Петухова-то? Ведь он же с тех пор вырос все-таки, в плечах раздался. И
одежда у него другая теперь, а рождаются абсолютийцы, как и люди, по
большей части вообще голыми. Да и вряд ли там, в роддоме этом, кто из
персонала до сих пор работал - работа унылая, а снабжение там по невысокой
категории. Так что Петухов туда даже не пошел. Тем более, не помнил он,
как туда идти. Его оттуда, знаете, на руках когда-то принесли, а он
проспал всю дорогу. Он же не знал, что надо эту дорогу запоминать.
Да и не стали бы они там ему закорючку ставить.
Не их это было дело - ставить закорючку задним числом. За такое можно
и выговор схлопотать.
А пошел Петухов в Горсовет. У них это там по-другому называется,
конечно, но я упрощаю, чтобы всем понятно было. Дождался он, значит,
звонка, когда проходная открылась, и прямиком в Горсовет дунул. Он хотел
выяснить, что же это за безобразие с закорючкой. Он думал, что, может,
какое недоразумение случилось.
Так вот, дунул он прямиком в Горсовет. А там уже закрыто. Рабочий-то
день кончился. А даже если бы не кончился - кто бы с ним там разговаривать
стал? На прием-то Петухов не записался. А запись - за месяц. А то и за
два, чтобы все заранее распланировать и все вопросы не мешкая решить. Так
ему милиционер у входа объяснил. Ну не милиционер, там они по-другому
называются, но тоже не всегда дозовешься.
Ну вы понимаете, в каком настроении Петухов домой пришел. А там уже
все знают. Сотрудники Петухова жене петуховской все сообщили. Они так
сочувствие выразили. Или не знаю чего. В общем, по телефону позвонили и
все сказали. Сразу несколько сотрудников. Или, может, один и тот же
разными голосами. Самый активный. Они не назвались, так что я не знаю, кто
это звонил. Но с работы петуховской - это точно. Уж больно голоса были
радостными.
А могли бы и не звонить. Потому что еще днем на квартиру к Петухову
со смотровым ордером приходили, чтобы одну из двух комнат занять. На
Петухова теперь, без закорючки-то, целая квартира не полагалась. На него,
по чести говоря, вообще теперь площади не положено было. Так что желающие
сразу нашлись. Там, на Абсолюте, очередь на жилье тоже, знаете, пока еще
не до конца рассосалась. Хотя определенные успехи налицо. У них она,
знаете, быстрее движется, чем у нас. Правда, не всегда в нужную сторону.
Там, знаете, не отдельную очередь для внеочередников заводят, а вставляют
их в общую, но только ближе к началу. И потому Петухов, например, своей
квартиры двадцать лет ждал. Только въехал - и на тебе, закорючки нет.
Хотя, конечно, сам виноват.
Может, не рассерди он директора, никто ничего бы не обнаружил. Ведь
жил же он столько лет без закорючки - и ничего. Очень даже прилично жил.
Может, и дальше бы везло. Может, он и помер бы себе спокойно без
закорючки. Тем более, он здоровьем ослаб, а путевку ту Уткину дали.
Конечно, потом бы все обнаружилось, и родственникам еще пришлось бы
намаяться. На кладбище-то место получить тоже без закорючки нельзя. Но,
повторяю, самому-то Петухову на эти заботы уже было бы наплевать, так что
его бы все как везунчика вспоминали.
А он вот вылез со своей принципиальностью.
Ну и поплатился.
В общем, была там семейная сцена. Жена, конечно, вся в слезах, дети
ревут, сам Петухов весь красный. Или, может, фиолетовый - я не выяснял,
как они там, на Абсолюте этой, краснеют. Крики, шум, волнения. И соседи
еще в стенку стучат. Им, мол, неинтересно Петуховские скандалы слушать.
Они, мол, сами всегда только шепотом разговаривают, чтобы никому не
мешать, а Петуховы эти то и дело или чихают, или кашляют, покоя от них
нет. И с соседней лестницы жилец чего-то такое бубнил, но там стенка
потолще, там не разобрать было.
А Петухов, знаете, даром что подавлен был, а прямо-таки взъярился.
Прямо-таки на свою жену, супругу законную, кричать стал. Хотя, конечно,
какая у него может быть законная супруга, если закорючки нет. Так,
сожительница. Но ему это все будто бы и невдомек было. Ах ты, говорит он
ей, такая-сякая! А еще говорила, что любишь! Так я же, отвечает она, не
знала, что у тебя закорючки нет. Ты бы, говорит, думал, прежде, чем
жениться. И детей бы не заводил. Все равно, говорит, им теперь податься
некуда, при таком-то родителе. И вообще, говорит, ты у меня какое-то
подозрение вызываешь. С одной стороны ты, конечно, Петухов, и я даже тебя
по-прежнему люблю. Но почему у тебя нет закорючки?
В общем, очень стало Петухову грустно.
Но все, знаете, в конце концов уладилось.
Так что не надо за него переживать. Ведь он, повторяю, сам на
неприятности напросился. Вел бы себя, как остальные - и жил бы спокойно.
Так что не стоил он особых волнений.
Тем более, что с ним все в порядке. Одумался Петухов, исправился.
Понял свои ошибки. Ему вся эта история даже на пользу пошла. Вес лишний
сбросил, на свежем воздухе теперь трудится. Дворником. И очень доволен.
Мне, говорит, теперь нечем возмущаться. Я, говорит, теперь все свои ошибки
понял. Трудом, дескать, хочу их искупить. Тем более, что никто ему не
мешает трудиться. Пользу, так сказать, приносить обществу на своем рабочем
месте.
Поставили ему закорючку-то.
Да, так вот прямо взяли и поставили. Оказывается, просто по
забывчивости ее вовремя не черканули. Ну может заговорилась та секретарша
с приятельницей, которая это должна была сделать. Или бумажка петуховская
в свое время к другой какой бумажке прилипла, ее и оставили без закорючки.
Или еще чего. Всякое ведь бывает. Бумаг-то эвон сколько, поди уследи за
всеми. Но у них на Абсолюте порядок образцовый, у них ни одна бумажка не
пропадает. И если им потребовалось выяснить, надо ли было Петухову
закорючку ту ставить, то уж будьте уверены, они это рано или поздно
выяснят. Хоть сто лет пройдет - отыщут нужную бумажку и четко скажут:
"товарищу Петухову закорючку нужно было поставить". Такой у них порядок.
Так что, повторяю, переживать за Петухова не стоило. Тем более, что не сто
лет он промаялся, а всего-то полгода. И ничего в этом страшного нет.
Вовсе не то, товарищи, страшно, что с Петуховым случилось. Мало ли у
нас самих таких историй на памяти?
Нет, совсем другое страшно.
То, что у каждого абсолютийца при желании можно найти какую-нибудь
закорючку навроде петуховской.
И каждый из них об этом догадывается.
Вот это действительно страшно.
ЗАЩИТНИКИ
- Шесть часов. Мне скоро на вахту, Дейк.
- Что? А, на вахту, - Дейк очнулся от задумчивости, поднял голову. -
На вахту... А я вот... уже никогда...
Его правый, единственный глаз подозрительно блестел, и Аргол отвел
взгляд. Он не хотел видеть слез. Только не это. Каждый исполняет свой долг
до конца, до тех пор, пока еще способен держать в руках оружие. И Дейк
свой долг исполнил. Не его вина, что он стал теперь для станции
бесполезной обузой. Он уходит в отставку с почетом, с повышением в звании
и с тремя орденами, он может спокойно доживать свои дни на далекой
беззаботной Гее, которую никогда еще не видел. Он заслужил отдых, заслужил
почет, наконец. Все рано или поздно уходят в отставку. Все, кому
посчастливится дожить до этого. И потому не надо слез. Все исполняют свой
долг.
- Сколько лет мы прожили вместе, Аргол?
- Не помню. Лет пятнадцать, если не считать интерната и училища.
- А я вот помню. Четырнадцать с половиной. Через несколько дней будет
ровно четырнадцать с половиной. Я теперь все буду помнить, обо всем буду
только вспоминать. Все, все осталось там... Вчера... Позавчера... В этом
вся наша с тобой разница теперь, - он смотрел прямо перед собой и медленно
кивал головой в такт словам. - В этом теперь вся разница. У тебя еще есть
что-то впереди, а у меня... Только прошлое.
Аргол промолчал. Что он мог ответить? Утешать? Но как утешать, какими
словами утешать, когда чувствуешь и переживаешь все точно так же? Дейк,
лучший друг, единственный, пожалуй, друг, с которым они вместе прослужили
столько долгих лет, Дейк улетает сегодня. И они наверное, да что там
наверное - наверняка! - никогда больше не увидятся. Потому что в этом мире
практически невозможно повстречаться вновь, если вас разъединило
пространство. Они будут писать друг другу. Говорят, письма иногда доходят,
и они конечно же будут писать друг другу, но Аргол знал, что все это
бесполезно. Он с самого начала понимал: едва лишь почтовый корабль, на
котором Дейк улетит к Гее, отойдет от причалов станции, они навсегда
потеряют друг друга. И тогда это станет равносильно гибели Дейка, потому
что от него не останется ничего, кроме воспоминаний. Это неизбежно, от
этого никуда не деться. Аргол вздохнул, выпрямился.
- Брось, Дейк, думай о том, что впереди. Тебя ждет Гея. Может быть,
мы еще встретимся там.
- Может быть... Давай выпьем, - Дейк потянулся к бутылке, взял ее
левой рукой - правой руки не было - стал разливать по стаканам.
- Ты же знаешь - мне на вахту.
- Да знаю я! - Дейк в раздражении махнул рукой, стукнул бутылкой о
край стола. - Можешь не пить, черт побери. Но хоть чокнись на прощанье со
старым другом.
Они подняли стаканы, чокнулись. Дейк поднес свой стакан к губам. Он
был уже пьян, да и рука у него работала плохо, да и повязка, все еще
закрывавшая сожженное лицо, мешала пить, и потому желтая жгучая жидкость
из стакана текла по подбородку, капала на рубашку и на старый белый китель
с заткнутым в карман правым рукавом. Дейк допил свой стакан до дна,
поставил его на стол, вытер ладонью подбородок. Он не закусывал - это было
не в обычае Патруля - с минуту сдерживал дыхание, затем откинулся в кресле
и заговорил:
- Понимаешь, Аргол, я до сих пор всегда твердо знал, где мое место. Я
всегда верил: на этом месте я незаменим. Если я совершу ошибку, никто уже
не сможет ее исправить, если я струшу и отступлю - все покатится к черту.
Я привык к тому, что на мне держится весь мир, привык стоять на переднем
крае, привык к незаменимости, к лишениям, к опасности, - он снова опустил
голову на грудь, и слова его доносились глухо и чуть слышно. - Я привык
гордиться своей службой и своей миссией, и я не думал о таком вот конце...
Уж лучше бы мне погибнуть тогда...
Аргол взглянул на часы. Пора было кончать. Лучше - сразу.
- Мне пора, Дейк, - он встал, подошел к другу. Это теперь навсегда
разделит их. Ему пора на вахту, а Дейк через три часа отправится доживать
свой век на далекой, нереальной Гее. В мире и спокойствии, которые
защищают Аргол и те, кто остается на посту вместе с ним, которые никогда
уже не сможет защищать сам Дейк. Некстати подвернулась эта проклятая
колымага, они так многого еще не успели сказать друг другу.
- Уже? - Дейк встал, пошатываясь.
Даже попрощаться они не сумели по-человечески. Неловко пожав левую
руку друга, Аргол повернулся, чтобы уйти, но Дейк остановил его.
- Подожди... Еще секунду... Может быть, хоть ты знаешь, что мне
теперь делать?!..
Аргол только покачал головой в ответ. Он не знал, что делать на Гее
бывшему члену Патруля. Никто, наверное, не знал. Жизнь покажет... Он
повернулся и молча вышел в коридор. Дверь за ним бесшумно закрылась. Вот и
все. Дейк Эссел навсегда ушел из его жизни.
Аргол взглянул на часы и быстро пошел в сторону Центра Управления. До
вахты оставалось всего шестнадцать минут, надо было еще успеть
переодеться.
Он двигался машинально, не задумываясь сворачивал в нужные коридоры,
опускал жетон в щели контрольных автоматов, замедлял шаг в зонах
