся толтеками подобно
Нагвалю и Хенаро.
- Нагваль учил тебя и равным образом меня быть бесстрастными. Я более
бесстрастна, чем ты, потому что я бесформенна. Ты все еще имеешь свою
форму и ты пуст, поэтому ты цепляешься за каждый сучок. Однако, однажды ты
снова будешь полным и тогда ты поймешь, что Нагваль был прав. Он сказал,
что мир людей поднимается и опускается, и люди поднимаются и опускаются
вместе со своим миром, как магам, нам нечего следовать за ними в их
подъемах и спусках.
Искусство магов состоит в том, чтобы быть вне всего и быть
незаметными. И больше, чем что-либо другое, искусство магов состоит в том,
чтобы никогда не расточать свою силу. Нагваль сказал мне, что твоя
проблема состоит в том, что ты всегда попадаешь в ловушку идиотских дел
вроде того, которое ты делаешь сейчас. Я уверена, что ты собираешься
спрашивать всех нас о толтеках, но ты не собираешься спрашивать никого из
нас о нашем внимании.
Ее смех был чистым и заразительным. Я согласился с ней, что она была
права. Мелкие проблемы всегда пленяли меня. Я также сказал ей, что был
озадачен ее употреблением слова "внимание".
- Я уже говорила тебе то, что Нагваль рассказывал мне о внимании, -
сказала она. - мы удерживаем образы мира своим вниманием. Мужчина-маг
очень труден для тренировки, потому что его внимание всегда закрыто,
сфокусировано на чем-то другом. Женщина, с другой стороны, всегда открыта,
потому что большую часть времени она ни на чем не фокусирует свое
внимание. Особенно в течение менструального периода. Нагваль рассказал мне
и затем показал, что в течение этого периода я действительно могу отвлечь
свое внимание от образов мира. Если я не фокусирую свое внимание на мире,
мир рушится.
- Как это делается, ла Горда?
- Это очень просто. Когда женщина менструирует, она не может
фокусировать свое внимание. Это та трещина, о которой говорил мне Нагваль.
Вместо того, чтобы бороться за фокусирование, женщина должна отвлечься от
образов, глядя пристально на отдаленные холмы или на воду, например, на
реку, или на облака.
Если ты пристально смотришь открытыми глазами, у тебя начинает
кружиться голова и глаза утомляются, но если ты полуприкроешь их и немного
мигнешь и передвинешь их от одной горы к другой или от облака к облаку, ты
сможешь созерцать часами или днями, если это необходимо. Нагваль обычно
заставлял нас сидеть у двери и пристально смотреть на круглые холмы на
другой стороне долины. Иногда мы сидели там в течение нескольких дней,
пока не откроется трещина.
Я хотел еще послушать об этом, но она прекратила говорить и поспешно
села очень близко ко мне. Она дала мне рукой сигнал слушать. Я услышал
слабый шелестящий звук и внезапно в кухню быстро вошла Лидия. Я подумал,
что она, должно быть, спала в комнате и звук наших голосов разбудил ее.
Она сменила западную одежду, которую носила, когда я видел ее в
последний раз, и надела длинное платье, вроде того, какие носили местные
индейские женщины. На плечах у нее была шаль и она была босая. Ее длинное
платье, вместо того, чтобы сделать ее на вид старше и массивнее, сделало
ее похожей на ребенка, одетого в одежду взрослой женщины.
Она прошла к столу и приветствовала ла Горду формальным образом:
"добрый вечер, Горда". Затем она повернулась ко мне и сказала: "добрый
вечер, Нагваль".
Ее приветствие было таким неожиданным и ее тон таким серьезным, что я
готов был засмеяться. Я уловил предостережение ла Горды. Она сделала вид,
что скребет верхушку своей головы тыльной стороной левой руки, которая
была скрючена.
Я ответил Лидии так же, как ответила ла Горда: "добрый вечер, Лидия".
Она села в конце стола, справа от меня. Я не знал, начинать беседу
или нет. Я собирался что-нибудь сказать, как вдруг ла Горда легко стукнула
мою ногу своим коленом и еле заметным движением бровей дала мне сигнал
слушать. Я снова услышал приглушенный шелест длинного платья,
соприкасавшегося с полом. Жозефина секунду стояла у двери, прежде чем
направиться к столу. Она приветствовала Лидию, ла Горду и меня таким же
образом. Я не мог оставаться серьезным, глядя на нее. Она также была одета
в длинное платье, шаль и была без обуви, но у нее платье было на 3-4
размера больше и она положила в него толстую подкладку. Ее внешность была
совершенно несообразной, ее лицо было худое и юное, но тело выглядело
гротескно раздутым.
Она взяла скамейку, поставила ее с левого конца стола и села. Они все
трое выглядели чрезвычайно серьезными. Они сидели, сдвинув ноги вместе и
держа спины очень прямо.
Я еще раз услышал шуршанье платья и вошла Роза. Она была одета так
же, как и другие, и тоже была босая. Ее приветствие было таким же
формальным и, естественно, включало Жозефину. Она ответила ей тем же самым
формальным тоном. Она села напротив через стол лицом ко мне. Все мы
довольно долго оставались в абсолютном молчании.
Ла Горда внезапно заговорила, и звук ее голоса заставил всех
остальных подскочить.
Она сказала, указывая на меня, что Нагваль собирается показать им
свои олли, и что он собирается воспользоваться своим специальным зовом,
чтобы вызвать их в комнату.
Я попытался обратить это в шутку и сказал, что Нагваля здесь нет, так
что он не может вызвать никаких олли. Я думал, что они собираются
засмеяться. Ла Горда закрыла лицо, а сестрички уставились на меня. Ла
Горда положила руку на мой рот и прошептала мне на ухо, что мне абсолютно
