сколько за влияние тех, кто ее представляет в одном или другом лагере.
И бились католики с последователями Лютера в германских
государствах, в Дании и в Швеции, с гугенотами во Франции, с
непокорными папской власти англичанами.
И когда во Франции вождь удачливых в ту пору гугенотов Генрих
Наваррский взошел на престол, ему все же пришлось принять католичество
и с благословения папы стать католическим королем Генрихом IV, правда
оговорившим некоторые привилегии своим былым соратникам-единоверцам.
Однако кинжал фанатика, к удовлетворению Ватикана, покончил с королем
Генрихом IV. А к слабому, потом оказавшемуся на его престоле Людовику
XIII заботой папы был приставлен возведенный им в кардиналы Ришелье. В
1624 году одновременно с назначением его первым министром Франции,
несмотря на его духовный сан, ему было присвоено высшее для всех стран
военное звание генералиссимуса.
И беспредельной стала власть истинного правителя Франции кардинала
Ришелье, умного, коварного и льстивого. Когда же после подавления
крестьянских бунтов и усмирения строптивых вассалов он достиг вершины
своего могущества, ему уже мало стало покорной Франции с ее послушным
королем, опутанным кардинальской лестью. Его высокопреосвященство не
столько в интересах папы, сколько ради европейской гегемонии втянул
Францию в Тридцатилетнюю войну с истощенными уже ею странами. Король
же, предоставив кардиналу все государственные и военные заботы,
предавался развлечениями, восторгаясь лихими проделками своих
мушкетеров, и смотрел сквозь пальцы на их дуэли с гвардейцами
кардинала, в особенности если они были удачны для мушкетеров и
неприятны его высокопреосвященству.
Король считал, что путь в высшее общество прокладывается шпагой, и
прекрасно знал, что кардинал уважает тех, кого несет на своих крыльях
Удача. К тому же искусники фехтования к которым без достаточных
оснований причислял себя и король, настоятельно требовались Франции,
поскольку скорого окончания войны не предвиделось.
Ришелье отлично понимал, что преданность - дитя личной выгоды,
потому был так же щедр к тем, кто верно служил ему, как беспощаден к
врагам, впрочем, всегда готовый привлечь их на свою сторону.
Кардинальский дворец на площади, куда вливалась улица Сен-Онорэ,
стала пристанищем тех, кто добивался милости всесильного кардинала,
карабкаясь по лестнице благополучия.
В богатых залах толпились и пропахшие потом суровые воины с
торчащими усами в пыльных камзолах и грязных ботфортах, и искушенные в
дворцовых интригах, надушенные аристократы в богатых одеждах с
кружевными панталонами.
Грубая сила сочеталась здесь с искусством лести, солдатские шутки
с кичливостью и изяществом манер вельмож.
Среди этой пестрой толпы бесшумными тенями сновали скромные монахи
с опущенными глазами, в сутанах, опоясанных вервием, при их
отрешенности от всего суетного, мирского излишне внимательные ко
всему, что говорилось вокруг.
По настоятельному совету своего неизменного помощника и земляка
итальянца Мазарини кардинал Ришелье решил пополнить своих сторонников
из числа самых отменных дуэлянтов. Ему надоели насмешки короля за
вечерней шахматной партией по поводу очередных побед мушкетеров над
гвардейцами в поединках, которые не наказывались королем. Потому и
потребовались теперь его высокопреосвященству сорвиголовы, не менее
отважны, чем те, которые служили в роте мушкетеров.
Мазарини всегда угадывали желания кардинала и позаботился
представить ему столь же бездумных, как и отчаянных, дворян, у которых
владение шпагой заменяло все остальные достоинства.
Немало бравых забияк, сознающих свои грешки, со страхом, какого не
испытывали при скрещивании шпаг, побывали в библиотеке среди книг и
рыцарских доспехов, "представ пред орлиные очи рыцаря креста и шпаги"
герцога Армана Жана дю Плесси, кардинала де Ришелье, который предлагал
им выбор между безоглядным служением ему и Бастилией с маячившим за
нею эшафотом.
Надо ли говорить, что эти его посетители без колебаний
предпочитали шпагу в руках во славу кардинала и Франции петле на шее
за нарушение указа короля.
И вот одним из таких посетителей, которому предстояло сделать
подобный выбор, в кабинете Ришелье оказался однажды и самонадеянный
юноша, снискавший славу необыкновенного дуэлянта, Савиньон Сирано де
Бержерак, "бешеный гасконец", гордо прошедший сквозь толпу гвардейцев
в приемной кардинала, уже знавших, что прокатываться на счет носа
гасконца небезопасно, ибо он обладал не только этим "украшением" лица,
но ещё и ядовитым языком, так жалящим дворянское самолюбие, что вызов
"оскорбителя" на дуэль становился необходимостью, а результат поединка
при его неподражаемом владении шпагой предрешенным.
Мазарини считал, что приглашенный им на этот раз бретер может
оказаться весьма полезным, скажем, в роте гасконцев, могущей достойно
противостоять не столько враждебным Франции армиям испанцев или
англичан, сколько мушкетерам капитана де Тревиля. Знал это и кардинал
Ришелье.
Кардиналу Ришелье перевалило за пятьдесят, но он выглядел крепким,
бодрым, полным энергии и властолюбия.
Сирано де Бержерак предстал перед всесильным кардиналом, оглядывая
убранство кабинета, принадлежащего скорее ученому, чем
государственному деятелю. Он явственно ощущал на себе испытующий
взгляд его высокопреосвященства, облаченного в кардинальскую мантию с
алой подкладкой. Лицо первого министра Франции было еще красиво с
подкрученными усами и острой бородкой воина. На груди его красовалась
золотая цепь с крестом.
- Сударь, - начал кардинал, опуская веки, - мне горестно
напоминать вам, что нарушителям указа короля, запретившего дуэли,
уготовано место в Бастилии.
- Воля короля и вашего высокопреосвященства для тех, кто готов
отдать жизнь за Францию, священна.
- Не лучше ли отдать ее на поле брани, чем на эшафоте, сын мой?
Будем откровенны. Сколько дуэлей на вашем счету?
- Сто, монсеньор, - вставил находившийся тут же незаметный в серой
сутане, но подражающий своей внешностью Ришелье Мазарини.
- Сто? - переспросил кардинал, сверкнул глазами.
- На моем счету нет ни одного вызова на поединок, ваше
высокопреосвященство, - сказал, гордо вскинув голову, Савиньон Сирано
де Бержерак.
- Как так? Перед отцом церкви и первым министром короля вы
утверждаете, что ни разу никого не вызывали на дуэль?
- Ни разу, ваша светлость!
- Но вы участвовали в поединках, нарушив тем волю короля!
- Разве его величеству более угодны трусы, бегущие от противника и
пятнающие дворянскую честь? - вместо ответа с задором спросил Сирано.
- Не спорю, господин де Бержерак. Дворянская честь дорога королю,
как и мне, его слуге. А у вас, как мне кажется, репутация в отношении
защиты чести завидная. По части же острословия я и сам убедился в том,
задав вам, как припоминаю, несколько вопросов на выпускных экзаменах
коллежа де Бове.
- Я готов служить Франции всем, на что способен, если вы того
пожелаете, ваше высокопреосвященство.
- Кому, кому служить? - нахмурился кардинал.
Он привык слышать о готовности служить ему или хотя бы королю.
- Франции, ваше высокопреосвященство.
- Франции? Это похвально, - недовольно заметил кардинал. - Но
служить надобно и церкви, во имя которой десятилетиями льется кровь
истинно верующих.
- Я готов стоять с ними рядом, пока мыслю и существую.
- Если не ошибаюсь, это формула философа Декарта?
- Совершенно верно, ваше высокопреосвященства. Декарт считает, что
мир познается через наши чувства, и душа человека в соединении с его
телом позволяет ему обрести способность мыслить, а следовательно, и
существовать.
- Не кажется ли вам, молодой человек, что наша святая вера учит
нас иному?
- По мнению Декарта, слепая вера слепа, а он своим учением
помогает людям прозреть.
- И вы придерживаетесь этого лжеучения?
- Не вполне, ваше высокопреосвященство, ибо Декарт не объясняет
всего многообразия мира, но тем не менее я преисполнен уважения к
этому титану мысли.
- А известно ли вам, что святейший престол осудил его творения?
- Я не святейший пастырь, чтобы осуждать Декарта, ваше
высокопреосвященство, но уважать его считаю за честь.
- Считаете за честь?
- Как и его предшественника Томмазо Кампанеллу, который, будучи
предан богу, учит людей жить справедливо и честно.
- Уж не "Город Солнца" ли ранил вашу буйную голову, которую вы
готовы сложить за Францию?
- За Францию и за свои убеждения, ваша светлость.
- Не хотите ли вы так же сказать, что убеждены в своей готовности
защищать неугодного папе Декарта или Фому Кампанеллу, приговоренного
за ересь к пожизненному заключению?
- Готов в равной степени защищать убеждения обоих этих мыслителей
как свои собственные.
- Тогда вам полезно узнать, сын мой, что на основании буллы
святого папы римского, запретившего еретические книги Декарта, эти
сочинения будут преданы огню сегодня ночью в присутствии истинных
католиков вблизи Нельской башни.
- Это недопустимо, ваша светлость!
- Что вы хотите этим сказать? Уж не решитесь ли вы помешать
благому делу?
- Сочту своим святым долгом, ваше высокопреосвященство!
- Интересно, как вы это сделаете? - спросил кардинал с усмешкой,
откидываясь на спинку кресла. - Готов биться об заклад, что это вам не
удастся! Один против целой толпы?
- Вот видите, ваше высокопреосвященство, вы сами ставите меня в
такое положение, когда я не могу не принять ваш вызов, чтоб не слыть
трусом!
- Мой вызов? - сделал удивленный вид кардинал.
- Конечно, ваша светлость! Вы только что предложили мне побиться с
вами об заклад, что мне не защитить книг уважаемого мной мыслителя
Декарта от какой-то там толпы.
- И вооруженных стражников, - добавил кардинал.
- И вооруженных стражников, - согласился Сирано.
- И против всех вы будете в одиночестве?
- Нет, почему же, ваша светлость! Со мною будет моя шпага!
- За меньшие проступки и дерзость я мог бы отправить вас в
Бастилию, но я имел неосторожность обмолвиться, что готов побиться с
вами об заклад, - сказал кардинал. - А мое слово, слово председателя
Королевского совета, не уступает королевскому.
- Это известно всей Франции! И я буду рад служить тому
доказательством!
- Итак, бьемся об заклад? - со скрытым коварством спросил Ришелье.
- Что же вы ставите, сударь?
- Свою голову, ваше высокопреосвященство, и завещание, передающее
вам мою долю отцовского наследства.
- Благородно, но негусто! - с нескрываемой насмешкой произнес
кардинал. - Или вы слишком высоко цените свою голову?
- Даром я ее не отдам, во всяком случае.
Кардинал, будучи в душе игроком, увлекся игрой и, предвидя ее
исход, забавлялся с молодым человеком, как кошка с мышкой, подобно его
любимому коту, который нацеливается прыгнуть ему на колени.
- В случае моего выигрыша, надо думать, ваша голова не достанется
мне (за ненадобностью!), но ваша доля из отцовского наследства,
переданная мной одному из монастырей, послужит богу. Так пишите,
господин Сирано де Бержерак!
Мазарини по знаку кардинала подвинул Сирано письменные
принадлежности, Сирано взял гусиное перо с пышным оперением и
попробовал его остроту на язык.
- Пишите, - стал диктовать Ришелье. - "Если я, Сирано де Бержерак,
гасконский дворянин, не смогу защитить от толпы сторонников святой
католической церкви предназначенных для сожжения книг лжефилософа..."
