смысле, все было к лучшему. Завод устарел в любом случае, а у меня была
возможность купить дело в Нью-Джерси И мы стали быстро расширяться. Так я
стал богатым человеком. - Он рассмеялся. - Романтика бизнеса, -
неопределенно заключил он. - Я даже смог позволить себе стать патриотом и
вступить в армию по зову отечества. Оператор, оператор! - нетерпеливо
крикнул он в трубку.
- Кому ты звонишь? - спросил Тони.
- Твоей матери, - Лицо Оливера напряглось будто он собирался
заплакать, хотя это было наверняка от виски, но глаза молили.
- О, ну вот еще, - начал Тони. - Зачем?
- Только один раз, - попросил отец. - Только в эту последнюю ночь. Мы
только вдвоем поздороваемся с ней. Что в этом плохого - просто
поздороваться?
Тони колебался, потом он пожал плечами.
- Ладно, устало сдался он.
- Вот и прекрасно, - радостно ответил Оливер. - Заметано.
Заметано, отметил про себя Тони. Ну и жаргон у отца.
- Подойди сюда. - Оливер отчаянно махал сыну рукой. - Возьми трубку.
Начни говорить с ней. Давай, давай.
Тони подошел, взял трубку и приложил ее к уху. Оттуда доносились
далекие повторяющриеся звуки. Отец стоял рядом, от него неприятно пахло
виски, он часто дышал, как будто долго бежал. Телефон продолжал звонить.
- Наверное, она спит, - волновался Оливер. - Она еще не услышала
звонка.
Тони молчал, прислушиваясь к гудкам.
- Может, она принимает ванну, - предположил Оливер. - Может, бежит
вода и она не слушит...
- Не отвечает, - сказал Тони. Он уже хотел было положить трубку, но
Оливер выхватил ее, приложил к уху, как будто не доверял сыну.
Они оба застыли на месте. Повторяющийся монотонный гудок неожиданно
громко зазавучал в комнате.
- Я думаю, она пошла в кино, - сказал Оливер, - или играает в бридж.
Она часто играет в бридж. Или ей пришлось задержаться на работе. Она много
работает и...
- Повесь трубку, - настаивал Тони, - ее нет дома.
- Еще пять звонков, - молил Оливер.
После пяти гудков он повесил трубку. Оба стояли над телефоном на
убогом столике, изуродованном следами сигаретных окурскоы и мокрых
стаканов.
- Ну, как обидно? - сказал Оливер тихо, покачивая головой и несводя
глаз с телефона. - Как обидно.
- Спокойной ночи, папа, - сказал Тони.
Оливер не шелохнулся. Он стоял, глядя на телефон с серьезным и
задумчивым выражением лица, не слишком печальным, но далеким и
отвлеченным.
- Я сказал, спокойной ночи, папа, - повторил Тони.
Оливер поднял глаза.
- Да, - ровно произнес он и протянул руку. Тони пожал ее. В его
пожатии не было силы.
- Ну... - Тони колебался, внезапно ощутив всю тяжесть и неловкость
прощания с неродным членом семьи, который отправляется на войну. - Удачи.
- Конечно, конечно, сын, - Оливер улыбнулся с отсутствующим видом. -
Это был прекрасный вечер.
Тони сурово посмотрел на отца, но тому явно нечего было сказать. Он
будто исчерпал весь свой интерес. Тони вышел, оставив отца возле телефона.
Он взял такси и направился в первый бар, надеясь, что Элизабет еще не
ушла.
В баре ее не было, и Тони решил, что выпьет что-то и подождет минут
пятнадцать, если она не появится, он пойдет домой.
Заказав себе виски, Тони опусти руку в карман и нащупал часы. Он
вынул их и начал разглядывать. Казалось, что в его руках был весь 1900
год. В луче света возле пианино стоял толстяк и пел песню о любви к жизни.
Тони перевернул часы. В баре было довольно темно, он опустил руку
пониже в луч света, льющийся от маленькой лампы возле бутылок. Золото
блестнуло гравировкой. На одной стороне часов был замочек, и Тони нажал на
кнопку. Крышка со щелчком открылась. Внутри была фотография, и Тони
склонился, чтобы разглядеть ее. Это был портрет матери в очень юном
возрасте. Волосы собраны в смешной узел, но все равно она была красива. Со
старой фотографии смотрели широко поставленные, открытые, но довольно
застенчивые глаза, на которые падал слабый свет со стойки бара, где бармен
готовил коктейли во время выступления певца.
"О, Боже," подумал Тони. "Зачем он сделал это?"
Тони огляделся, ища глазами, куда бы бросить фотографию, но в этот
момент увидел Элизабет, пробирающуюся к нему между столиками. Тони
захлопнул крышку часов и положил их обратно в карман, подумав: "Сделаю
это, когда прийду домой,"
- Шалун, шалун, - прошептала Элизабет и сжала его руку. - Папочка
спокойно спит?
- Да, - ответил Тони. - Жив-здоров папочка.
19
Дорога мягко убегала из-под колес, машина мчалась между мерцающими
лентами теней деревьев, растущих по обочинам дороги. Придорожные знаки с
нормандскими названиями мелькали мимо. Тони сидел за рулем прямо,
вспоминая Нью-Йорк, понимая, что многие годы он только и делал, что
старался забыть эту последнюю встречу.
Когда видишь отца в последний раз перед его смертью, - подумал Тони.
Нужно знать это, нужно, чтобы был какой-то знак, предупреждение, некое "в
последний раз", так чтобы успеть сказать нужное слово, чтобы не рваться
прочь из гостиничного номера, боясь опоздать на свидание с девушкой,
которая приехала в восемнадцать лет в город, чтобы получить удовольствие
от войны.
Он помнил, что рядом сидит мать, ее глаза прикрыты, ветер теребит
концы шарфа. А что было бы, думал он, что изменилось бы, если бы она была
дома в ту ночь, если бы взяля трубку и если бы он услышал ее голос, после
того как Оливер сказал: "Вот и хорошо. Заметано."
Люси сидела на неудобном маленьком кресле, в полудрме, ветер свистел
в ушах, она мчалась к могиле, которую никогда не видела, и значимость
которой она так до конца и не осознавала. Люси тоже размышляла о своей
последней встрече с Оливером. Было три часа ночи, и она знала, что Оливер
до этого виделся с Тони, и что пытался дозвониться ей, потому что он сам
рассказал ей об этом потом, в холодном, пустом доме в Нью-Джерси, после
того как она вернулась, усталая и неудовлетворенная, расставшись у двери
дома с молодым солдатом...
- Нет, - сказала она лейтенанту, преграждая ему путь и поворачивая
ключ в замке. - Вы не можете зайти. Слишком поздно. И не отправляйти
такси. Идите домой. Будьте паинькой. Завтра новый день.
- Я люблю вас, - сказал юноша.
О, Боже, подумала она. Он кажется искренне говрит это. Это война.
пара печальных часов в тесном убогом гостиночном номере, просто чтобы
утешить раненого, и он сразу же признается в любви. Зачем я это все делаю?
думала она устало вспоминая, что завтра надо быть в лаборатории в девять
утра. Я должна и себя пожелеть тоже.
- Не надо так говорить, - попросила Люси.
- Почему? - мальчик обнял ее и попытался поцеловать.
- Потому что это все осложняет.
Люси позволила ему легко поцеловать себя и тут же оттолкнула его.
- Завтра вечером? - спросил он.
- Позвоните завтра после обеда, - сказал Люси.
- Я уезжаю через три дня, - умолял молодой человек. - Пожалуйста...
- Ладно, - сдалась Люси.
- Это было великолепно," прошептал он.
Расплата, безжалостно подумала Люси. Вежливый воспитанный юноша, не
растерявший своих благородных манер даже во время войны.
- Вы уверены, что не хотите, чтобы я вошел?
Она рассмеялась и махнула рукой, он ответил печальной улыбкой и
спустился с крыльца, туда где у обочины ждало такси. Юноша выглядел
подавленным и одиноким, довольно хрупким и слабым даже в шинели, и
слишкоми молодым для того, что ждало его впереди. Наблюдая за ним, Люси
чувствовала смятение и неуверенность, стоило ли делать то, что произошло
этой ночью, и что до настоящего момента она считала только актом
великодушия и сочувствия. Может, думала она, это только еще больше
расстроит его.
Люси включила свет в прихожей и направилась к лестнице, спеша лечь в
постель. Тут ее остановил неожиданно сильный запах сигаретного дыма из
гостинной. Нужно поговорить с прислугой, подумала она раздраженно. Нельзя
курить на работе. Потом она вспомнила, что прислуга приходила два раза в
неделю - в понедельник и четверг, сегодня был не понедельник и не четверг.
Люси помедлила, потом вошла в гостинную. С самого порога, сквозь
темноту комнаты она заметила огонек сигареты и силуэт человека, сидящего в
кресле, которое было выдвинуто на середину ковра. Люси включила свет.
Оливер сидел в кресле, в шинели. Он курил, сгорбившись и развалившись
на стуле. Он сидел лицом к ней. Люси не видела мужа пять месяцев и
заметила, что за это время он похудел и постарел. Его глаза запали, рот
исказило выражение усталости.
- Оливер, - сказала она.
- Привет, Люси.
Он не встал ей навстречу, только склонил голову набок и облизнул
губы. И Люси поняла, что он много выпил.
- Ты здесь давно? - спросила она, снимая пальто и бросая его на стул.
Она была смущена, даже немного напугана. Это так непохоже на него -
появляться без предупреждения, сильно выпившим и сидеть вот так - не сняв
пальто, размышляя с видом неясной угрозы, в темноте, на стуле, который
казалось не случайно был поставлен перед дверью.
- Уже несколько часов, - сказал Оливер. - Точно не знаю. - Он говорил
медленно, напряженно растягивая слова. - Я звонил из Нью-Йорка, тебя не
было дома.
- Тебе что-то дать? - спросила Люси. - Пить? Бутерброд?
- Не хочу ничего, - ответил Оливер.
- Ты в отпуске? - спросила она. - Сколько у тебя времени?
- Завтра уезжаю. За океан.
- О, - сказала Люси и подумала: Все уезжают на этой неделе. Вся
армия. Если бы я не была такой усталой, я бы наверняка почувствовала
что-то другое.
Люси вздрогнула.
- Холодно здесь. Надо было включить отопление.
- Я и не заметил, - сказа Оливер.
Люси подошла в термостату на стене и повернула ручку на отметку
восемьдесят градусов. Летняя жара. Она делала это не потому, что ожидала,
что температура в комнате быстро поднимется, она просто должна была делать
что-то, чтобы не отвечать на прямой испытующий взгляд мужа.
- Я голодна, - сказал Люси. - Пойду гляну, что есть в холодильнике.
Ты действительно ничего не хочешь?
- Действително, - подтвердил Оливер. Он опустил окурок в пепльницу на
подлокотнике и взглядом проводил ее из комнаты.
В кухне она мешкала, разглядывая содержимое холодильника - ей ничего
не хотелось, но она не могла заставить себя вернуть в комнату и снова
увидеть Оливера. Она злилась на себя за то, что боится его после стольких
лет, прожитых вместе. Интересно, если он останется здесь в эту ночь, то
наверное, захочет лечь со мной в постель. До его ухода в армию у них были
отдельные спальни и иногда он довольно долго не прикасался к ней. А потом
внезапно без всякой видимой причины или стимула он входил в ее комнату и
оставался с ней три - четыре ночи подряд. И был при этом столь же
страстным, как и в первые годы их супружеской жизни. Только Люси
чувствовала, что его голод и наслаждение имели привкус меланхолии и
горечи.
Когда он ушел в армию, Люси несколько раз выражала желание навестить
его в разных лагерях, где его размещали, но он не разрешал ей приезжать
под предлогом того, что она выполняет важную работу, которую нельзя
оставлять. Писал Оливер регулярно раз в неделю. Письма его были теплыми,
он снова казался тем же учтивым и уверенным в себе человеком, каким был в
первые годы их брака, в отличие от загнанного усталого бизнесмена, которым
он стал после перезда из Хартфорда.
Время от времени после того Дня Благодарения, когда он привез домой
