- Простите, ваше высокопреосвященство, - почтительно перебил
Сирано, - но закладную записку пишу я, и в ней недопустимы
паралогизмы.
- Как, как? - изумился кардинал.
- Противоречия и несоответствия, ваша светлость. Потому, с вашего
позволения, поскольку я не могу отстаивать книг лжефилософа, я напишу
"философа".
- Пишите хоть дьявола! - гневно воскликнул Ришелье. - У кого вы
учились после коллежа де Вове?
- У замечательного философа Пьера Гассенди, ваше
высокопреосвященство.
- У того, кто опровергает Аристотеля, опору теологов святой
католической церкви?
- Именно у него.
- И все его ученики так же задиристы, как вы?
- Каждый по-своему, ваше высокопреосвященство, например, мой
товарищ Жан Поклей под именем Мольера ставит свои едкие комедии.
- Скажите мне, кто твои учителя и товарищи, и я скажу, кто ты, -
заметил Ришелье, поморщась при упоминании Мольера.
Мазарини тем временем неслышно покинул кабинет и, войдя в
приемную, поманил к себе одного из монахов в сутане с капюшоном на
спине.
Он что-то пошептал ему, тот кивнул и, смиренно наклонив голову,
стал пробираться к выходу через толпу посетителей, ждавших окончания
важного разговора кардинала.
Мазарини вернулся в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь.
- Каюсь, ваше высокопреосвященство, - говорил меж тем Сирано, -
некоторых из своих учителей мне пришлось высмеять в комедии
"Проученный педант".
- Я знаком с этой вашей комедией, - с неожиданной улыбкой произнес
Ришелье, - и мне хотелось бы, сын мой, направить ваш поэтический
талант на более благородную стезю, если бы вы согласились остаться
поэтом при мне.
- Никогда, ваша светлость! В ответ я прочту вам единственные
строчки, которые в состоянии посвятить вам:
Как дикий конь, брыкаясь в поле,
Не стянет слушать острых шпор,
Так не войдет поэт в неволю,
Чтобы писать придворный вздор!
Кардинал вскипел и даже вскочил на ноги, сбросив с колен
забравшегося туда кота.
- Довольно! Ваши несчетные дарования равны лишь вашей дерзости,
которую вам придется защищать со шпагой в руке, как вы это делали в
отношении других своих особенностей.
- Каждый из нас, ваше высокопреосвященство, в закладе, на который
мы бьемся, будет защищать не столько свое лицо, сколько свою честь.
- Решусь заметить вам, молодой... слишком молодой человек, что
язык ваш - враг ваш!
- Не спорю, враги появляются у меня из-за моего языка, но я
усмиряю их. И так же намерен поступать и впредь.
- Усмиряете? - Кардинал сделал несколько шагов за столом. -
Усмиряют и диких коней в поле, сколько бы они ни брыкались.
- Насколько я вас понял, ваша светлость, вам нужны не усмиренные,
а бешеные кони, которым вы как наездник всегда отдавали предпочтение.
И я надеюсь на свои "копыта".
- Всякая надежда хороша, кроме самонадеянности. Но мы слишком
отвлеклись, сын мой. Вы не подписали закладную записку.
- Извольте, я заканчиваю, рассчитывая получить такую же закладную
записку от вас, ваша светлость, как от защитника высшей дворянской
чести прославленного герцога Армана Жана дю Плесси, не только первого
министра Франции, но и ее первого генералиссимуса, кардинала де
Ришелье! Заклад так заклад!
- Я никогда не откажусь от своего слова, сказанного хотя бы лишь в
присутствии одного Мазарини. Мазарини, успевший вернуться, поклонился.
- Я поставил свою жизнь и отцовское завещание, теперь очередь за
вами, ваша светлость! - сказал Сирано, передавая записку Ришелье.
- Надеюсь, этого перстня окажется достаточно? - И кардинал
повертел на пальце тяжелый бриллиантовый перстень.
- Я не ношу перстней, не будучи слишком богатым, и не торгую
бриллиантами, будучи слишком гордым. Против моей жизни и моего
посмертного наследства я просил бы вас, ваше высокопреосвященство,
поставить другую жизнь и пенсию.
Ришелье искренне удивился. Что за дьявол сидит в этом большеносом
юнце, позволяющем себе так говорить с ним? Но он скрыл свое возмущение
за каменным выражением лица.
- Вот как? - с притворным изумлением произнес он. - Чья же жизнь и
чья пенсия вас насколько интересуют, что вы готовы прозакладывать свою
голову?
- Если я ее сохраню, не допустив глумления над творениями философа
Декарта, то вы, ваше высокопреосвященство, воспользуетесь своим
влиянием при папском дворе и испросите у святейшего папы Урбана VIII
освобождения из темницы предшественника Декарта Томмазо Кампанеллы,
проведшего там почти тридцать лет.
- Вы с ума сошли, Сирано де Бержерак! Чтобы кардинал Ришелье,
посвятивший себя борьбе с бунтарями, стал вызволять из тюрьмы
осужденного на пожизненное заключение монаха, написавшего там трактат
"Город Солнца"?
- И еще десяток трактатов по философии, медицине, политике,
астрономии, а также канцоны, мадригалы и сонеты!
- Одумайтесь, Сирано! О чем вы просите?
- Я вовсе не прошу, ваша светлость. Я называю вашу ставку против
своей, если вам угодно будет на нее согласиться.
Кардинал вышел из-за стола и стал расхаживать по кабинету.
Монах, получивший распоряжение Мазарини, прошел от дворца
кардинала мимо Лувра, перебрался по мосту на другую сторону Сены, Где
возвышалась Нельская башня с воротами, и остановился около людей,
приготовлявших по приказу кардинала по случаю дня святого Эльма
вечерний костер перед нею, огонь которого должен отразиться в реке и
быть видным из окон королевского дворца, позабавив тем короля и
придворных.
Другой монах, руководивший приготовлениями в этой ночной
иллюминации, выслушав переданное ему распоряжение, кивнул и куда-то
поспешил, отдав оставшимся распоряжения.
Кардинал же не мог прийти в себя от упоминания о Кампанелле.
- Город Солнца! - гневно восклицал он. - Вот чему учил вас этот
Гассенди! Недаром преследуют его братья иезуиты! Город, где будто не
будет ни знатности, ни собственности! Все общее! Даже... дети.
- Они принадлежат государству и воспитываются им. Во главе же
государства стоят ученые и священнослужители, как и у нас теперь во
Франции, где в лице вашего высокопреосвященства воплощено и то и
другое. Позволю себе напомнить, что Кампанелла попал в тюрьму тридцать
лет назад за организацию заговора против испанского владычества в
Южной Италии, безусловно вам враждебного. И вы могли бы указать
святейшему папе Урбану VIII, что, предоставив Кампанелле свободу, он
обретет знатнейшего астролога.
Ришелье задумался.
- Астролога? - переспросил он. - А его не винит за это
католическая церковь?
- Католическая церковь не может преследовать астрологов, если они
пользовались вниманием не только вашего высокопреосвященства, во и
святого папы Павла V и самого Урбана VIII.
- Однако вы осведомлены о многом, слишком о многом, - сердито
заметил Ришелье. - Пойдет ли это вам на пользу? Впрочем, пишите,
Мазарини, - приказал он.
Тот устроился у стола, взяв у Сирано гусиное перо.
- Боюсь, моя закладная записка не доставит удовольствия испанскому
королю, - вслух размышлял Ришелье.
- Клянусь вручить ее только вам, ваше высокопреосвященство. И ради
одного этого остаться в живых!
- "Уполномочиваю гвардейца гасконской роты королевской гвардии
господина Савиньона Сирано де Бержерака оказать отцу Фоме Кампанелле
по прибытии его во Францию, в чем содействовать ему, гостеприимство от
имени французского правительства, заверив отца Фому, что он получит
достойное его убежище, уважение..."
- И пенсию, - добавил Сирано.
- И пенсию, - многозначительно повторил Ришелье.
Мазарини передал ему бумагу, и кардинал поставил под нею
размашистую подпись.
Вручив записку Сирано, он движением ладони отпустил его.
Сирано почтительно раскланялся и направился к двери, стараясь не
задеть концом своей длинной шпаги за столики с книгами и развернутыми
картами.
Уже вслед ему кардинал заметил:
- Помните, господин де Бержерак, что в гасконскую роту королевской
гвардии принимают только живых.
Снрано обернулся.
- Обещаю, ваше высокопреосвященство, после усмирения толпы у
костра близ Нельской башни вступить в роту благородного господина де
Карбон-де-Костель-Жалу, благодаря вас за оказанную мне честь.
Ришелье, сидя в кресле, величественно наклонил голову, пряча
злорадную усмешку.
Когда Сирано вышел, Ришелье деловито сказал Мазарини:
- Постарайтесь, друг мой, чтобы толпа у костра близ Нельских ворот
была не меньше...
- Ста человек, - подхватил Мазарини. - Я уже распорядился.
- Вы, как всегда, угадываете мои мысли! Но какой у него нос,
Мазарини! Словно он дарован ему самим дьяволом.
- Даже сам сатана не поможет ему этой ночью, - мрачно заверил
Мазарини.
- Да, да! И позаботьтесь, чтобы записку взяли там... Завтра она
должна лежать на моем столе.
КОСТЕР У НЕЛЬСКОЙ БАШНИ
Не надо думать, что двадцатилетний Снрано де Бержерак покидал
кардинальский дворец победителя. Напротив, мгновенный подъем духа,
овладевший им перед лицом могущественного кардинала, сменился упадком,
и он горько размышлял о своем дерзком отказе от благ приближенного к
Ришелье поэта в о рискованном мальчишеском споре с ним об заклад,
объясняемых непомерной гордостью, которая скорее прикрывала его
слабость, нежели отражала силу. Его гордыня заставила его отказаться
от обеспеченности придворного поэта, оставшись вместе со своей
свободой творчества в прежней бедности.
Франция XVIII века виделась Савиньону совсем не такой, какой
выглядит из нашего времени триста с лишним лет спустя. Быть может,
великий романист, блистательный Дюма-отец, остривший, что для него
"история - гвоздь, на который он вешает свою картину", живописуя на
ней дворцовые интриги, любовные похождения и скрещенные шпаги,
все-таки был ближе к пониманию молодым Сирано де Бержераком его
времени, хотя тот и ощущал чутьем духовную пустоту вокруг себя,
клокотавшую несправедливостью, ханжеством, непрерывной борьбой
французов против французов, или сводящих между собой мелкие счеты, или
защищающих чуждые им интересы враждующих вельмож. А то и натравляемых
друг на друга пастырями церкви, принуждающими молиться лишь по-своему.
В ту пору Сирано де Бержерак никак не предвидел, что проложит
когда-нибудь путь великим французским гуманистам, таким, как Жан-Жак
Руссо, Рабле, Вольтер, подготовившим умы людей к вулкану французской
революции.
У Савиньона же даже его детское воспоминание о поджоге отцовского
шато никак не связывалось с полыхавшими по всей Франции крестьянскими
бунтами, жестоко подавляемыми тем же Ришелье. Зная лишь философов
древности и преклоняясь перед современными ему мыслителями
Кампанеллой, Декартом, Гассенди, в отличие от них он становился
вольнодумцем. Идя дальше проповедуемой Кампанеллой терпимости к любой
религии или попытки Декарта при отрицании слепой веры доказать
существование бога математически, Сирано, опираясь на материализм
Демокрита, развитый Гассенди, готов был вообще отказаться от веры в
бога, допускающего на земле торжество зла, жестокости, изуверства и
преступлений. Некоторые из пап причастны были и к отравлению
неугодных, к ложным обвинениям в ереси, а один раз даже к скандальному
обману, когда после смерти очередного папы выяснилось, что он был...
женщиной. Причастны многие папы были и к тягчайшим злодеяниям,
творимым от их имени святой инквизицией. И бог их, представителями
