расположенном на самой границе обследованного нами сектора. Официального
подтверждения факта заселения этого мира Галактическая навигационная
служба пока что не получала - обычная история с авангардными мирами - но
были сравнительно недавние сообщения о заходах туда крейсеров
Галактического патруля. И я решил рискнуть. До мира этого было двадцать
часов полета с пятью траверзами.
Не буду рассказывать, как мне дались эти часы после суточной вахты -
большинство из вас все равно не поймет. Но через двадцать с небольшим
часов я вышел на связь с приводным маяком мира Сэгалон-4.
Пока имеешь дело с исправными автоматами, можно ни о чем не
беспокоиться. Все будет сделано строго по инструкции. Снижайся я по
стандартному графику, и через полчаса меня перевели бы на низкую орбиту, а
еще через двадцать минут я вошел бы в атмосферу и вскоре подкатывал бы к
зданию космопорта. А там, в медпункте, были бы и врачи, и необходимые
лекарства. Но я не был уверен, что Элхон может ждать, что он не умрет,
пока я выполняю все формальности. И потому я запросил экстренную посадку.
На связь вышла женщина средних лет с острым носом и маленькими
глазками - дежурный диспетчер космопорта. До сих пор не могу забыть о том,
как она, услышав, что на борту находится больной лихорадкой Кэлбо,
закатила эти глазки и начала истерически уверять меня, что без осмотра
скутера карантинным инспектором она не имеет права разрешить мне посадку в
космопорте Сэгалона. Напрасны были мои слова о критическом состоянии
Элхона, о необходимости срочной помощи, напрасны были призывы
придерживаться инструкции и проконсультироваться прежде всего с
медицинской службой космопорта. Все разговоры только ухудшали дело. Минуты
шли, автоматика перевела скутер на орбиту ожидания, и все надежды на
скорое получение помощи исчезали.
И тогда я решился на то, за что потом был на несколько лет отстранен
от полетов и навсегда уволен из Свободного поиска. Я выдал сигнал отлета,
разорвал связь с приводной автоматикой и пошел на самостоятельное
снижение. И так больше часа было уже потеряно понапрасну, а Элхон мог
умереть в любую минуту.
Но, как оказалось, кошмар еще только начинался.
Я подкатил к самому входу в здание космопорта, вынес Элхона на руках
и вошел в ближайшие двери. Было очень тяжело - тяготение там процентов на
двадцать превышает стандарт, а я и так еле держался на ногах. И еще жара -
пот заливал глаза, я почти ничего не видел и шагал, едва волоча ноги,
почти наугад. Я был уверен - вот сейчас появятся люди, которые помогут,
которые спасут Элхона, - и я шел вперед и вперед по бесконечным залам и
переходам космопорта, и не мог понять, почему же никто не приходит мне на
помощь, почему так пусто вокруг, почему я лишь время от времени вижу
быстро исчезающие в боковых проходах фигуры.
Я еще не догадывался, с кем имею дело.
Только минут через десять этих блужданий передо мной вдруг возникли
одетые в полную защитную форму сотрудники медицинской службы. Они положили
Элхона на носилки и куда-то унесли. А меня подхватили под руки и повели в
другую сторону. Оказалось, меня задержали сотрудники службы безопасности.
Было долгое и муторное разбирательство, детали которого я плохо запомнил,
мне задавали какие-то дурацкие вопросы, я на них что-то несуразное отвечал
и все порывался узнать, как дела у Элхона, ввели ли ему вакцину Штарра,
есть ли еще надежда. Но вопросы мои оставались без ответа. Тех, кто со
мной разговаривал, интересовало другое, и только часа через три, когда в
моей личной карте появилась запись о нарушении мною параграфов 6.3 и 18.1
Звездного Устава, меня, наконец, отпустили.
Как же я их ненавидел!
Не сразу удалось мне отыскать медпункт, не сразу удалось пробиться к
изолятору, куда они поместили Элхона. Он был еще жив - так мне сказали. Но
они не ввели ему вакцину Штарра. Они его обследовали. Они пытались его
даже лечить. От варакипи - звездного паралича. С таким же успехом ему
можно было ставить примочку. Мои просьбы ввести вакцину только ухудшили
дело - я, непосвященный, осмеливался давать им советы!
Через полтора часа Элхон умер.
Меня они уморить не смогли, хотя все происшедшее и свалило меня с
ног. Я потерял сознание прямо там, в медпункте. Нервный срыв после общего
переутомления. Когда же, наконец, начал понемногу поправляться, то
единственное, о чем думал, было: почему мне никто не помог? Как могло
случиться такое, что люди, обыкновенные люди отказали мне в помощи? Кто
виноват в том, что они не выполнили прямых своих обязанностей?
Я не собирался улетать с Сэгалона, не получив ответа на эти вопросы.
Тем более, что улетать все равно было не на чем. После моей незаконной
посадки я временно, вплоть до решения Квалификационной комиссии, лишался
прав на пилотирование, и теперь приходилось дожидаться попутного
транспорта.
Сэгалон-4 оказался страшным захолустьем. Заселен он был, оказывается,
в незапамятные времена, но из-за своей удаленности регулярных связей с
другими мирами не поддерживал. В этих условиях естественно было бы
ожидать, что мир этот в своем развитии пойдет какой-то своей, особенной
дорогой, чем-то своеобразным выделится из остальных миров, что возникнут
на нем самостоятельные культурные традиции, технические разработки,
отличные от других миров жизненные нормы. Ничего подобного! Сэгалон-4 так
и остался копией того, что уже существовало в мирах центральных областей,
но копией несовершенной, где все не только вторично, но и хуже, и мельче,
и неинтересней. Казалось, все отличия его от других миров были намеренно
стерты, и он специально устроен так, чтобы любой человек, попав на
Сэгалон, не почувствовал бы, что очутился в ином мире. Все то же самое,
все вокруг знакомо. Только похуже. Стандартная архитектура, стандартная
техника, стандартная одежда. Даже произведения искусства - и те
стандартные, в рамках устоявшихся традиций центральных областей.
Потом, правда, я не раз сталкивался с подобными явлениями. И теперь
уже не удивляюсь. Я знаю, в чем тут причина.
В ожидании попутного транспорта я ходил и портил нервы всем, кто хоть
косвенно был связан с происшедшей историей. Я требовал, я грозил, я
заявлял, что добьюсь возбуждения следствия и докажу, что их действия от
начала до конца были неверными, что это они, а не я злостным образом
нарушили инструкции, что это из-за них погиб Элхон. Но я с каждым днем все
отчетливее понимал: передо мной непробиваемая стена, все мои угрозы, все
мои требования напрасны, и я только трачу понапрасну свою нервную энергию.
И вот однажды, в день, когда снова должна была дежурить та самая
остроносая женщина, я незаметно пробрался через черный ход в диспетчерскую
космопорта.
Поначалу, оглядевшись, я подумал, что в помещении никого нет. Было
тихо - космопорт работал лишь от случая к случаю, когда на Сэгалон
залетали транзитные звездолеты - все экраны, кроме дежурного, были
погашены, и я уже собирался уйти, как вдруг заметил на стуле перед пультом
форменное платье, сумочку, какие-то тряпки. А чуть поодаль, у открытого
окна - слизняка, крабиллуса, греющегося на солнце. Он распластался вдоль
задней стенки пульта и даже не пытался замаскироваться, совершенно
уверенный, видимо, в полной безопасности. Мелкие волны пробегали по его
лоснящейся коже, и в такт с ними она меняла окраску, переливаясь всеми
цветами радуги. Я был опытным охотником, я знал, что у такого экземпляра
мимикрическая железа до предела насыщена редкоземельными элементами. Но я
никак не мог понять, как мог очутиться крабиллус в диспетчерской. Я бы до
сих пор, наверное, так ничего и не понимал, если бы он попытался от меня
уползти, забиться в какую-то щель, если бы, наконец, вдруг слился бы с
пультом, изобразив из себя еще одну панель.
Но произошло совершенно другое.
Заметив меня, крабиллус стал изменяться. Но не так, как они это
делают обычно, не маскируясь под какой-то из окружающих предметов. Нет.
Резко побелев, он вдруг, в одно мгновение обрел человеческую форму, и там,
где еще секунду назад торчали на гибких отростках маленькие глазки
слизняка, вдруг проступило лицо той женщины! И, когда она совсем как в
день гибели Элхона взглянула мне в лицо, я, не думая, выхватил бластер и
выстрелил в самый центр этого уже совершенно человеческого тела, туда, где
у слизняков находится мимикрическая железа, и выбежал прочь из
диспетчерской.
Но смысл происшедшего дошел до меня много позже. И не удивительно -
до самой отправки с Сэгалона меня содержали в изоляторе как
душевнобольного. И накачивали наркотиками. Только позже, вернувшись домой
и немного оправившись от потрясений, я восстановил способность размышлять
и анализировать факты. И понял, наконец, что происходит вымирание человека
как биологического вида. Ведь разум бесполезен там, где все неизменно, где
приспособляемость добивается тех же результатов гораздо меньшими силами.
Разум просто не способен существовать в мире, где приходится бесконечно,
раз за разом повторять одни и те же истины, идти все время по одной и той
же натоптанной дороге. Разумный, мыслящий человек разорвет, разрушит этот
неизменный мир для того, чтобы двигаться дальше. По-иному он просто не в
состоянии жить. Но если в этом мире окажется у него конкурент, который
будет жить не за счет разума, а за счет приспособляемости, мимикрии, то
человек обречен.
И такой конкурент нашелся. Это крабиллус, слизняк, обладатель самого
совершенного в Галактике механизма приспособляемости. Я не знаю и не могу
знать, где и когда стали первые слизняки подражать людям, да и не имеет
это теперь особенного значения. Важно другое - то, что они сумели
постепенно проникнуть в человеческое общество, слиться с ним и вытеснить
человека. И наверняка человек был не первой их жертвой.
Я знаю, что всякая борьба со слизняками теперь бесполезна - слишком
далеко зашел процесс их проникновения в нашу среду, слишком многое в
окружающем нас мире происходит уже так, как это выгодно слизнякам, а не
людям. Но я не имею права сдаваться. Пусть я знаю, что борьба уже
проиграна, но я не имею права сдаться и отступить - хотя бы во имя памяти
Элхона. И потому все эти годы, где бы я ни встречался со слизняками, я их
уничтожал. И буду уничтожать их и впредь, до самой своей смерти. Потому
что они - враги и губители человечества.
Он замолчал.
И все мы тоже молчали, потрясенные услышанным.
От него всего можно было ожидать, но такого...
Я его никогда не любил. И за его манеру держаться. И за то, что он
вечно всем недоволен. И просто так, инстинктивно, видимо, чувствуя
исходящую от него опасность, понимая, что нельзя обманываться его внешним
сходством с нами, что с ним надо постоянно быть настороже.
Его никто не любил. Его терпели. Но после того, что он рассказал
сегодня, вряд ли хоть один экипаж согласится идти с ним в рейс. Конечно,
мы всегда чувствовали, что с ним что-то не в порядке. Но никто не
подозревал, что он может быть столь опасен. Трудные, видимо, были времена,
когда он начинал летать. Гораздо более трудные, чем сегодня, если они
наложили на него такой отпечаток, что и спустя много лет не может он
вернуться к нормальному состоянию. Ну как иначе объяснишь то, что он
способен поднять руку на крабиллуса, когда сам ночами возвращается в
естественное состояние и ползает во сне по потолку своей каюты - я сам не
