эти ночные видения, успокоится.
Я ошибался. Но понял это не сразу. Сначала мне показалось, что я на
правильном пути, хотя, быть может, самым правильным было бы обратиться к
психиатру. Но какое-то время мне казалось, что я близок к успеху, что
скоро кошмар отступит и перестанет ночь за ночью терзать меня.
Действительно, кошмар как таковой, то, что вызывало такой ужас прежде,
отступал. Но неизменно заснув я возвращался в тот мир, где жил созданный
мною из тени дрянной человечишко, и я слишком поздно понял, что пути назад
уже не будет.
Засыпая на пятую ночь после появления кошмара, я старался представить
себе его несколько иначе, чуть более обитаемым и близким человеку,
надеясь, что и во сне увижу его таким же. И мне это удалось. Странным
образом во сне исчезло это непонятное ощущение замкнутости и
ограниченности бесконечного окружающего пространства, тлен, заполнявший
его, приобрел более конкретные и воспринимаемые сознанием очертания,
напоминая теперь поверхность замшелых пней в поваленном давнишней бурей
лесу, воздух стал суше и теплее, а свет, хотя по-прежнему сумеречный и не
позволявший как следует разглядеть очертания предметов, несколько
усилился. Дрянной человечишко по-прежнему был там, по-прежнему был жалок и
ничтожен на вид, но уже не был так страшен, как накануне. Он напоминал
теперь узника концлагеря, но узника выжившего и дождавшегося освобождения,
и, проснувшись, я был уверен, что кошмар отступает.
Все случившееся дальше произошло как бы помимо моей воли, хотя в
большинстве случаев я действовал вполне осознанно. Но беда в том, что в
основе всех моих действий лежала, как мне теперь представляется, некая
начальная предпосылка, над которой я тогда не потрудился задуматься,
подсознательно считая ее, видимо, абсолютной истиной. И это при том, что
всегда сознательно не признавал никакие истины абсолютными и готов был
оспорить любую.
Тогда я не нашел в себе сил и желания всерьез поразмыслить над этим
вопросом. Ведь размышления - это суровая работа, которая может и не
принести плодов, и я предпочитал не думать, не замечать существа стоящей
передо мной изначальной проблемы. Только теперь я, наконец, понял ее
сущность, хотя как и прежде далек от ее разрешения. Я понял, что в основе
моих действий лежало убеждение, будто существо, наделенное живой душой, не
может быть абсолютным ничтожеством, не может быть абсолютно низменным и
неспособным возвыситься, что душа, которой мы наделены, которая позволяет
нам ощущать окружающий мир и самих себя в этом мире, самой природой
обречена на устремление ввысь, что нарушение этого закона есть
преступление против самого мироздания. Беды, невзгоды, страдания давят на
душу, втаптывают ее в землю, но мне казалось, что стоит освободить ее
из-под гнета - и она устремится ввысь, потому что если это неверно, то мир
обречен на гибель. Душа, живая душа неизбежно должна стремится ввысь - так
я считал прежде.
Я не знаю, верно ли это. Но я знаю, что избрал неверный способ для
освобождения души дрянного человечишки из моего кошмара от тоски и
безысходности. Понемногу, постепенно я заполнил мир моих видений светом,
дал ему небо над головой и твердую землю под ногами, изгнал прочь тлен,
мрак и запустение, наполнил здоровьем и бодростью его тело. Но тоска в его
глазах не проходила, и я не мог отбросить прочь кошмарные видения
недавнего прошлого, отречься от него и позабыть обо всем, не победив этой
тоски.
И вот однажды он заговорил. До сих пор меня охватывает омерзение при
воспоминании об этом, до сих пор я не могу простить себе того, что пошел
на поводу у его низменных желаний. Но что еще мог я поделать, как мог я
воспротивиться его воле, которая нашла теперь выражение, если я, как и
всякий человек, не властен над своими мыслями и не могу стереть их из
памяти? А мысли мои - они-то и наполняли содержанием мир дрянного
человечишки, они - уже помимо моей воли - выполняли все его прихоти, и я
уже ничем не мог воспрепятствовать ему. Какое-то время - всего несколько
дней, потому что дальнейшее произошло слишком стремительно - я даже
помышлял о самоубийстве. Но меня останавливала мысль о том, что, совершив
его, я вместо покоя и забвения могу оказаться вечным пленником дрянного
человечишки. А потом уже было поздно...
Я прекрасно помню, как это случилось, в мельчайших подробностях могу
описать окружение, доносившиеся до меня звуки и запахи этого мира,
одинокую и унылую фигуру дрянного человечишки передо мной. До того момента
он не показывал ни малейшего намека на то, что знает о моем существовании,
и я, странствуя вслед за ним по миру моих сновидений, казался сам себе
бесплотной тенью, сущностью, лишенной облика. И вдруг, совершенно
неожиданно, он повернулся ко мне и, скривив губы в гнусной полуухмылке,
произнес: "бабу бы", произнес, глядя мне прямо в глаза своим водянистым,
тусклым и мерзостным взглядом, так, что я содрогнулся от омерзения и...
жалости. Потому что в этом стоне его тоскливой и мерзостной души услышал
вдруг не только выражение похотливых желаний, но все ту же тоску, которую
рождает одиночество и никчемность. И - еще неосознанно, еще интуитивно -
почувствовал, что терплю поражение в борьбе со своим кошмаром, ощутил, еще
не решаясь самому себе в том признаться, что, стремясь освободить его душу
от гнета низменного, дать ей силы для полета, я сам, своею волей лишаю ее
желания стремиться ввысь. Потому что, наверное, это стремление, если оно
есть, должно само бороться с трудностями, чтобы обрести силу.
Я не смог противостоять ему, хотя и пытался. Он получил желаемое, а
потом уже без задержек получал все, чего только хотел - море и горы,
города и страны, людей, которые бы его окружали, солнце и звездное небо
над головой, потому что не хватало у меня сил отказать ему во всем этом. И
я давал, давал все без отказа, хотя и начинал понимать уже непоправимость
совершаемого. Но вся беда была в том, что я не находил разумных аргументов
для отказа. Мне было не жалко подарить ему хоть всю Вселенную - я считал
мир, в котором он обитает, существующим лишь в моем сознании, считал, что
получаемое им возникает из ничего, из пустоты, из моего воображения, что
оно бесплотно и бестелесно, как и мысль, его породившая. Когда же я понял,
что это совсем не так, было уже поздно.
Но сначала он исчез, растворился в мире, порожденном моими
сновидениями, и я сам, засыпая, переносился в этот мир, так похожий внешне
на мир моей реальности, становился на время полноправным его жителем, как
и все те миллионы людей, которых помимо моей воли перенесли туда желания
дрянного человечишки. Так же, как и они, я жил в этом мире - ел, пил,
работал, развлекался, я даже умудрялся спать в этом мире моих сновидений -
но никогда при этом не терял ощущения нереальности, неправильности всего
своего окружения. А мир этот, уже неосознанно для меня самого, все более
разрастался, пока не сделался в конце концов действительно бесконечным.
И вот только тогда, проснувшись однажды в своем прежнем, реальном
мире, я понял, что же происходит. Это только казалось, что мои уступки
дрянному человечишке никому и ничего не стоили, что они существовали лишь
в моем воображении. Нет, каким-то непостижимым образом через сознание мое
мой прежний реальный, обжитой мир сначала понемногу, а потом все большими
частями перекачивался в мир дрянного человечишки, в мир, порожденный его
никчемной душонкой с ее никчемными желаниями. Проснувшись как-то утром, я
вдруг осознал, что уже давно в реальном своем мире не видел настоящего
солнца и настоящего неба - низкие тучи нависли над постаревшим и
обветшавшим городом, и с каждым днем сквозь них пробивалось все меньше
света. Я смотрел вокруг себя и не узнавал своего города, не узнавал людей,
которые населяли его, и даже дом мой, такой привычный и надежный,
показался мне вдруг чужим, холодным и неуютным. Я оглядывался вокруг и
видел на всем печать ветхости и запустения - так, будто все окружавшее
меня за короткий срок съежилось и безмерно постарело. Узкие и плохо
освещенные улицы под низким серым небом, старые дребезжащие автомобили,
бедно одетые изможденные люди, прижимающиеся к стенам домов - нет, все это
было чужим и незнакомым, все это не было родным моим миром!
И тогда пришло озарение. Я все понял - но я ничего уже не мог
исправить. Ничего.
Ночью я вновь оказался в мире моих сновидений, и на какое-то время
мне даже удалось убедить себя самого в том, что все происшедшее со мной -
лишь проявление безумия, что мир тот - самый настоящий, реальный мир,
существовавший всегда, прочный и неизменный, и его не следует пугаться,
что я просто запутался в своих странствиях между сном и реальностью,
перепутал действительность и вымысел.
Но нет! Мир этот не был, не мог быть реальным: ведь все в нем носило
на себе печать ничтожной душонки дрянного человечишки. Не может быть
реальным мир, где глупость и ничтожество торжествуют над разумом, где
подлость и предательство приносят прибыль, а благородство и честность -
одни лишь убытки. Не может быть реальным мир, где самые возвышенные
устремления благородного духа неизменно оборачиваются гнусными помыслами
дрянного человечишки, подлого, никчемного, неспособного самостоятельно
создать хоть что-то даже для поддержания своего же собственного
существования и тем не менее всегда, неизменно одерживающего победу. Такой
мир не может быть реальным, потому что он изначально обречен на гибель.
Поняв все это, я попытался бежать оттуда. Но было уже поздно. Мира
моей реальности больше не существовало. Проснувшись, я увидел лишь мрак,
тлен, холод и запустение. И ни единой живой души вокруг. Я странствовал по
этому погибшему миру, пытаясь найти в нем хоть кого-то, с кем можно было
бы разделить скорбь от утраты - но напрасно. Все, все кануло в мир
дрянного человечишки, чтобы жить по изобретенным им законам, чтобы
существовать неизвестно во имя чего, подавляя в душах своих благие порывы,
ибо вовсе не от них зависит там успех в жизни. И именно я, моя слабость и
неспособность противостоять желаниям ничтожного духа, пришедшего ко мне в
сновидениях, послужили тому причиной. Так мелкие уступки способны творить
великое зло.
Долгие часы, а быть может и дни странствовал я по жалким останкам
моего былого мира, изо всех сил стараясь не заснуть, потому что это было
единственным способом удержаться в былой своей реальности. Но силы
человеческие имеют предел, и я даже не заметил, как снова очутился здесь,
в этой новой реальности из моего кошмара, которая недостойна того, чтобы
существовать.
С тех пор я все пытаюсь проснуться.
Сергей КАЗМЕНКО
ФАКЕЛ РАЗУМА
Ну наконец-то! Где вы пропадали, окаянные? Мы уж тут все глаза
проглядели. Смеркается уж, а вас все нет и нет. Пропадете - что мы без вас
делать будем? О себе не думаете, так хоть нас с бабкой пожалейте. Мы ведь
вас все-таки любим, сорванцов эдаких.
Как это, что может случиться? А если на гвельбов вдруг наткнетесь? Ну
и что, что они глупые? Глупые, зато сильные. А вы малы еще, чтобы
отбиться. Вот когда вырастите, тогда и будете говорить, что гвельбы вам не
страшны. А пока что уж будьте добры меня слушаться и делать так, как я
велю. Я на своем веку достаточно повидал. Набирайтесь ума-разума, покуда
жив. Вот как помру, кто учить-то вас будет?
Ну ладно-ладно, не сержусь я больше. Не сержусь. Что принесли-то
