думал об этом. Я просто был в ужасе. Я прочитал статью накануне, перед
сном. И уже тогда мне стало не по себе, уже тогда я понял, что подобные
мысли не доведут Марка до добра. Не дай бог, про эту статью узнает
полковник. Марк... Ну неужели он был столь наивен, что собирался кому-то
предложить эту статью для публикации? Да любой редактор, прочитав один
лишь ее заголовок, тут же вернул бы статью обратно. И Марк не мог не
понимать этого. Так что же это - жест отчаяния? Стремление высказаться
хотя бы перед самим собой? Но какой смысл видел он в этом, на что мог
надеяться?
Я хотел поговорить с ним на следующий день, но оказалось, что он был
в местной командировке. А когда я пришел домой... Или мне это только
показалось? Но в квартире явно кто-то побывал. Кто-то очень ловкий и
осторожный - но я заметил: некоторые предметы сдвинуты со своих привычных
мест. Едва сдвинуты - но я слишком привык к обстановке, которая меня
окружает, чтобы не заметить этого. Ничего, конечно, не пропало. Но
рукопись Марка лежала на столе вместе с другими бумагами, и ее могли
прочитать. Ее могли сфотографировать, наконец. Ее могли теперь найти у
меня при нормальном, уже с понятыми и ордером обыске.
Вот тогда я и кинулся в ванную, схватив коробок спичек.
И ничего ведь не случилось. На другой день я хотел рассказать обо
всем Марку, но случая не представилось. За весь день я ни разу не сумел
остаться с ним наедине. Да и опасно говорить об этом в здании Управления.
А ушел он раньше, пока я беседовал с полковником.
Нет, не хочу вспоминать об этом!
"ВЫ СПОСОБНЫ НА ПРЕДАТЕЛЬСТВО?"
Вот так. Прямо в точку. Именно так и должна работать программа.
Именно так, как я сейчас, и должен чувствовать себя изобличенный
преступник. Вопрос-ответ, вопрос-ответ. Бессмысленные, казалось бы,
вопросы, ничего не значащие ответы на них, какая-то не слишком интересная
компьютерная игра. И вдруг вопрос по существу, и преступник замирает от
ужаса, понимая, что изобличен. Но только ли преступник - вот в чем главный
вопрос. Вот то, что мучило и Марка, и Минха. И меня тоже.
Только, видимо, меня это не очень мучило. Не настолько, чтобы быть
готовым на жертвы. Не настолько, чтобы не предать.
"ДА", - ответил я. Да, способен. Иначе, как предательством, не
назовешь того, что я сделал тогда. Вернее, того, что я не сделал. И
бессмысленно теперь оправдывать себя задним числом. Да, все равно ничего
нельзя было уже изменить. Да, все и так было предрешено. Да я лишь
поставил бы себя под удар вслед за Марком, если бы попытался предупредить
его. Его все равно было уже не спасти. Я это понял сразу, едва лишь
начался наш с полковником разговор. И понял, что от моего поведения и от
моих ответов зависит лишь моя собственная судьба. Но никак не судьба
Марка.
Но все эти оправдания не имеют теперь значения!
Нет, я не выдал его. И ничего, конечно, не сказал полковнику ни о
наших разговорах, ни о статье, ни о планах Марка уничтожить программу. Да
и не интересовало полковника все это, он и так знал о Марке уже
достаточно, чтобы действовать. Его интересовало другое - стану ли я
покупать себе прощение? Что ж, ответ он получил вполне определенный. Я
вышел из его кабинета. Пошел домой. Поужинал. Посмотрел телевизор. Лег
спать - хотя, конечно, не спал.
Я не стал звонить Марку. Я не попытался его предупредить. Я оказался
способным на предательство.
И не имеет значения то, что я все равно не спас бы его. Не важно, что
он был уже мертв - попал под грузовик. У полковника, видимо, слабость к
грузовикам. Марк погиб в двух кварталах от Управления, пока мы беседовали
с полковником - но все это не важно. Вообще ничего теперь не имеет
значения - тем более, эти дурацкие вопросы, что задает мне программа.
"ЛЮБИТЕ ЛИ ВЫ ЯРКИЕ ЦВЕТА?"
"ДА".
"БАОБАБ РАСТЕТ В АФРИКЕ?"
"НЕТ".
"ЕСТЬ ЛИ ДЕЛЬФИНЫ В КРАСНОМ МОРЕ?"
"ДА".
"ДА" - "НЕТ", "ДА" - "НЕТ" - я даже перестал на экран смотреть.
Просто сидел и нажимал на клавиши. И только через несколько минут поднял
глаза.
"ВЫ ЧИТАЕТЕ ВОПРОСЫ?" - этими словами был заполнен весь экран. Мне
пришлось не меньше десятка раз ответить программе "ДА", прежде чем она
возобновила работу. Что еще мне оставалось делать? Что вообще мне
оставалось делать теперь, после того, как программа заставила меня перед
самим собой признаться в собственной подлости и собственном предательстве?
Что мне оставалось делать?!
И я дико захохотал, когда программа снова, в который уже раз задала
все тот же, почти лишенный смысла вопрос:
"ЛЮБИТЕ ЛИ ВЫ ЯБЛОЧНЫЙ ПИРОГ?"
Сергей КАЗМЕНКО
ВЫСШАЯ ИСТИНА
Я пишу эти записки в надежде, что когда-нибудь они попадут в
человеческие руки. Надежда эта родилась совсем недавно, всего несколько
дней назад, и мне не хотелось бы, чтобы она оказалась напрасной. И вовсе
не в желании оставить свой след в вечности тут дело. Я и так оставил уже
этот след, сделав выбор несколько дней назад. И Вселенная мало изменится
от того, узнают ли о моем поступке люди или нет. Во всяком случае, она
совершенно не изменится для меня самого, ибо жизни моей не хватит, чтобы
ощутить последствия от совершенного шага. Но думаю я не о себе, и потому
надеюсь, что настанет время, когда люди появятся здесь и прочтут мои
записки. Я теперь имею право на это надеяться и этого не страшиться.
Я не могу быть многословным - к сожалению, потому что времени у меня
впереди еще много, и сказать хочется обо многом. Но в руках у меня - всего
лишь тонкая записная книжка, случайно избежавшая пламени во время
пиршества зуармов. Сомневаюсь, что мне удастся отыскать здесь еще хотя бы
один клочок бумаги, и потому попытаюсь не отвлекаться на посторонние вещи.
Но поначалу все же позволю себе отступление - я это заслужил.
Никогда прежде мы с тобой не были так близки, Рангул. Даже в
студенческие годы, когда ты из кожи вон лез, чтобы заслужить мое
расположение. Наверное, ты думал, что я не понимал истинных твоих мотивов.
Или вообще не задумывался над тем, как могу я оценивать их - для людей,
подобных тебе, это естественно. Но я уже тогда понимал - во всяком случае,
теперь я в том убежден - что тебе позарез требуется чья-то помощь, чтобы
преодолеть этот промежуточный жизненный этап, на котором кроме связей,
нахальства и умения говорить именно то, что ожидает услышать начальство,
требуется еще и проявлять время от времени интеллект. Человек полон
противоречий. Я понимал все это, я презирал себя за то, что делаю - и все
же помогал тебе, не мог тебе не помогать. И постоянно находил оправдание в
том, что ты и без моей помощи все равно сумеешь пробиться - люди твоего
круга, люди, подобные тебе, никогда не остаются прозябать в задних рядах.
Но даже в те годы никогда не проводили мы с тобой так много времени,
как сейчас, Рангул. И даже тогда ты не улыбался мне так широко, как
сейчас, хотя улыбка и была всегда твоей постоянной маской. Это теперь,
когда все маски, наконец, сброшены, она стала твоим лицом. Но она теперь
не раздражает меня - в ней не осталось прежней фальши.
Черепа уже не умеют лгать.
Вот уже несколько дней, как мы вместе. Теперь уже навсегда, до самого
конца. Да и после смерти моей мы наверняка не расстанемся. Целый год не с
кем было мне перемолвится словом - и вот появился ты, тот, кому так много
могу и хочу я сказать. Что ж, слушай. Слушай и терпи. Как долгие годы
терпел я. Как продолжают терпеть еще очень многие.
Теперь настало твое время терпеть.
Это ведь благодаря тебе оказался я в числе Достойных. Ты-то, конечно,
меньше всего думал о моих достоинствах тогда. Ты даже не понимал,
наверное, что именно я, а не ты, был ведущим специалистом на планете в
нашей с тобой области. Просто-напросто тебе был необходим дублер. Ведь
каждый, избранный в число Достойных, обязан иметь дублера, который заменит
его при необходимости. И ты назвал меня, уверенный, что, как всегда, я не
смогу отказать. С тобой согласились там, в высших сферах - ведь никто и
никогда всерьез не воспринимает возможность реального полета дублера к
оритам, хотя за многие годы такое и случалось. И я, конечно, не сумел
отказаться, хотя и ругал тебя в душе последними словами за те
дополнительные заботы, которые свалились на меня в период подготовки. Меня
утешала лишь перспектива расстаться с тобой, наконец, навеки, ради этой
перспективы я готов был потерпеть. И я в действительности не предполагал,
что окажусь в числе Достойных и попаду сюда. Ты наверняка не поверил бы
мне, скажи я прямо, что не желаю сюда попадать, но это было именно так. Я
считал, что подобное желание может быть лишь у двух типов людей - у
холодных себялюбцев, которым не жаль порвать все, связывающее их с другими
людьми, для достижения каких-то высших собственных целей и у тех, кто
сознательно жертвует всем дорогим в жизни во имя познания. Я не относил
себя ни к тем, ни к другим. Я не хотел быть Достойным.
Но случилось невероятное. По пути в космопорт в день вылета ты попал
в автокатастрофу, и дальше все произошло столь стремительно, что я
оказался бы не в силах что-либо изменить, даже если бы и успел
сориентироваться в ситуации. Пока тебя везли в травматологический
институт, пока делали операцию, пока боролись за твою жизнь, Служба
Обеспечения делала свое дело. За мной явились прямо в лабораторию, под
звуки сирен отвезли прямо в космопорт и всего за двадцать минут до старта
посадили на борт "Акона". Менять хоть что-то было уже поздно. Я едва успел
пройти на свое место и пристегнуться, как того требовала инструкция, и в
этой суете и спешке у меня не осталось ни одной свободной минуты для того,
чтобы разобраться в происходящем. А потом думать и сожалеть было уже
поздно.
И все же, даже если бы я как и остальные пассажиры "Акона" считал
полет к оритам высшим из благ, которых может удостоиться человек, я и
тогда не чувствовал бы себя счастливым. Единственное, что утешало меня при
мысли о покинутых на Глейе близких, которых мне не суждено было увидеть,
была мысль о положенном по закону обеспечении, которое они будут теперь
получать. Вы - ты и тебе подобные - хорошо позаботились о своих благах,
Рангул. Пенсия близким Достойных, покинувших Глейю на "Аконе", намного
превышает те деньги, которые я мог бы заработать честным и упорным трудом.
Но разве способна пенсия заменить близкого человека, который жил рядом - и
вот все равно что умер? Даже если знать, что человек этот жив, что летит
он к таинственной и недоступной пока для простых смертных Ори, где, быть
может, сумеет приобщиться к Высшим Истинам великих оритов и стать одним из
них - даже если и знать все это, потеря любой связи с Достойным для
близких равносильна его гибели.
Хотя тебя, Рангул, эти мысли наверняка мало заботили.
Вскоре я убедился, что они мало заботили и тех, кто летел вместе со
мной на "Аконе". Здесь действительно собралось избранное общество. На
Глейе я и думать не мог попасть в их число. Да и тут, несмотря на наш
равный теперь с ними социальный статус, я продолжал ощущать себя
отверженным. Это твое общество, Рангул, это те, кого я всегда презирал и
буду презирать. Те, кто всегда презирал и будет презирать меня и подобных
мне. Но мое презрение всегда прежде было пассивным. Вы же презирали нас
явно и открыто - просто тем хотя бы, что считали себя выше любых оценок,
которые мы можем дать вашим действиям, просто тем, что никогда даже в
