Она некоторое время молчала. Я заметил едва уловимый признак трепета
в ее теле. Ее глаза, казалось, вышли из фокуса, а рот отвис, словно мышцы
ее нижней челюсти опустились. Я полностью ушел в наблюдение за ней. Она
встряхнула головой 2-3 раза.
- Я только что видела кое-что, - сказала она. - ты в точности такой
же, как сестрички и Хенарос.
Она начала тихо смеяться. Я ничего не сказал. Я хотел, чтобы она
объяснила свои слова без моего понуждения.
- Все сердятся на тебя, потому что до них еще не дошло, что ты не
отличаешься от них, - продолжала она. - они смотрят на тебя как на Нагваля
и не понимают, что ты индульгируешь своим способом точно так же, как они
индульгируют по-своему.
Она сказала, что Паблито ноет, и жалуется, и играет слабовольного
человека. Бениньо играет застенчивого человека, который не может даже
открыть глаза. Нестор играет мудреца, того кто все знает. Лидия играет
крутую женщину, которая может сокрушить взглядом кого угодно. Жозефина
была ненормальной, на которую нельзя положиться. Роза была раздражительной
девушкой, которая терзает москитов, кусающих ее. А я был дураком, который
приехал из Лос-Анжелеса с блокнотом и кучей нелепых вопросов. И все мы
любили вести себя так, как мы это делаем.
- Я была раньше толстой зловонной женщиной, - продолжала она после
паузы. - я не обращала внимания на то, что другие пинали меня, как собаку.
Это была моя форма.
Я должна буду рассказать всем, что я _у_в_и_д_е_л_а_ относительно
тебя, чтобы они не ощущали раздражения от твоих действий.
Я не знал, что сказать. Я ощущал, что она была неопровержимо права.
Для меня существенным фактором не столько безошибочность ее утверждений,
сколько тот факт, что я сам был свидетелем того, как она пришла к своему
неоспоримому заключению.
- Как ты увидела все это? - спросил я.
- Оно просто пришло ко мне, - ответила она.
- Как оно пришло к тебе?
- Я ощутила ощущение _в_и_д_е_н_и_я_, пришедшее на верхушку моей
головы, а затем я знала то, что рассказала тебе.
Я настаивал, чтобы она описала мне каждую деталь ощущения
в_и_д_е_н_и_я_, о котором она упомянула. После минутного колебания она
уступила и описала мне такое же самое щекочущее чувствование, которое я
стал так осознавать во время своих столкновений с доньей Соледад и
сестричками. Ла Горда сказала, что это чувствование начинается на верхушке
ее головы, а затем спускается вниз по спине к матке. Она ощутила его
внутри своего тела как захватывающее щекочущее раздражение, которое
превратилось в знание, что я цепляюсь за свою человеческую форму подобно
всем остальным, за исключением того, что мой конкретный способ был
непонятен им.
- Ты слышишь голос, который говорит все это? - спросил я.
- Нет. Я просто _в_и_д_е_л_а_ все это, что рассказала тебе о тебе
самом, - ответила она.
Я хотел спросить ее, имела ли она видение меня, цепляющегося за
что-то, но передумал. Я не хотел индульгировать в своем обычном поведении.
Кроме того, я знал, что она имеет в виду когда говорит, что "видит". То же
самое со мной, когда я был с Розой и Лидией. Я внезапно "знал", где они
жили. У меня не было видения их дома, я просто ощутил, что знаю это.
Я спросил ее, ощутила ли она также сухой звук деревянной трубки,
сломавшейся в основании ее шеи.
- Нагваль учил нас всех, как получить ощущение на верхушке головы, -
сказала она. - но не каждый из нас может произвести его. Звук позади горла
- еще более трудная вещь. Никто из нас до сих пор еще не ощутил его.
Странно, что у тебя он есть, хотя ты все еще пустой.
- Как этот звук действует? - спросил я. - и что это такое?
- Ты знаешь это лучше, чем я. Что еще я могу тебе сказать? - ответила
она резко.
По-видимому, она поймала себя на раздражительности. Она сконфужено
улыбнулась и опустила голову.
- Я чувствую себя глупо, рассказывая тебя то, что ты уже знаешь, -
сказала она. - ты задаешь мне вопросы, вроде этого, чтобы проверить,
действительно ли я потеряла форму?
Я сказал ей, что нахожусь в недоумении, потому что у меня было
ощущение, что я знал, что это был за звук. И тем не менее было так, как
будто я не знал ничего о нем, потому что мне для того, чтобы знать что-то
на самом деле, нужно было вербализировать и свое знание. В данном же
случае я даже не знал, как приступить к вербализации. Поэтому единственной
вещью, которую я мог делать, было задавать ей вопросы в надежде на то, что
ее ответы могли бы помочь мне.
- Я не могу помочь тебе с твоим звуком, - сказала она.
Я испытал внезапное и огромное неудобство. Я сказал ей, что привык
иметь дело с доном Хуаном и что теперь нуждаюсь в нем больше, чем когда бы
то ни было, чтобы он разъяснил мне все.
- Тебе недостает Нагваля? - спросила она.
Я сказал что да, и что я не осознавал, как мне сильно недостает его,
пока не оказался снова в его родных местах.
- Тебе недостает его потому, что ты еще цепляешься за свою
человеческую форму, - сказала она и захихикала, словно наслаждаясь моей
печалью.
- А тебе самой недостает его, Горда?
- Нет. Мне - нет. Я - его. Вся моя светимость была изменена, как мне
может недоставать чего-то такого, что есть я сама?
- Чем отличается твоя светимость?
- Человеческое существо или любое другое живое создание имеет
бледно-желтое сияние. Животные больше желтые, люди больше белые. Но маг -
янтарно-желтый, как чистый мед на солнечном свету. Некоторые женщины-маги
зеленоватые. Нагваль сказал, что они самые могущественные и самые опасные.
- Какой цвет у тебя, Горда?
- Янтарный, так же как у тебя и у остальных из нас. Это то, что
сказали мне Нагваль и Хенаро. Я никогда не _в_и_д_е_л_а_ себя. Но я
в_и_д_е_л_а_ всех других. Все мы янтарные. И все мы, за исключением тебя,
похожи на надгробный камень. Средние человеческие существа похожи на яйца,
именно поэтому Нагваль называл их светящимися яйцами. Маги изменяют не
только цвет своей светимости, но и очертание. Мы похожи на надгробные
камни, только мы закруглены с обоих концов.
- А я имею до сих пор очертание яйца, Горда?
- Нет. Ты имеешь очертания надгробного камня, за исключением того,
что у тебя имеется уродливая тусклая латка в середине. Пока у тебя есть
эта латка, ты не будешь способен летать так, как летают маги, как летала я
прошлой ночью для тебя. Ты даже не будешь способен сбросить свою
человеческую форму.
Я втянулся в страстный спор не столько с ней, сколько с самим собой.
Я настаивал на том, что их точка зрения на то, как вновь обрести эту
гипотетическую полноту, просто абсурдна. Я сказал ей, что она,
по-видимому, не смогла бы убедительно доказать мне, что нужно повернуться
спиной к своему ребенку, чтобы осуществить самую смутную из всех мыслимых
целей: войти в мир нагваля. Я был так глубоко убежден, что я прав, что
вышел из себя и стал сердито кричать на нее. Она нисколько не была
затронута моим взрывом.
- Не каждый должен сделать это, - сказала она, - а только маги,
которые хотят войти в другой мир. Есть немало хороших магов, которые
в_и_д_я_т_ и являются неполными. Быть полным нужно только нам, толтекам.
Возьми Соледад, например. Она наилучшая колдунья, которую ты можешь
отыскать, но она неполная. Она имела двоих детей, одним из них была
девочка. К счастью для Соледад, ее дочь умерла. Нагваль сказал, что острие
духа человека, который умирает, возвращается обратно к дателям, т.е.
родителям. Если эти датели умерли и человек имеет ребенка, острие уходит к
ребенку, который является полным. А если все дети полные, то острие уходит
к тому, кто обладает силой, причем он не обязательно самый лучший и самый
усердный. например, когда мать Жозефины умерла, то острие ушло к самой
ненормальной, Жозефине. Казалось, оно должно бы пойти к ее брату -
работящему и достойному человеку, но у Жозефины больше силы, чем у ее
брата. Дочь Соледад умерла, не оставив детей, и Соледад получила
поддержку, в результате чего закрыла половину своей дыры. Теперь
единственная надежда закрыть ее полностью связана для нее со смертью
Паблито. В свою очередь, для Паблито великая надежда на получение
поддержки связанна со смертью Соледад.
Я сказал ей в очень сильных выражениях, что то, что она говорит,
вызывает отвращение и ужасает меня. Она согласилась, что я прав. Она
подтвердила, что одно время и сама так считала, что эта конкретная
установка магов - самая мерзкая вещь, какую можно вообразить. Она
взглянула на меня сияющими глазами. В ее усмешке было что-то коварное.
- Нагваль сказал мне, что ты понимаешь все, но не хочешь ничего
делать в соответствии с этим, - сказала она мягким голосом.
Я начал спорить снова. Я сказал ей, что то, что Нагваль сказал обо
мне, не имеет никакого отношения к моему отвращению к той частной
установке, которую мы обсуждаем. Я объяснил, что люблю детей, что я очень
глубоко чту их и очень глубоко сочувствую их беспомощности в окружающем их
устрашающем мире. Я не мог помыслить о причинении вреда ни в каком смысле,
ни по какой причине.
- Это правило придумал не Нагваль, - сказала она. - это правило
создано не человеком, а где-то там, вовне.
Я защищался, говоря, что я не сержусь на нее или Нагваля, но что я
спорю вообще, потому что не могу постигнуть смысл всего этого.
- Смысл в том, что нам нужно все наше острие, вся наша сила, вся
полнота, чтобы войти в тот мир, - сказала она. - я была религиозной
женщиной. Я могу рассказать тебе, что я обычно повторяла, не зная, что я
подразумеваю. Я хотела, чтобы моя душа вошла в царствие небесное. Я все
еще хочу этого, несмотря на то, что я нахожусь на другом пути. Мир Нагваля
и есть царствие небесное.
Я из принципиальных соображений возразил против религиозного акцента
ее утверждений. Я был приучен доном Хуаном никогда не рассуждать на эту
тему. Она очень спокойно объяснила, что не видит никакой разницы в том,
что касается образа жизни между нами и истинными монахинями и
священниками. Она указала, что они те только являются, как правило,
полными, но они еще никогда не ослабляют себя половыми актами.
- Нагваль сказал, что в этом заключается причина, почему они никогда
не будут искоренены, независимо от того, кто пытается искоренить их, -
сказала она. - те, кто стоят за ними, всегда пустые, они не имеют такого
мужества, как истинные монахини и священники. Я полюбила Нагваля за то,
что он говорил это. Я всегда буду восхищаться монахинями и священниками.
Мы похожи. Мы отказались от мира и тем не менее, мы находимся в гуще него.
Священники и монахини сделались бы великими летающими магами, если бы
кто-нибудь сказал им, что они могут сделать это.
Мне пришло на ум восхищение моего отца и деда перед мексиканской
революцией. Они больше всего восхищались попыткой искоренить духовенство.
Мой отец унаследовал это восхищение от своего отца, я унаследовал его от
них обоих. Это было своего рода членство, которое мы имели. Одной из
первых вещей, которые дон Хуан подорвал в моей личности, было это
членство.
Я однажды сказал дону Хуану, словно провозглашая свое собственное
мнение, нечто такое, что я слышал всю жизнь, - а именно, что излюбленной
уловкой церкви было держать нас в невежестве. Дон Хуан сделал очень
серьезное выражение лица. Было так, словно мое заявление затронуло
глубокую струнку в его душе. Я немедленно подумал о веках эксплуатации,
