вникать в тайны господ. Но он взял письмо, разложив его на руле, и начал
читать.
Люси подошла к автомобилю сзади и облокотилась на багажник. Ей не
хотелось видеть, как Тони читает, не стоило заставлять его ради нее
изображать на лице жалость, недоумение по поводу неграмотности сержанта
или горе по поводу событий далекого прошлого. Люси болезненно ощущала
тишину, которая так отличалась от шумной толкотни американских сел. И
вдруг она поняла, что не хватает пения птиц. Ну да, вспомнила она,
французы все убивают - птиц либо перестреляли, лиюо научили молчать.
Она слышала шелест бумаги - Тони складывал письмо в конверт, Люси
повернулась . Он бережно обращался с хрупким листком, аккуратно заправляя
края. Потом Тони задумчиво похлопал несколько раз конвертом по рулю и
молча устремил взгляд на дорогу. Положив письмо в карман, он вышел из
машины и направился к середине дороги. Остановившись он начал ковырять
носком туфля дорожную пыль.
- Он делал ошибки до последней минуты, да? - сказал Тони, разрыхляя и
потом разравнивая землю ногой. - Он всегда был уверен, что другой готов
сдасться.
- Это все, что ты можешь сказать?
- А чего ты ждала от меня? Мне нужно произнести речь о героической
смерти? Он просто прогуливался. - Тони вернулся к матери. - Ему нужно было
оставаться в части, как писал сержант.
- Сержант этого не писал.
- Но имел в виду. Все остальные, те, что поумнее - остались. Они не
были бесстрашными оптимистами и демократами, - мрачно сказал Тони. - И
вернулись домой.
Он рывком повернулся и посмотрел на перекресток. Потом подойдя к
багажнику, порылся под брезентовым покрытием и вытащил тонкий перочиный
ножик, открыл его и закрепил лезвие. Оно имело загнутый конец и походило
не палочку в его руках. Тони снова наклонился и на этот раз извлек бутылку
в соломенном футляре, под которым оказалось запечатанное бренди.
- На случай холодных ночей и жажады в пути, - пояснил он, бросая
соломенный футляр в канаву. - У тебя есть штопор?
- Нет, - Люси наблюдала за сыном удивленным и недоумевающим взглядом.
- Это неправильно с твоей стороны, - сказал Тони. - Во Франции всегда
нужно иметь при себе штопор. - Он вернулся к середине дороги и внимательно
посмотрел под ноги. Затем ножиком начал медленно и старательно выводить
что-то на земле. Люси заинтересовавшись подошла к нему сзади и посмотрела,
что он делает.
- ОЛИВЕР КРАУН, - писал Тони широкими и ровными печатными буквами. -
МУЖ* ОТЕЦ.
Он помедлил, держа навесу нож и добавил "ТОРГОВЕЦ". Закончив работу
Тони немного отступил, склонив голову набок, как художник любующийся своим
произведением. Потом сделал шаг вперед и рамкой очертил надпись.
- Вот, так лучше, - сказал он, подошел к обочине и ударом о камень
снес горлышко бутылки, потом вернулся к надписи и аккуратно обрисовал
пыльные букву струей жидкости.
- Чтобы осталось навека и чтобы все видели, - прокомментировал он.
Бренди сильно и приторно пахло на солнце. Закончив с буквами, Тони
принялся за рамку. Некоторое время этот памятник смотрелся вечным и
основательным, темным отпечатком на блестящей от солнца пыли.
Седлав это, Тони выпрямился, как от мучительной боли.
- Надо что-то делать, - сказал он, стоя постреди дороги с
изуродованной пустой бутылкойю в руке.
И тут Люси услышала шаги, топот многих ног, ступающих в неровном
шаркающем ритме. Гул нарастал. Она подняла глаза, на краю пригоркаа
показалось знамя, небольшой треугольник на флагштоке. Через несколько
секунд наверху появились вооруженные люди, марширующие в колонне по два,
быстро наступающие из тени деревьев. Люси сморгнула. Мне мерещится,
подумала она, они уже давно остановили свой марш.
Колонна приблизилась и Люси рассмеялась. Люди в военной форме,
спускающиеся со знаменем с горы, были бойскауты в рубашках хаки, в шортах,
с рюкзаками. Впереди шел главный скаут в берете. Люси подошла к машине,
склонилась над ней и начала безудержно хохотать.
- В чем дело? - Тони шагнул вслед за Люси , не сводя с нее глаз.
Люси остановилась и устремила взгляд на приближающуюся колонну.
- Не знаю, - сказала она.
Когда мальчики подошли, Люси с Тони прижались к машине. Детям было от
тринадцати до шестнадцати лет, краснощекие и худые, длинноволосые, с
выпирающими коленками, важно несущие свои рюкзаки. Они походили на сыновей
парикмахеров и музыкантов. Не обращая внимания на землю под ногами, они
ступали по буквам, на которых уже успело высохнуть бренди. Подняв
небольшое облако пыли, они проследовали дальше, пыль оседала на их
башмаках и носках. На потных еще неоформившихся лицах читалось
нескрываемое восхищение красивым маленьким автомобилем. Дети важно
улыбались иностранцам. Главный скаут торжественно салютовал и поздоровался
"Бонжур", бросив любопытный взгляд на бутылку в руках Тони.
Тони ответил "Бонжур", и мальчики отозвались хором. Их голоса
заглушили топот башмаков по дороге.
Группа торжественным маршем прошла мимо. Отдалившись по белой дороге,
они перестали быть детьми, они снова превратились в усталых, одиноких
солдат, которые, несмотря на усталость, сильно и решительно ступают под
раскаленным солнцем, неся на плечах тяжелые вещмешки, гордо следуя за
развевающимся знаменем. Тони и Люси молча смотрели им вслед, пока они не
скрылись в городе, который поглотил их все с тем же безмолвием.
Тогда Тони отбросил бутылку в сторону, к изгороди.
- Ну, - сказал он. - Думаю, мы здесь все сделали.
- Да, - ответила Люси, испытывая крайнюю усталость, и волоча ноги по
пыли, она направилась на свое место в машине. У края рва было несколько
шатких булыжников, и ступив высоким каблуком на один из них, Люси
споткнулась и упала, тяжело опустившись на руки и колени в дорожную пыль.
Оглушенная болью в коленях и на ладонях, Люси чувствовала, как отголоски
удара пронизывают позвоночник, добираются до самого мозга. Она не
двигалась, не пыталась встать, волосы упали на лоб, и она задыхалась, как
истощенное усталое животное.
Какое-то мгновение Тони недоуменно смотрел на мать сверху вниз. Она
лежала у его ног в несуразной позе, скорчившись от боли. Потом он нагнулся
и обнял ее за плечо, помогая встать.
- Не трогай меня, - резко сказала она, не гляля в его сторону и не
поднимая головы.
Тони отступил, услышав сухие бесслезные всхлипывания. Через несколько
минут она оперлась рукой на бампер автомобиля и медленно с трудом
поднялась на ноги. Ладони были все в крови, и Люси вытерла их о платье,
оставляя на нем грязно-кровавые разводы. Чулки порвались и капли крови
сочились из ссадин на коленях. Она поднималась неуклюжими слепыми
движениями, и вдруг перед Тони оказалась старая, обездоленная, жалкая
женщина, мучительно цепляющаяся за обломки собственного мужества и былой
силы.
Тони не пытался помочь ей, он продолжал наблюдать с напряженным
выражением лица, впитывая новый образ матери - поверженной, уязвимой, в
пятнах крови и пыли.
Глядя как она расправляет платье неловкимии, неженственными,
лишенными всякой сексуальности движениями, как тяжело она склоняется,
чтобы вытереть кровь с колен, Тони увидел картину ее старости и смерти, и
охваченный жалостью к ним обоим, он вспоминал ту ночь, когда в гамаке под
звездами он мальчишкой слушал уханье совы и задумал изобрести эликсир
бессмертия. Взгляд Тони затуманили слезы, он снова услышал зов совы, и
вспомнил бессмертную обезьяну и своих кандидатов на вечность - мать, отец,
Джеф и он сам. В каком-то смешении памяти и наложившихся на нее последних
событий он увидел, как к мальчику в гамаке присоединился его собственный
сын, которому вдруг стало тринадцать, и этот близнец тоже начал раздавать
бессмертие в соответствие с неумолимыми законами любви, и он наблюдал за
молодой мамой, легкой нежной и любимой, идущей через окутанную туманом
лужайку из постели своего любовника, чтобы поцеловать сына и пожелать ему
спокойной ночи.
Тони медленно приблизился к матери, взял ее руки в свои, сначала
одну, потом другую, и осторожно вытер грязь с окровавленных ран. Потом он
поднял ее волосы со лба и платком снял капли пота с усталого постаревшего
лица. Тони повел мать к машине и помог ей сесть. Немного постояв рядом, он
лоймал взгляд ее поднятых глаз, из которого постепенно уходила боль.
Тони нежно кончиками пальцев коснулся ее щеки, как она это часто
делала, когда он был ребенком, и сказал:
- Больше не нужно будет ездить на могилу, да?
Его пальцы ощутили легкий трепет ее кожи. И она с благодарностью
кивнула.
- Да, - ответила Люси.
Когда они вернулись в Париж, была почти полночь. Тони отвез мать
прямо в отель. Он помог ей выйти из машины и повел ко входу. Они шли
подавленные предстоящим расставанием.
- Тони, - сказала Люси. - Я буду здесь еще один день. Можно прийти к
тебе завтра. Я хочу что-то подарить твоему сыну - игрушку.
- Конечно, - сказал Тони.
- Если не хочешь, можешь на это время уйти из дому, - с болью в
голосе произнесла Люси. - Твое присутствие необязательно.
- Знаю.
- Хорошо, - быстро ответила она. - Я прийду после обеда. Когда он
просыпается днем?
- В три часа.
- Я прийду в три.
И тут он понял, что не может расстаться с ней вот так. Со сдавленным
детским всхлипом он обнял мать и прижал ее к себе. Груз последних лет,
тяжесть памяти и совершенных ошибок постепенно спадали с его плеч, когда
он держал ее в руках, прощая и молча моля о прощении, цепляясь за нее, как
за обломки того, что осталось от ими самими разрушенной любви.
Люси прижимала сына к себе, утешая, поглаживая его плечи, забыв о
прохожих, с любопытством оглядывающихся на них, проходя по темным улицам
чужого города.
- Мама, - сказал Тони. - Помнишь я спросил тебя, когда уезжал в конце
того лета, что бы мы сказали друг другу, если бы нам случилось
когда-нибудь встретиться - ты помнишь, что ты ответила?
Люси кинула, возвращаясь памятью в тихий осенний день, к темной
голубизне горного озера, к мальчику, за лето выросшего из своего детского
костюмчика.
- Я сказала: Наверное, мы скажем друг другу "Привет".
Тони осторожно освободился из объятий матери и заглянул ей в глаза. -
Привет, - серьезно сказал он. - Привет, привет.
И они улыбнулись друг другу, как могли бы улыбнуться любые другие
мать и взрослый сын, мирно прощаясь после дня, проведенного за городом.
Люси посмотрела на свое порванное и измятой платье, на дырявые чулки
и разбитые колени.
- Боже, ну и вид у меня! Что могут подумать в гостинице! - она
рассмеялась и наклонившись, спокойно поцеловала его в щеку, как будто
именно так желала ему спокойной ночи все эти двадцать лет. - Спи крепко, -
сказала Люси, повернулась и пошла в гостиницу.
Некоторое время Тони смотрел ей вслед, как она прошла через холл к
стойке портье - высокая, усталая женщина, одинокая и не скрывающая своего
возраста, цельная и примирившаяся со всем, лишенная всяких иллюзий. Тони
сел в машину и поехал домой.
В квартире было темно, он вошел и направился в детскую, оастановился
над кроваткой ребенка и прислушался к его дыханию. Вскоре малыш проснулся
и сел не кровати.
- Папочка, - сказал он.
- Я просто пришел пожелать тебе спокойной ночи. Я только что
расстался с твоей бабушкой. Они прийдет завтра навестить тебя после
дневного сна.
- После сна, - сонно пробормотал мальчик, страясь запомнить
