самое худшее, что могла. Я сделала свою трагедию постоянной. Я сделала все
возможные ошибки. После пятнадцати лет супружеской жизни мне понравился
молодой человек на пару летних недель, и я решила, что я чувственная
женщина. Оказалось, что это не так. Я боялась твоего отца, лгала ему, ложь
была отвратительна и я попалась на ней, мне было стыдно, и я решила, что с
этих пор можно выжить только говоря правду. Но я не выжила. Ты был
свидетелем тому, ты пострадал сам, ты причинил боль нам, и я решила
сделать боль неизлечимой. Твои свидетельства невыносимо было слушать, и я
избавилась от тебя. Твое отстутствие выносило нам приговор, с каждым годом
все более суровый....
- Ты думаешь, что было бы лучше оставать меня при вас? - спросил
Тони, заранее не веря ее ответу.
- Да, - сказала Люси. - Мы бы вынесли это. Семья - это как плоть и
кровь. Если она ранена, и у нее есть шанс, рана затягивается и
залечивается. Но она никогда не перестанет кровоточить, если ее не
закрыть. Мы создали целый институт болезни, мы построили наш брак на ней,
нашу жизнь, и мы заплатили за это дорогой ценой.
- Заплатили дорогой ценой, - поникшим голосом повторил Тони, глядя
через стол на красивую цветущую женщину, хорошо сохранившуюся, на ее
гладкой, без единой морщинки лицо, на молодой рот, на нежную и красиво
зарумянившуюся от солнца и вина кожу. - Кто заплатил?
- Я знаю, что ты думаешь, - сказала Люси, кивая. - Ты думаешь, что ты
заплатил за все. Что твой отец заплатил. И что я вышла сухой из воды. Но
ты ошибаешься. Я тоже заплатила свою цены.
- Представляю себе, как ты расплачивалась, - безжалостно наступал
Тони.
- Да, ты прав, - устало сказала ЛюсиЯ платила во многих постелях. Но
это было так давно, и в одну ночь я остановилась. Это было, когда твой
отец пришел домой попрощаться перед уходом на войну. - Она закрыла глаза,
выключая из сознания образ сына и вспоминая себя, в крови, униженную,
лежащую на полу в четыре часа утра того холодного зимнего утра, и звук
двери, закрывающейся за мужем, которого она больше никогда не увидит. - Но
я платила не только так. Я расплачивалась чувством вины, одиночества и
зависти. - Люси открыла глаза и посмотрела на ТониИ я думала, что все
долги розданы, но вижу, что ошибалась. Еще не все. И что бы ты обо мне не
думал, я думаю, что ты можешь поверить в вину и одиночество. Но наверное,
хуже всего это зависть. Потому что я завидовала всем. Я завидовала
женщинам, которые вели размеренную спокойную бессодержательную семейную
жизнь, женщинам, которые распутствовали, дрались, разводились и снова
возвращались к мужьям. Я завидовала женщинам, которые безрассудно гуляли и
могли переспать с семью мужчинами в одну неделю, легко встречаясь и так же
легко забывая их. Я завидовала женщинам, которые хотели хранить верность
своим мужьям все годы войны, и которым удавалось устоять против всех
соблазнов, и завидовала тем, кого уносила страсть или сладострастие, и
которые могли отдать все, вступить в бой с кем угодно, против любого
оружия за своего избранника. Я завидовала женщинам, которые принимали все
всерьез и тем, кто ко всему относились легко, потому что я не знала, как
самой относиться к жизни. В госпитале было много женщин, и у них была одна
шутка. Они говорили, что принадлежат к клубу,основанному в Англиии, потому
что именно там началась война. Клуб назывался СМОЩ - Сделай молодого
офицера щасливым, и эта шутка вызывала неизменный смех во всех кругах с
1940 по 1945. Я смеялась вместе с ними и завидовала им. А больше всего я
завидовала самой себе. Той себе, которой когда-то была, той своей жизни,
которой я жила до лета на озере. Не то чтобы я сентиментально смотрела на
себя, или идеализировала
#свой брак. В нем многое было не так, и если отец никогда не говорил
тебе об этом, то можешь послушать меня, я расскажу тебе. Твой отец был
увлеченным и разочарованным человеком. В молодости он готовил себя к
высоким целям. Он любил самолеты и тех, кто делает их, и дело, которое он
начал, было многообещающим, и думаю, он считал себя пионером,
экспериментатором и авторитетом в области. Потом умер его отец, и ему
пришлось вернуться к печатному делу, в тот город, которой он изо всех сил
избегал все десять лет. И он почувствовал себя неудачником, поэтому вся
его страсть и разочарование в жизни сосредоточились на мне. Но я не
годилась же для этой роли, я это знала и не могла простить ему, за что и
заставляла его страдать. Я боялась Оливера, он слишком многого ждал от
меня, он руководил каждым моим шагом, и очень долгое время наши отношениея
не удовлетворяли меня. Но я любила его, и оглядываясь в прошлое, я
понимаю,что наш брак был уравновешен, хотя тогда я этого не знала. Я была
покорна и неуверена, я мстила ему и недооценивала себя, потому и начала
искать самоутверждения в объятиях других мужчин. Сначала я говорила себе,
что ищу любви, но это было не так. Я не нашла любви, не обрела уверенности
в себе. Я испытала все.
Она остановилась и покачнулась на стуле. Затем, склонившись вперед,
Люси оперлась локтями на стол, положив подбородк на тыльную сторону
сркрещенных ладоней. Она смотрела поверх головы сына на расплывшиеся в
неясном освещении лица. Казалось по всему саду разносились шепчущие
мужские голоса, смеющиеся, зовущие, вздыхающие, рыдающие: "Люси, Люси,
Любимая. Я люблю тебя. Это было так прекрасно. Пиши мне каждый день. Я
никогда не забуду тебя." И сквозь темноту прожитых спален неслось:
"Спокойной ночи, спокойной ночи..."
- Разные были мужчины, - тихо и монотонно продолжала Люси. - Был один
юрист, который хотел бросить жену и троих детей, чтобы жениться на мне,
потому что, по его словам, он не мог жить без меня, но он довольно неплохо
справился без меня и теперь у него пятеро детей. Был веселый молодой
тренер футбольной команды из Принстона. Он пил старомодный эпл-джек, и я
даже подарила ему на свадьбу серебряный поднос. Потом антиквар, который
водил меня на концерты камерной музыки по всему Нью-Йорку, и хотел, чтобы
я жила с ним и не дала ему стать гомосексуалистом, но я не стала жить с
ним, и он сейчас с каким-то мексиканцем. В поезде я познакомилась со
сценаристом и переспала с ним только потому, что была пьяна, а мы все
равно прибывали только на следующий день. Был даже мальчик, с которым ты
ходил в один класс в Колумбии, он говорил мне, что ты гениален, но у тебя
нет друзей, и что ты, в конце концов, так ничего и не добьешься. Моряк с
судна, делавшего рейсы в Карибском море зимой, у него было тело танцора, и
он многому научился у леди, которые развлекались в теплых водах. И однажды
в постели с ним мне даже показалось, что я нашла то, что искала все это
время... Но когда он встал и собрался уходить, я заметила, как он любуется
собой, надевая перед зеркалами галстук, я посмотрела на него,
насвистывающего, улыбающегося, курносого и потного после дешевой мужской
победы, и поняла, что больше мы не встретимся, потому что он унизил меня.
Это был не любовник перед расставанием с женщиной, а профессиональный
спортсмен, салютующий толпе, проходя мимо трибун. И после этого, -
подавлено сказал Люси. - Я поняла, что все это не для меня. Чувственность
для чувственных, и здесь я переоценила себя.
- Потом, конечно, - безжалостно продолжала она, - потом пошли армия,
флот, авиация. Только я уже ничего не искала, я занималась
благотворительностью, но и для этого нужно иметь талант, и в конечном
итоге, как и следовало ожидать, моя любительская доброта принесла больше
вреда, чем пользы... Я ранила раненных и оставляла безутешных
неутешенными. Я была продажной девкой из жалости и оскорбляла мужчин,
которые шли на смерть, потому что им не нужны были продажные девки. Они
искали нежности и поддережки, а я могла им предложить только быстрое
профессиональное удовольстие. Я унижала и себя, потому что это не мое
призвание, и я стала ненавидеть себя. Я стала жестокой, хитрой, я лгала по
телефону и кокетничала в постели. Я как фальшивомонетчик подменяла свои
истинные ценности фальшивыми чеками, которые никогда кто не примет.
- И наконец, - Люси не давала возможности Тони вставить слово,
перебить ее. Они как будто складывала длинную колонку цифр, намереваясь
вывести сумму, прежде чем перейти к дургим делам. - Наконец, пришло время
принять важное решение, спасительное решение, которое могло спасти твоего
отца и меня саму только одним словом. И этот шаг я тоже сделала
неправильно. Да и неудивительно. Нужно готовить себя годами, познавать
себя, чтобы в кризисную минуту найти нужное слово. А я не знала чего хочу,
я была неготова. Он ждал меня в темной комнате, чтобы попрощаться и уехать
в Англию. Было три часа ночи, и он только что приехал после встречи с
тобой, и должно быть, слышал часть моего разговора с молодым лейтенантом
на крыльце, не все, но кое-что наверняка услышал. И он задал мне вопрос,
занималась ли я любовью с этим мальчиком, и я сказала "Да". Он спросил,
были ли у меня другие, и я сказала "Да". Он спросил, будут ли другие, и я
сказала "Да." Я была так горда собой, потому что считала себя достаточно
сильной, чтобы говорить правду. Но это была не правда, это была месть и
самоутверждение. Во всяком случае, нам с твоим отцом тогда нужно было не
честное "да", а благотворительное "нет". Но только к тому времени у меня
уже закончилась вся доброта, и твой отец избил меня, и правильно сделал.
Он уехал и не вернулся.
Люси замолчала и на несколько секунд на веранде ресторана было слышно
только жужжание пчелы, отчаяно кружившей над сливами во фруктовой корзине,
стоявшей на столике. Люси облизнула губы, взяла свой бокал и допила вино.
- Ну, вот, - заключила она. - Вот так твоя мать стала свободной. Мне
пришлось долго размышлять над всем этим, и никому никогда я об этом не
говорила, ты первый. И если хочешь знать, с того самого утра ко мне не
прикоснулся ни один мужчина. Это далось довольно легко, потому что только
один раз я испытала соблазн, но и то слишком слабый.
Люси салфеткой отогнала пчелу, которая метнулась от слив к солнечному
свету, просачивающемуся сквозь листву.
- Когда я получила известие о гибели твоего отца, и ты прислал
телеграмму, что не приедешь на похороны, я сама прошла все это. И после
похорон я сидела одна в том проклятом доме в Нью-Джерси, где мы с отцом
довели себя до состояния крайней ненависти и отчаяния, и решила, что
должна восстановить себя, обязана суметь найти себе прощение. Единственным
способом сделать это было через полезность и любовь. Но я была уверена,
что не смогу полюбить мужчину, я устала от этого, поэтому сосредоточилась
на мыслях о детях. Может, это было и ради тебя. Я не справилась с тобой, и
мне хотелось доказать себе, что смогу исправить и эту ошибку. Я решила
взять на воспитание двоих детей - мальчика и дувочку, и пока я ждала своей
очереди, то бродила по паркам, заглядывалась на детей, играла с ними, если
позволяли их мамы или няни. Я строила планы, как следующие двадцать лет
своей жизни посвящу воспитанию великолепных, жизнерадостных людей, любящих
жизнь, и никогда не совершающих ошибки, которые всю свою зрелость пройдут
с великодушием, отвагой и мудростью, которые не изменят им ни в какой
ситуации. Но те, кто решал вопросы усыновления, думали иначе. Им не так -
то уж и понравилась мысль о том, что одинокая женщина, которой уже далеко
за сорок, возьмет двоих детей, обо мне навели справки, и кое-что узнали,
не все, но этого оказалось достаточно. Мне отказали. В день, когда я
