сегодня? Ого, целый мешок! Как это вы дотащили только? Ну молодцы, ребята,
это хорошая добыча. Долго искали? А где это? Это в том высоком доме с
балконами? Так там же давно все подчистую выметено! Вот так история -
снова, выходит, эта зараза там завелась. С чего бы это? Ну да ладно, нам
от этого только польза. Тут, наверное, дня на три хватит, а может и на
четыре. Говорите, там еще много осталось? Ну раз такое дело, так я сам с
вами туда схожу завтра - запасемся на несколько недель, не придется вам
каждый день за растопкой бегать. Ну давай, Павлик, развязывай скорее
мешок, а то у меня пальцы-то не гнутся. Посмотрим, что вы там сегодня
добыли.
О-хо-хо-хо, эти вот отлично гореть будут. Они долго разгораются, зато
от них тепла много. Эти вот похуже, конечно, дымят сильно. А на растопку
есть чего? Эти? Пойдут, конечно пойдут. Эй, бабка, Настасья Тимофевна! Не
слышишь что ли? Посмотри, чего внуки-то наши принесли. Растапливать
очаг-то, или рано? Ужин-то будешь готовить или нет? Ну хорошо, тогда мы
поджигаем. Посмотрите, ребятки, там, наверное, еще старый огонь раздуть
можно, под пеплом-то. Вот эту вот тоненькую поверх положите. Ну как,
получается? А ты с другой стороны дунь. Вот так. Вот-вот-вот. Ох, как
запылало. Кончай, кончай дуть, сорванец! Ну все же пеплом уже засыпал! Вам
бы, негодники, только шалить да баловаться. Никакого соображения, честное
слово.
Петька! Ты чего это там делаешь, безобразник?! Не смей на это
смотреть! Сколько раз я тебе повторял: не смей! Вот станешь гвельбом,
тогда поймешь, почему. Учишь вас учишь, а все впустую. А ну давай ее сюда!
Вот именно эту самую, в красной обложке. Давай-давай, нечего прятать.
Картинки! Вот оборву тебе уши, узнаешь у меня картинки! Ты мне еще буквы
научись разбирать, так я тебя так выдеру, что месяц сидеть не сможешь. Так
и знай.
Что?!
Павлик, а ну-ка подойди. Это что, правда? Ну, признавайся - правда? И
не смей брату кулак показывать! Ты мне отвечай - ты правда на буквы
смотрел? Ну что с тобой делать? Ведь сколько раз предупреждал - не смейте
разглядывать эту гадость! Ты что, совсем нас с бабкой осиротить надумал?
Отца вашего уберечь не сумели - так теперь и вы оба туда же, и вы
гвельбами стать захотели? А нам с бабкой что, утопиться прикажешь? А? Мало
того, что сам этим делом занимаешься, так и брата учишь. Вот запру вас
обоих в чулане, тогда узнаете у меня, почем фунт лиха. Вон гляди, гляди -
довел бабку до слез. Гляди! Стыдно, небось? Стыдно? То-то же. Ладно, не
плачь, Настасья Тимофевна, не плачь. Ну иди, ну утешь ее, скажи, что не
будешь больше. Иди, иди. И ты, Петя, тоже иди. Утешьте бабушку. И не
расстраивайте ее больше, она и так опомниться с тех пор, как отец-то ваш в
гвельба превратился, не может.
Ну ладно, ладно, кончай плакать, Настасья Тимофевна. Кончай плакать,
давай лучше дело делать. Слезами-то, чай, делу не поможешь. Давай я
котелок-от повешу. Хорошо как разгорелось. Вот эту только в зеленой
обложке подложу еще сбоку, и полный порядок. Ишь как запылали, проклятые!
Что это?.. Это ведь... Ох, больно-то как, господи...
Воды... Воды дайте... И воротник... О-о-ох, отпустило... Да не
суетись ты, уже отпустило... Ничего, ничего, уже... прошло уже почти...
Голову мне только приподними... Ну подложи чего-нибудь под голову, ну
неужели не понять? Что ты, до утра так держать будешь? И не причитай,
будто впервой. Полежу чуток и оклемаюсь. Старость не радость, известное
дело. Я просто как увидел ее... Ну обложку эту... Ну будто под дых мне кто
ударил. Ну да, название я прочитал случайно. Вот даже дыхание перехватило,
как вспомнил. Это ведь та самая... Ну помнишь, рассказывал же я тебе,
Настасья - ну та самая это книга. Да нет же, не перепутал. Ну как я могу
такое перепутать?! Думай, что говоришь! Я еще из ума-то не выжил. Я ее,
проклятую, до смерти не забуду. И переплет у нее тот же самый. И название
- ну я тебе говорил же. Тьфу, да "Рабочая гордость"! Вспомнила? Ну то-то.
Она самая. Роман-трилогия. И автор тот же - Мирон Хухряков. Ну посмотри,
если не веришь, вон у нее обложка-то еще и не загорелась с этой стороны.
Не хочешь смотреть? Ну и правильно, нечего обо всякую гадость мараться.
Приснится еще, не дай бог. Ты лучше вот что, иди-ка ужином занимайся, а то
сорванцы у тебя совсем оголодают. Нечего вокруг меня крутиться.
Нечего-нечего. Мне вон ребята, если что, помогут.
Совсем наша бабка разволновалась. Будто впервой сердце схватило. Со
мной, почитай, так уж десять раз, наверное, было. С тех пор, как отца
вашего, гвельба, повстречал в городе случайно. Да я вам рассказывал об
этом. Тогда-то я вообще чуть концы не отдал. Эх, не уберегли мы его. Моя
вина, никак себе простить не могу. А ведь как старались, как старались...
Вот и вас тоже, шалопаев, берегу-берегу, а что толку? Одно расстройство с
вами, честное слово.
Что это за "Рабочая гордость", спрашиваете? Да памятное это название,
видел я его раньше. Это еще в то время, когда о гвельбах и слыхом не
слыхивали, когда кругом одни только люди жили. А людей вокруг было
столько, что вы и не поверите. В каждом доме в городе люди жили, да не
одна семья, а сразу много. По улицам автобусы да троллейбусы ходили. Метро
под землей... А как тогда жили... Рассказать? Да сколько же можно,
ребятки? Я ведь, почитай, уж сотню раз вам все это рассказал, а вам все не
надоест никак. Да и тяжко мне все это вспоминать... Ну ладно, ладно,
уговорили, языкастые. Так уж и быть, расскажу. Только вот что, расскажу я
вам сегодня, пожалуй, совсем другую историю. Раз уж этот Мирон Хухряков
мне на глаза попался, расскажу я вам, откуда я его знаю. Даст бог, будут у
вас свои внуки, вы и им эту историю передадите. Поучительная потому что
история.
А дело так было. Работал я тогда в книжном магазине, в самом центре
города. Отцу вашему тогда и десяти еще не было, помладше тебя, Петя, он
был, ну а мне, стало быть, стукнуло ровно сорок лет. Жили мы не то чтобы
очень хорошо, но вполне прилично. Сейчас и вспоминать странно - телевизор
цветной, ванная, электричество, холодильник... Э-эх! И все вроде бы шло по
заведенному порядку. О каррах этих распроклятых тогда никто и слыхом не
слыхивал, а если и приходило кому в голову, что неладное что-то вокруг
творится, то он старался об этом зря да с кем попало не разговаривать.
Так, дома на кухне, или в курилке, когда все свои кругом. Потому как,
сказать по чести, непорядка тогда кругом было изрядно, и на этом фоне то
злодейство, что нам карры приготовили, как-то не выделялось. Ну а когда
люди стали тысячами в гвельбов превращаться, так уже и предпринять
что-либо поздно было. В одночасье, почитай, весь мир рухнул. Немногие
тогда сумели понять, в чем же дело, и из этих немногих лишь малая часть
смогла уцелеть.
Ну кому в голову могло прийти, что агинки - самые настоящие живые
существа, способные размножаться? Что карры создали их специально для
того, чтобы перевести род людской? Это сейчас нам все понятно - и то не
все, наверняка, главное-то и сейчас никто понять не способен - а тогда
вообще только сумасшедший взялся бы всерьез отстаивать такие воззрения.
Если бы, скажем, за полгода до того, как все рухнуло, пришел ко мне
человек и сказал, что агинки уничтожают настоящие книги, а человек,
который их читает, рискует стать гвельбом, я бы, скорее всего, послал его
к психиатру. Ну не укладывалось это в систему наших представлений о мире,
и все. Уж, казалось бы, я, работая в книжном магазине, ежедневно
сталкиваясь с тем, что приходится продавать, знал, что происходит массовое
оболванивание людей - но мне и в голову не приходило, что это может
служить в качестве оружия нападения на человечество.
А ведь было над чем задуматься. Примерно за полгода до трагедии к нам
в магазин стали иногда поступать престранные книги - мы тогда восприняли
их как вопиющий типографский брак. Помнится, обратно все отправляли, а те,
бывало, нам снова все в магазин присылали, отказывались принимать. Вроде
бы, отлично изданные томики, на великолепной бумаге - а внутри сплошная
абракадабра. Помню, когда несколько пачек такой "литературы" впервые
поступило, чуть животы со смеху не надорвали. У нас все новые поступления
старина Михеев распаковывал. И вот выходит он как-то раз со склада и
трясется весь от смеха. Ну давится буквально. А в руке книжку держит. Мы,
конечно, к нему - чего, дескать, смеешься? А он даже и объяснить не может,
красный весь, из глаз слезы в два ручья текут. Присел в уголок, за
полками, а нам, значит, книжку-то эту и сует. Мы ее раскрыли - ну тут и
пошла потеха. Что ни слово, то такая абракадабра - и в то же время что-то
ведь осмысленное во всем этом было. Такие, скажу я вам, фразы да словечки
попадались - за них бы юмористы всякие душу продать могли. Юмористы - это
те, кто других смешить старался. Были в то время, ребятки, даже такие вот
у людей занятия, хотя по большей части не до смеха нам было.
Покупатели в тот день, помнится, на нас вот такими глазами смотрели -
понять никак не могли, чему мы радуемся. Ну не объяснять же каждому,
правда? А мы то и дело снова хохотать начинали вроде бы без причины. После
работы некоторые даже захотели себе по книжке такой купить, но оказалось,
что директорша наша уже все три пачки назад на типографию отослала. Михеев
их и повез, его это было дело. Полдня, значит, он все книжку листал да со
смеху покатывался, ну а после обеда повез их все назад в типографию. А
наутро на работу не явился - заболел. Да как заболел-то - его "скорая"
прямо в психушку увезла. Побывали мы там у него - тяжкое зрелище. Ну да
вам-то нечего объяснять, вы этих гвельбов достаточно навидались. А нам
тогда впервые гвельба увидеть пришлось, и не понимал никто, даже врачи,
что с ним стряслось такое. Вчера еще был нормальным здоровым человеком - и
на тебе, во что превратился. Тогда, конечно, никто не понимал, что со
всеми, кто агинки читает, такое непременно случится. И мы все - ведь так
близко от гибели были. Спасибо директорше, что отослала агинки назад.
Но в остальном жизнь по-прежнему шла. Правда, говорили, что какая-то
странная эпидемия началась. То родственница у кого-то в психушку угодит,
то на работе у знакомого кто-то... Но в газетах ни о чем таком не писали -
тогда наши газеты стремились вселять во всех нас бодрость и оптимизм. Даже
о том, что по всему миру такие странные вещи происходят, никто почти не
знал. Оно и понятно - откуда? Радио оттуда глушили, как водится, а ездили
за границу немногие. Конечно, если бы у нас такой напасти ну совсем не
было, тогда бы уж, как водится, мы позлорадствовали над безмозглыми, что
за бугром живут. Ну а раз у самих не все в порядке, значит только и могли,
что молчать.
Потом, наконец, даже до правительства нашего дошло, что молчать
дальше нельзя. Стали путаные и непонятные рекомендации появляться.
Вызывайте, мол, врача, выполняйте все предписания. Как будто гвельбу хоть
один врач помочь может. И никто, конечно, не связывал болезнь эту странную
с книгами.
Эх, книги... Вот ведь времечко было. Можно было безо всякой боязни
подойти к книжной полке, снять любимый томик, раскрыть... "Война и мир",
Пушкин... Детективы там всякие, фантастика... Я с детства страсть как
читать любил. Потому, наверное, и пошел в торговлю книжную работать. А где
же еще книги-то интересные было добыть, как не в магазине? Ну да вам
сейчас этого не объяснишь. А какую я библиотеку собрал... Это теперь,
когда книг-то настоящих, наверное, и не осталось вовсе, когда все они
превратились в агинки, которые в руки-то взять без чувства гадливости
