священника снова прояснились и он обнаружил, как и ожидал, остатки шпиля на
полу церкви, единственное отличие от представившейся его воображению картины
состояло в том, что опорная балка раскололась надвое и между ее половинами
стоял с побелевшим от ужаса лицом маленький Алвин.
Целый и невредимый.
Троуэр не понимал ни слова по-немецки или по-шведски, но он прекрасно
понял, что означает невнятный ропот, раздавшийся позади него. Пусть они
богохульствуют, я должен понять, что произошло здесь, подумал Троуэр. Он
подошел к мальчику и ощупал его голову, ища следы повреждений. Ни волоса не
упало с этой головы, но она была горячей, будто мальчик стоял близко у
костра. Затем Троуэр встал на колени и принялся рассматривать дерево балки.
Оно было срезано так ровно, как будто дерево выросло таким, и зазор был как
раз нужной ширины, чтобы мальчик прошел через него невредимым.
Через секунду мать Ала уже была здесь и, сгребя его в охапку, лепетала
и рыдала от облегчения. Маленький Алвин тоже плакал. Но Троуэр думал о
другом. Ведь в конце концов, он был человеком науки, а то, что он только что
увидел было невозможно. Священник принялся измерять шагами длину расколотой
балки. Она лежала на полу и была, от конца до конца, все той же неизменной
длины. Кусок дерева размером с мальчика в центре ее просто исчез. Исчез в
мгновенной вспышке огня, разогревшей голову ребенка и торцы дерева, но не
опалившей их и не оставившей никакого видимого следа.
Тут сверху закричал Мишур, повисший на крестовине, за которую он успел
схватиться, когда леса были сломаны. Вэйстнот и Калм вскарабкались наверх и
благополучно сняли его. Голова преподобного Троуэра была занята другим. Все,
о чем он мог сейчас думать - это существование такого шестилетнего мальчика,
который мог спокойно стоять под падающим шпилем, потому что дерево
расщеплялось, чтобы не повредить ему. Как Красное Море отступило перед
Моисеем на вытянутую руку направо и налево.
"Седьмой сын", прошептал Вэйстнот. Парень уселся сверху на упавшую
балку, неподалеку от разлома.
"Что?", спросил Троуэр.
"Так, ничего", ответил молодой человек.
"Ты сказал: седьмой сын", сказал Троуэр. "Но ведь седьмой - это
маленький Калвин".
Вэйстнот покачал головой. "У нас был еще один брат. Он умер через
несколько минут после того, как родился Ал", Вэйстнот опять покачал головой
"Седьмой сын седьмого сына".
"Но ведь это - метка дьявола!", сказал Троуэр, пораженный ужасом.
Вэйстнот пренебрежительно посмотрел на него: "Может быть у вас в Англии
так и думают, но в наших местах считается, что он будет знахарем или
кем-нибудь вроде того, но в любом случае он будет делать добро". Затем он
подумал о чем-то и усмехнулся. "Метки дьявола", повторил он, издевательски
растягивая каждое слово. "Смахивает на истерию, а?".
В ярости Троуэр удалился от церкви.
Он нашел миссис Фэйт сидящей на стуле и укачивающей на коленях все еще
хнычущего Алвина-младшего. Она ласково ворчала на него. "Говорила я тебе не
бегать без оглядки, вечно ты под ногами болтаешься, не можешь спокойно
минуты постоять, непутевый ты какой-то..."
Тут она увидела стоящего около нее Троуэра и замолчала.
"Не беспокойтесь", сказала она. "Я больше не буду приводить его туда".
"Я рад, что он в безопасности", сказал Троуэр. "Если бы я знал, что моя
церковь может быть построена ценой жизни, я бы предпочел все свою жизнь
проводить богослужения на открытом воздухе".
Она взглянула на него и поняла, что он был совершенно чистосердечен.
"Это не ваша вина", сказала она. "Он всегда был непоседливым мальчишкой.
Постоянно умудряется влезать в такие передряги, которые убили бы обычного
мальчика".
"Я бы хотел... хотел понять, что там произошло".
"Просто шпиль раскололся", сказала она. "Временами такие веши
случаются".
"Я имею в виду, как это произошло, что мальчик остался невредим. Балка
раздвинулась, не коснувшись его головы. Если это возможно, я хотел бы
посмотреть его голову..."
"На нем нет ни следа", сказала она.
"Я знаю. Я хотел бы ощупать, чтобы убедиться..."
Она закатила глаза и пробормотала "Копание в мозгах", но все же убрала
руки так, чтобы он мог ощупать голову мальчика. Очень медленно и тщательно
на этот раз, пытаясь прочесть "карту" черепа мальчика, прочесть все эти
выступы и шишки, впадины и ложбины. Ему не нужно было обращаться за помощью
к книге. Все эти книги были ерундой. Он понял довольно быстро - все они
состояли из общих мест типа: "у Краснокожих всегда есть шишка над ухом,
означающая дикость и каннибализм", - хотя, конечно, на головах Краснокожих
царило такое же многообразие, как и на головах у белых. Нет, Троуэр не
доверял этим книгам - но он научился подмечать кое-что общее в расположении
шишек на черепах людей с различными наклонностями. Он разработал собственную
теорию, собственную карту форм человеческого черепа, и проведя руками по
голове Алвина, мог составить себе о нем представление.
Впрочем, ничего необыкновенного он там не обнаружил. Ни одного
необычного признака. Череп Алвина был настолько ничем не примечателен, что
мог бы послужить примером нормальности для учебника, если бы только такой
достойный внимания учебник существовал.
Он убрал пальцы и мальчик, прекративший под его руками плакать,
изогнулся на коленях матери, чтобы посмотреть на пастора. "Преподобный
Троуэр", сказал он. "У вас такие холодные руки, что я замерз". Тут он
вывернулся из материнских рук и побежал, громко выкрикивая имя того
немецкого мальчика, с которым так свирепо боролся до происшествия.
Фэйт печально рассмеялась. "Вот видите, как быстро они забывают".
"И вы тоже", сказал он.
"Не я", покачала она головой. "Я никогда ничего не забываю".
"Вы уже улыбаетесь".
"Жизнь продолжается, преподобный Троуэр. Просто жизнь для меня
продолжается. Это не то же самое, что забвение."
Он кивнул.
"Ну. так расскажите же мне, что вы там разыскали", сказала она.
"Разыскал?"
"Щупая шишки. Поиск мозгов. Ну, как, есть они у него?"
"Все нормально. Абсолютно нормально. Я не нашел ничего неожиданного".
Она хмыкнула. "Ничего необычного?"
"Да, это так".
"Ну, что ж, спроси вы меня, я бы рассказала что здесь есть много
необычного, если б только кое у кого хватило ума это заметить".
Она подняла стул и унесла его, крича на ходу Алу и Калли.
Спустя несколько секунд Троуэр осознал, что она была права. Никто не
мог быть таким идеально нормальным. У каждого был свой собственный признак,
выраженный сильнее, чем у остальных. Для Алвина ненормальным являлось то,
что его свойства были так изумительно сбалансированы. Он обладал всеми
возможными дарованиями, которые имели свое отражение на черепе, причем в
исключительно точных пропорциях. Этот ребенок далеко не был
посредственностью, хотя Троуэр не имел представления, как эта
экстраординарность могла отразиться на его жизни. Человек, берущийся за все
и ничего не умеющий? Или наоборот, мастер любого ремесла?
Назовите это суеверием или как-нибудь еще, но Троуэр был изумлен.
Седьмой сын седьмого сына, поразительная форма головы и чудо - он не мог
подобрать другого слова - со шпилем. Обычный ребенок погиб бы в этом
происшествии. Законы природы требовали этого. Но кто-то или что-то защищало
этого ребенка, и законы природы были тут бессильны.
Как только обсуждение происшедшего закончилось, мужчины продолжили
работу на крыше. Первый шпиль был уже, конечно, безнадежно испорчен, и они
вынесли его обломки наружу. После происшедшего никому не хотелось
использовать их для чего бы то ни было. Вместо этого они принялись за работу
и закончили новый к полудню, перестроили леса и к ночи новый шпиль был
поставлен на место. Никто больше, по крайней мере в присутствии Троуэра, не
говорил о происшествии. И когда он захотел снова рассмотреть обломки, то
нигде не смог их разыскать.
7. АЛТАРЬ
Алвин-младший вовсе не испугался, увидев падающий шпиль, не испугался
он даже когда тот обрушился на пол прямо около него. Но когда все эти
взрослые принялись вопить прямо как в Праздник Вознесения Господня,
тормошить его и перешептываться, вот тогда он испугался. Взрослые вообще
имели обыкновение делать бессмысленные веши.
Вот и Папа уселся у огня и принялся изучать отщепившиеся кусочки
расколотой балки, не выдержавшей веса шпиля и рухнувшей вместе с ним вниз.
Если бы Мама была в порядке, ни Папа, ни кто-либо другой не смогли бы внести
куски расщепленного грязного дерева в ее дом. Но сегодня она была такой же
ненормальной, как и Папа, и когда он заявился с этими здоровенными обломками
дерева, она лишь покорно скатала ковер, не сказав Папе и дурного слова.
Вообще-то, по выражению папиного лица кто угодно догадался бы, что
сейчас лучше держаться от него подальше. Везет же Дэвиду с Калмом, они могли
уйти в свои собственные дома на свою собственную землю, где у каждого была
своя собственная жена, готовящая ужин, и где они могли сами решать, стоит ли
им сегодня сходить с ума или нет. Остальным не так повезло. И если уж Маме с
Папой пришло в голову валять дурака, то остальным ничего не оставалось, как
присоединиться к ним в этом деле. Девочки как обычно переругались друг с
другом, после чего все вместе безропотно помогли приготовить ужин и вымыть
посуду. Вэйстнот и Вонтнот накололи дров и занялись вечерней дойкой, сегодня
они не стали задирать друг друга, что обычно оканчивалось борцовским
поединком, малоприятным событием для вынужденного бороться с проигравшим
Алвина-младшего. Эта борьба оканчивалась вполне предсказуемо, потому что
положить на лопатки восемнадцатилетнего брата куда труднее, чем тех
мальчиков, с которыми он это обычно проделывал. Что же до Мишура, он просто
сидел у огня, выстругивая ложку для Маминой стряпни, но и он, как и все
остальные, сидел и ждал, когда же Папа наконец придет в себя и задаст
кому-нибудь взбучку.
Единственным нормальным человеком в доме был трехлетний Калвин. Причем
самым неприятным в этом было то, что нормальным поведением для Калвина
являлось неотвязное, как крадущаяся походка стерегущей мышь кошки,
следование по пятам за Алвином-младшим. Он никогда не приближался к Алвину
достаточно близко, чтобы поиграть с ним, поговорить о чем-то или с любой
другой более или менее вразумительной целью. Он просто был всегда здесь,
всегда где-то на краю зрения, так что стоило Алвину поднять глаза, как
Калвин либо тотчас отворачивался, либо в дверном проеме мелькала его
рубашка, а иногда даже ночью невнятное дыхание, доносящееся откуда-то
неподалеку, говорило ему, что Калвин вовсе не спит в своей кроватке, а стоит
возле кровати Алвина, наблюдая. Казалось, никто не замечал этого. Прошло уже
больше года, как Алвин оставил все попытки заставить его прекратить это.
Если бы Алвин-младший сказал когда-нибудь: "Ма, Калли пристает ко мне", Мама
ответила бы только: "Алвин, он не говорит тебе ни слова, он не дотрагивается
до тебя и если тебе не нравится, что он тихо стоит рядом, что ж, это твое
дело, потому что меня-то это устраивает. Я была бы не прочь, если бы кое-кто
еще из моих детей мог вести себя так же тихо." Так что Алвин решил, что дело
не в том, что Калвин был сегодня нормальным, а просто все остальные
заразились его одержимостью.
Папа все смотрел и смотрел на расколотое дерево. Снова и снова
складывал его куски. Один раз он тихо спросил: "Мишур, ты уверен, что собрал
