болоте, останешься навечно, и сегодня вечером, когда твой последний
корабль поднимется над этой плоской равниной и, проткнув это вечно серое,
унылое небо, растворится в нем без следа, ты вожмешься в трясину, чтобы не
дай бог не засекли тебя недремлющие мониторы внешнего обзора, чтобы ни у
кого и никогда не возникло и тени подозрения в том, что они оставили,
бросили тебя одного в этом проклятом болоте этого проклятого мира
Тэсхо-иии.
Потому что ты уже умер. И ты прекрасно знаешь это. Тебя нет. Тебя
давно уже не существует на свете. А то существо, что ползло все эти
несчетные дни к кораблю - это не ты.
У него твои руки, у него твое тело, оно смотрит на мир твоими глазами
и слышит звуки твоими ушами. Даже мысли этого существа - твои собственные
мысли. Будто и не было той непонятной катастрофы, наверняка оставившей на
болоте взрывной кратер диаметром в добрую сотню метров, заполненный
мутной, ржавой водой. Будто бы совершенно неожиданно ты сумел уцелеть и
выбраться абсолютно невредимым - если не считать нескольких царапин - из
пекла после взрыва реактора твоего флаера, вынырнул из бездонной топи и
отправился - куда бы вы думали? - прямиком в сторону корабля, в ту
единственную на планете точку, где ждет тебя человеческий приют.
Но это существо - не ты. Ты мертв.
Я мертв...
Я понял это не сразу. Наверное, лишь через несколько дней своего
нового существования. Осознание происшедшего по частям выплывало из
окутавшего мой мозг тумана и складывалось в единую картину. Наверное, если
верить доставшейся нам от прошлого литературе, так чувствовали себя люди,
выздоравливающие после тяжелой болезни.
Но я вовсе болен. Тело мое, как и всегда прежде, здорово и послушно,
я полон сил и энергии, и только в мыслях поначалу царил какой-то туман. Я
полз по болоту, но полз вовсе не потому, что не было сил идти - нет,
просто здесь это единственно удобный способ передвижения. Идти здесь
совершенно невозможно, ноги не находят опоры, и тело сразу же
проваливается по пояс в трясину, ползти же оказалось легко и даже удобно,
и, несмотря на всю необычность для человека такого способа передвижения,
мне он поначалу казался вполне естественным, как будто с самого детства
был я приучен ползать на четвереньках через топи.
Ночами я спал, лежа на спине, спал спокойно и без сновидений. А днем
неспешно двигался в сторону корабля - я откуда-то знал наверняка, в какой
именно стороне находится мой корабль, хотя все стороны на этой серой
равнине под вечно серым небом совершенно равноправны. Я не ощущал ни
холода, ни неудобства, и довольно долго до меня не доходила вся нелепость
моего положения. Наверное, потому, что поначалу я ни о чем не вспоминал и
ни о чем не думал.
Иногда я чувствовал голод и утолял его, находя съедобные коренья и
листья, совершенно при этом не задумываясь о том, почему я их считаю
съедобными. Иногда чувствовал жажду и пил дождевую воду из широких
трубчатых листьев какого-то растения. Никаких особенных неудобств или
мучений я не испытывал, и одинаковые дни без мыслей сменялись одинаковыми
ночами без сновидений, и я не помню, сколько все это продолжалось, пока
однажды вдруг не пришло озарение.
И в свете этого озарения я внезапно увидел себя со стороны - жалким
актером, начисто забывшим свою роль, который ползет по нелепой сцене среди
нелепых декораций, руководствуясь лишь подсказками невидимого суфлера,
начисто забыв обо всем, что было прежде, и не думая о том, что случится в
будущем. Я вдруг вспомнил свое падение, вспомнил и снова ощутил тот миг,
когда мой флаер врезался в чавкающую болотную грязь, которая оказалась для
него тверже гранита. Я вспомнил, что я мертв, мертв окончательно и
бесповоротно.
И тогда пришел страх.
Я спросил себя: что же это за существо, которое ползет по болоту в
сторону корабля? Существо, у которого и тело мое, и мысли мои, и даже
сомнения и страдания - тоже мои. Что нужно там, на корабле, этому
существу? Зачем оно стремится туда?
Пустынный и унылый мир - Тэсхо-иии. Болота и чахлые заболоченные леса
почти по всей планете. Ни морей, ни рек, ни гор. Пустые недра. Нищая
жизнь. Ничего интересного. Ничего примечательного. Ничего опасного. И
вдруг "ТРА-19" - самая безопасная, самая надежная модель флаера -
натыкается в воздухе на невидимую и необнаружимую преграду и начинает,
кувыркаясь, лететь к земле. И вдруг отказывает механизм катапультирования,
механизм, который никогда прежде и ни при каких условиях не отказывал. И
руки мои вместе с автоматами пытаются выправить полет, но сила, ставящая
на пути флаера преграды, оказывается быстрее и ловчее. А со стороны,
наверное, кажется, что я уже просто не способен в эти мгновения управлять
флаером, и в итоге все свалят на автоматику, которая все-таки иногда
отказывает, и выпустят новую модель флаера, еще более надежную и
безопасную. А видеозапись того, как мой флаер, кувыркаясь, летел к земле,
будут еще не одно столетие демонстрировать будущим конструкторам и пилотам
как свидетельство того, что никакая автоматика не гарантирует от аварий.
Все увидят, как мой флаер врезался в топь и взорвался. И все будут
уверены, что я в одно мгновение сгорел в огне взрыва. После таких взрывов
обычно не остается ничего.
И вот я, живой и невредимый, ползу к кораблю.
Так кто же я после этого?!
Я пытался остановиться. Я ложился на спину и смотрел в серое, совсем
близкое небо, и думал. И старался на заснуть, изо всех сил старался не
заснуть. Но конечно засыпал, очень скоро проваливался в бездну без
сновидений. А проснувшись, опять принимался ползти вперед, и только через
длительное время спохватывался и осознавал, что снова проигрываю в схватке
с самим собой.
Я пытался изменить направление своего движения. Я поворачивал назад и
полз по своим собственным следам. Но следы на болоте живут недолго, скоро
я снова полз по целине, и через какое-то время вдруг понимал, что опять
ползу к кораблю. Это ощущение движения в сторону корабля было единственным
моим ориентиром, но оно приходило не как осознание направления в
пространстве, а как ощущение постепенного приближения к цели.
Я пытался обмануть то, что толкало меня к кораблю. Не раз пытался
двигаться по кругу, по такому малому кругу, что следы мои не успевали
затеряться и рассосаться в болоте. Но и движение по кругу было обречено на
неудачу - очень скоро монотонность этого движения заставляла забыться, я
начинал ощущать подавляющую волю усталость, ложился на спину и засыпал. И
тогда все начиналось сначала...
Я оказался не властен даже над жизнью этого своего тела. У меня не
было ничего, чем я мог бы его убить, и мне не удавалось ни утопиться в
болоте, ни заставить себя умереть от истощения и жажды, потому что в тот
момент, когда измученная воля отключалась от гибнущего тела, оно начинало
жить, повинуясь лишь своим инстинктам и тому, кто гнал меня к кораблю. Я
снова начинал осознавать свое положение лишь тогда, когда уже длительное
время полз в нужном направлении. В конечном счете, все эти попытки лишь
ускоряли мое приближение к кораблю, так как увеличивали время
неосознанного движения.
И вот я достиг цели...
Вот и пришло время для главной схватки.
Все, что было раньше, не имеет значения. Все эти бессчетные дни я
неизменно проигрывал в схватке с тем неведомым, что дало мне вторую жизнь,
предварительно отобрав первую, но это еще ничего не означает. Остается
ведь еще последний шаг, которого я никогда не сделаю. Я буду лежать так до
вечера, до того страшного момента, когда корабль мой скроется в облаках, а
потом - будь что будет.
С того самого момента, как я впервые осознал, что уже умер, я знал,
что никогда не вправе буду вернуться на свой корабль, не вправе буду даже
намекнуть тем, кто там остался, на свое второе существование.
Кто бы ни был тот, кто дал мне вторую жизнь.
Какими бы мотивами он ни руководствовался.
Я - тот, кем я стал - не имею права покидать эту планету. Я должен
остаться здесь навечно, ведь я - порождение этого мира. И самое страшное -
я не имею права даже намекнуть людям на свое существование. Потому что
можно оставлять позади погибших. Можно улететь, сохраняя навеки память о
них, и их души продолжат свою жизнь в душах их друзей, они не погибнут
навеки и безвозвратно вместе с их телами. Но никогда нельзя оставлять
пропавших без вести. И тем более нельзя оставлять живых.
Хотя такого еще никогда не случалось, хотя никогда еще и нигде не
оставляли, улетая, живых людей в чужих и враждебных мирах, я знал, что это
- еще страшнее, чем оставлять пропавших без вести. И если я буду слаб,
если не выдержу здесь, сегодня, сейчас, если я позволю им узнать, что я
жив, что я рядом, такой финал будет неизбежен. Нет у меня права вернуться
на корабль. Потому что я уже умер.
Они тоже поймут это. Разумом поймут. Но душой - никогда. Они оставят
меня здесь, потому что я не позволю забрать себя с этой планеты, и улетят,
сохраняя в душах своих до самой смерти сознание совершенного
предательства.
Можно оставлять за собой погибших. Брошенных - никогда.
Пусть они улетят, не ведая обо мне. Пусть то, что вдохнуло жизнь в
мое новое тело, так и останется неузнанным и непознанным. Есть вещи, о
которых человечеству лучше не знать. Есть на пути познания двери, которые
возможно дольше следует держать закрытыми. Слишком часто в прошлом
человечество как неразумный ребенок стремилось открывать все двери подряд,
освобождая в результате силы, совладеть с которыми было еще не способно.
Деление ядра - и ядерное оружие, генная инженерия - и чудовищные
болезни... Да мало ли примеров! Мы стали взрослее и умнее, мы сумели-таки
пережить все это, но никто и никогда не сможет сказать заранее, какие силы
таятся за очередной дверью.
Люди еще вернутся сюда. Через сто лет. Через двести лет. Обязательно
вернутся. И снова окажутся перед этой закрытой дверью. Но они непременно
будут лучше подготовлены к встрече с тем, что за ней таится. А сейчас...
Случай сделал меня единственной жертвой этой неведомой силы. И
единственным ее судьей. И, пока это в моих силах, я не позволю людям
вступить с ней в контакт.
Как же медленно тянется время!..
Я считаю до тысячи. Потом до пяти тысяч. Потом до десяти тысяч.
Медленно-медленно я произношу цифры, стараясь не сбиться и не пропустить
ни одной: "...восемь тысяч триста девяносто шесть, восемь тысяч триста
девяносто семь, восемь тысяч триста девяносто восемь..." Я стараюсь не
смотреть на корабль, стараюсь сосредоточиться на разглядывании сучьев
этого осточертевшего бревна, что лежит передо мной, но мне это плохо
удается. То и дело бросаю я взгляды вперед в надежде увидеть, наконец,
взлет корабля. Но он все не улетает, и я вдруг осознаю, что люто ненавижу
его за это. "...восемь тысяч девятьсот девятнадцать, восемь тысяч
девятьсот двадцать, восемь тысяч девятьсот двадцать один..."
И вот, наконец, я слышу грохот и поднимаю голову. Я вижу, как
медленно отрывается громада корабля от унылой равнины, как едва заметно
начинает он подниматься вверх. Скорость постепенно нарастает, и вот уже
корабль мчится к облакам, к невидимым отсюда звездам. Еще мгновение - и он
исчезает из вида.
Все!
Я роняю голову на руки и засыпаю. И впервые за все это время вижу
сон. Прекрасный сон.
Корабль мой, как и прежде, стоит посреди болотистой равнины. Он не
улетел, он еще не улетел, он ждет меня, и надо только приподняться,
