все кусочки?"
Мишур ответил: "Все до мельчайшего, Па. Даже выметя все начисто мне не
удалось бы собрать больше. Даже если бы я встал на четвереньки и вылизал это
место как собака."
Ма слышала все, конечно. Папа как-то сказал, что когда Мама
прислушивается, то способна услышать, как в полумиле от нее во время грозы в
лесу пукнула белка, пусть вокруг девочки вовсю гремят посудой, а мальчики
колют дрова. Алвина-младшего это наводило на мысль о том, что Мама гораздо
ближе была знакома с колдовством, чем ему было о том известно, особенно
после того, как однажды он сам просидел более часа в трех ярдах от белки и
не услышал от нее ни звука. Как бы там ни было, сейчас она была здесь и
следовательно наверняка слышала и то, что спросил Папа, и то, что ответил
Мишур, и хоть они с Папой и были сегодня чокнутыми, она все же напустилась
на Мишура, как будто он упомянул имя Божие всуе.
"Попридержи-ка свой язык, молодой человек, потому что Господь сказал
Моисею в горах: "Чти отца и мать своих и будут дни твои на земле, дарованной
Господом твоим Богом, долгими", а когда ты говоришь дерзко со своим отцом,
ты отнимаешь дни, недели и даже годы от своей жизни, а душа твоя вовсе не в
таком состоянии, чтобы тебе стоило торопиться попасть на скамью подсудимых и
услышать от Спасителя нашего какая судьба ожидает тебя в вечности!"
Мишура не так сильно беспокоила его судьба в вечности, как то, что на
него рассердилась Мама. Он не пытался оправдываться, что вовсе не хотел
сказать ничего высокомерного или дерзкого - только глупец мог сделать это,
видя, что Мама уже раскипятилась. Он просто принял смиренный вид и попросил
у нее прошения, пытаясь закрыть тему своей вины перед Папой и Господня
Всепрощения. К тому времени, как Маме надоело его пилить, бедняга успел
извиниться уже дюжину раз, а она раздраженно вернулась к своему шитью.
Мишур поднял глаза на Алвина-младшего и подмигнул.
"Я все видела", сказала Мама. "И если ты не уберешься к дьяволу, Мишур,
я попрошу Святого Петра отправить тебя туда.
"Я бы и сам охотно подписался бы под такой просьбой", сказал Мишур с
кротким видом, как щенок, надувший в ботинок хозяина.
"Ну да, ты и подпишешься", сказала Мама. "И тебе придется сделать это
кровью, потому что к тому времени я устрою тебе такую взбучку, что можно
будет обеспечить с десяток клерков на целый год отличными красными
чернилами".
Тут Алвин-младший не вытерпел, ее ужасные угрозы так рассмешили его,
что подвергая свою жизнь опасности, он не удержался от смеха. Он знал, что
за этот смех Мама сильно стукнет его наперстком по голове или больно шлепнет
по уху, или даже стукнет своей твердой маленькой ногой по его голым ногам,
как стукнула однажды Дэвида за его слова, что если бы она получше выучила
слово "нет", ей не пришлось бы кормить тринадцать ртов.
Для него это был вопрос жизни и смерти. И это было куда страшнее
падающего шпиля, который в конце-то концов его так и не коснулся, чего не
скажешь о Маме. Так что он подавил свой едва наметившийся смех и, чтобы
скрыть его, сказал первую пришедшую ему в голову вещь.
"Мама", сказал он. "Мишур не сможет подписаться кровью, потому что
будет уже мертвый, а у мертвых кровь не течет."
Мама посмотрела ему в глаза, потом медленно и отчетливо произнесла:
"Потечет, если я прикажу".
Ну вот, дело было сделано. Алвин-младший просто громко расхохотался,
заставив засмеяться и половину девочек. А также Мишура. И под конец саму
Маму. Они все смеялись и смеялись пока у них не потекли слезы от смеха, и
Мама отослала спать всех, включая Алвина-младшего.
Весь этот шум заставил Алвина-младшего почувствовать себя очень храбрым
и он позабыл о том, что иногда разумнее попридержать свою прыть. Вышло так,
что Матильда, которой было уже шестнадцать и которая поэтому воображала себя
настоящей взрослой леди, поднималась по лестнице прямо перед ним. Все
терпеть не могли подниматься по лестнице вслед за Матильдой, больно уж
степенно она вышагивала. Мишур сказал как-то, что предпочел бы идти за
луной, она и то движется побыстрее. На этот раз покачивающийся из стороны в
сторону зад Матильды был прямо перед лицом Алвина-младшего и он вспомнил
слова Мишура о луне. Зад Матильды был действительно почти таким же круглым,
как луна, и тогда Алвин стал размышлять о том, что почувствуешь,
прикоснувшись к луне, и будет ли она твердой на ощупь как жук или склизкой
как слизень. А когда шестилетнему мальчику, чувствующему себя очень храбрым,
приходит в голову такая мысль, то не проходит и полсекунды, как его палец
оказывается воткнутым в нежную часть тела на добрых 2 дюйма.
О, в крике Матильде не было равных.
Ал мог бы схлопотать по шее, не сходя с этого места, если бы за его
спиной не было Вонтнота и Вэйстнота, увидевших все это и зашедшихся от
хохота так сильно, что Матильда расплакалась и взлетела вверх по лестнице за
два прыжка с вовсе не подобающей леди скоростью. Вонтнот и Вэйстнот схватили
Алвина и понесли его так высоко, что у него слегка закружилась голова,
распевая при этом старую песню о Святом Георгии, убивающем дракона, только
пели они ее на этот раз о Святом Алвине и там, где в песне говорилось о
мече, ударяющем дракона тысячу раз и не плавящемся в огне, они поменяли
"меч" на "палец", чем заставили рассмеяться даже Мишура.
"Это гадкая, гадкая песня!", кричала десятилетняя Мэри, стоявшая на
страже у двери старших девочек.
"Лучше бы вы перестали петь эту песню", сказал Мишур. "Пока Мама не
услышала вас".
Алвин-младший никогда не понимал, почему Маме не нравится эта песня, но
близнецы действительно никогда не пели ее, если она могла слышать. Близнецы
перестали петь и вскарабкались по лестнице на чердак. В это время дверь в
комнату старших сестер распахнулась и Матильда, с покрасневшими от плача
глазами, высунулась наружу и закричала, "Ты еще пожалеешь!"
"О-о, прости, прости меня!", сказал Вонтнот, передразнивая ее голос.
Только тогда Алвин вспомнил, что когда девочки соберутся свести счеты,
их главной жертвой окажется он сам. Калвина еще считали малышом и он был в
безопасности, а близнецы были больше, старше, и, что тоже очень важно, их
было двое. Так что когда девочки были рассержены, Алвин был первой мишенью
для их страшной мести. Матильде было шестнадцать, Беатрис пятнадцать,
Элизабет четырнадцать, Энн двенадцать, Мэри десять и все они докучали Алвину
всеми способами, которые прямо не запрещались Библией. Однажды, когда Алвина
истязали свыше всяких допустимых пределов и лишь сильные руки Мишура спасли
его от хладнокровного заклания вилами, Мишур сказал, что адские муки скорее
всего состоят в том, что ты вынужден жить в одном доме с пятью женщинами
вдвое большего роста. С тех пор Алвин не мог понять, какой такой грех
совершил он еще до своего рождения, что обречен сносить вечное проклятие с
самого начала.
Алвин зашел в маленькую комнатку, где он жил вместе с Калвином и стал
сидеть, ожидая, когда же Матильда придет, чтобы убить его. Но она все никак
не приходила и не приходила, и он подумал, что, наверное, она ждет когда все
свечи будут потушены, чтобы никто не узнал, какая из сестер прокралась в
комнату для расправы с ним. Видит Бог, только за последние два месяца он дал
им достаточно поводов для желания уничтожить его. Он стал гадать, задушат ли
его матильдиной подушкой из гусиного пуха - что, кстати, стало бы первым
разом, когда ему позволили бы к ней прикоснуться, - или он умрет, пронзенный
в сердце драгоценными портновскими ножницами Беатрисы, когда внезапно он
ощутил, что если не выйдет в туалет в ближайшие двадцать пять секунд, то
наделает себе прямо в штаны.
Конечно же, в туалете уже кто-то был, и Алвину пришлось минуты три
простоять снаружи, подпрыгивая и поскуливая, и все это время из туалета
никто не выходил. Он предположил, что это одна из девочек, и тогда это был
бы самый дьявольский план, когда-либо приходивший им в голову - не пускать
его в туалет, когда всем было известно, что он боится ходить в лес в
темноте. Это была ужасная месть. Если он обделается, то это будет такой
стыд, что возможно ему придется поменять имя и уйти из дому, а это было хуже
даже того пучения, которое распирало ему живот. Оно бесило его, он
чувствовал себя буйволом, у которого запор и это было совершенно
омерзительно.
В конце концов он настолько дошел до ручки, что приступил к угрозам.
"Если ты не выйдешь прямо сейчас, я сделаю это перед дверью, так что когда
ты будешь выходить, то вляпаешься!"
Он ждал, но что бы там внутри не сидело, оно не ответило, как обычно:
"Если ты сделаешь это, то я заставлю тебя вылизать мои башмаки!" и тут у
Алвина впервые мелькнула мысль, что этот кто-то может быть вовсе не одной из
его сестер. И наверняка, не одним из мальчиков, что оставляло только две
возможности, одна хуже другой. Алвин был так зол на себя, что стукнул
кулаком по своей голове, но это тоже совсем не помогло. Папа, наверное,
отдубасит его, но еще хуже, если это окажется Мама. Вначале она стала бы
долго песочить его, что неприятно само по себе, но если б она была в особо
дурном расположении духа, то сделала бы ледяное лицо и сказала очень тихо:
"Алвин-младший, я позволяла себе надеяться, что хотя бы один из моих сыновей
родится джентльменом, но сейчас я вижу, что моя жизнь прошла впустую", а
такие речи всегда заставляли его чувствовать себя так скверно, что он готов
был умереть.
Так что он почти вздохнул от облегчения, когда дверь распахнулась и там
стоял, застегивая свои пуговицы на штанах и выглядя явно не особо довольным,
Папа.
"Я ничем не рискую, выходя из этой двери?", спросил он холодно.
"Упф", сказал Алвин-младший.
"Что?"
"Нет, сэр".
"Ты уверен? Здесь, кажется, имеются дикие животные, считающие разумным
оставлять свои метки у дверей туалета. Я бы хотел предупредить тебя, что
если такие здесь имеются, то я поставлю тут ловушку и поймаю как-нибудь
ночью одного. И когда утром я найду его, то заткну его дырку затычкой и
отпущу в лес, чтобы он там раздулся и умер".
"Извини меня, Папа".
Папа покачал головой и направился к дому. "Я не знаю, что у тебя с
кишками, парень. Минуту назад тебе никуда не надо было, а через минуту ты
готов умереть".
"Вот если б ты построил еще один туалет, то со мной было бы все в
порядке", проворчал Алвин-младший. Впрочем, Папа не слышал этого, потому что
на самом деле Алвин этого не говорил до тех пор, пока дверь туалета не была
закрыта и даже тогда он сказал это не очень громко.
Алвин долго мыл руки у водокачки, потому что боялся того, что ожидало
его дома. Но потом, один на улице в темноте, он стал бояться и других вашей.
Каждому известно, что Белый не может услышать крадущегося по лесу
Краснокожего, и его старшие братья развлекались, рассказывая, что когда он
выходит один ночью на улицу, то в лесу сидят Краснокожие, наблюдая за ним,
поигрывая своими остро заточенными томагавками и мечтая добыть его скальп.
При свете дня Алвин не верил им, но ночью его ладони покрывались холодным
потом, дрожь охватывала его и даже казалось, что он видит, где прячется
Краснокожий - там, на задворках, у свинарника, он двигается так тихо, что
свинья не захрюкает и собака не залает. Потом они найдут окровавленное
скальпированное тело Ала, но тогда будет уже поздно. Как бы ни были несносны
его сестры - а они были ужасны - Ал решил, что лучше иметь дело с ними, чем
умереть от ножа Краснокожего. И стремглав помчался от водокачки к дому, даже
не оборачиваясь, чтобы посмотреть были ли Краснокожие действительно там.
