тяготах войны. - Официант, - крикнул он. - Еще два.
- Один, пожалуйста, - обратился Тони к бармену. - Я еще буду допивать
вот это.
- Когда я был в колледже, - сказал Оливер, - мы отказывались от
выпивки только когда, уже валились о стойку бара.
- У меня много работы на завтра.
- Конечно, конечно, - Оливер нервным движением вытер губы ладонью,
вдруг смутившись от запаха своего дыхания. - Я пошутил. Я рад, что ты
такой серьезный. Серьезно говорю. Я думаю, что при всех своих ошибках, я
не так-то плохо воспитал тебя. Слишком многие молодые люди в наши дни....
Тут Оливер остановился, потому что Тони наклонил голову и начал
вертеть в руках бокал.
- Я хотел сказать, что слишком многие молодые люди в наши дни... Ну,
они только и думают, что о выпивке, бабах и развлечениях, и к черту
будущее.
Каждый раз, когда мы встречаемся, он произносит это слово, подумал
Тони. Если он еще раз повторит его, я встану и уйду. И мне наплевать, куда
он отправляется.
- Я ничего против не имею, пойми, - продолжал Оливер, - делая широкий
жест рукой. - Более того. Это приносит мальчикам пользу. В своем роде.
Надо же отгулять свое.
Он рассмеялся и залпом выпил свой бокал, бармен тут же подал
следующий. - Я в свое время был одним из главных гуляк. Можешь себе
представить. Молодой лейтенант во Франции после перемирия. - Он покачал
головой и захихикал. Потом вдруг стал серьезным, будто где-то
подсознательно, сквозь пары виски в голове, сквозь настоящую реальность и
воспоминания о барраках, мелькнул проблеск. - Но скажу одну вещь - о себе
лично. Большинство мужчин отгуляют пока молодые, и привыкают к этому, а
потом уже умирая, не приминут ущипнуть сиделку. Я не такой. Я все прошел,
не буду отрицать, и не стану утверждать, что стыжусь этого. Но я
остановился. - И он щелкнул пальцами. - Запросто. Раз и навсегда.
Оливер опустил глаза и уставился на свой бокал, не выпуская его из
рук, держа его двумя ладонями, глаза его были задумчивыми, серьезными без
всякой клоунады, щеки его были впавшими и совсем не соответствовали его
бравой выправке.
Пианист затянул другую песню: "Я много мест других увижу и много
новых ..."- тихо напевал он.
- Твоя мать, - продолжал Оливер, вертя хрупкий бокал в своих
огрубевших руках. - Ты получал от нее известия?
- Нет, - сказал Тони.
- Она сейчас занимается важным делом...
- Правда? - вежливо отреагировал Тони, желая прекратить этот
разговор.
- Она работает в лаборатории госпиталя в Форт-Диксе, - пояснил
Оливер. "Разные анализы крови и работа с тропическими лихорадками и тому
подобное. Когда началась война, она решила, что его образование может
пригодится, и я поддержал ее. Она многое подзабыла, и ей пришлось работать
круглосуточно, чтобы восстановить это, но она справилась, теперь у нее
шесть ассистентов. Ты мог бы гордиться ею.
- Конечно, - согласился Тони.
- Знаешь, - сказал Оливер, - мы пожем позвонить ей и она приедет сюда
через два-три часа...
- Нет, - отрезал Тони.
- В такой вечер, - продолжал Оливер, не глядя на сына. - Я знаю, она
была бы очень рада.
- Почему бы нам не пойти поесть эти бифштексы? - спросил Тони.
Оливер бросил на него короткий взгляд и отхлабнул свой бурбон.
- Я еще не допил, - ответил он. - Не надо спешить. - Затем он снова
посмотрел на Тони. - Ты жестокий мальчик, не правда ли? - тихо сказал он.
- Ты выглядишь как подросток с четырнадцатым размером вовротничка, но
наверное, ты самый жестокий в нашей семье. - И он едва заметно усмехнулся.
- Ну, - сказал он. - В каждой семье есть такой человек. Кстати, я говорил
тебе, что случайно встретился с Джефом во время своего последнего приезда
в Нью-Йорк?
- Нет, - сказал Тони.
- Он лейтенант флота, - сказал Оливер. - Прямо с Гвадалканала или
Филипсвиля или что-то соленое в этом роде. Я увидел его в баре, и подумал,
какого черта, мы сели и выпили с ним вместе. Он спрашивал, как твои глаза.
- Правда? - О, Боже, подумал Тони, это будет самый страшный вечер,
действительно самый.
- Да, я даже подумал, что у него все хорошо получилось. Успокойся
немного. Мы решили - кто старое помянет тому глаз вон. И пожали друг другу
руки. В конце концов, все это было так давно. А мы вместе воюем на одной
войне.
- Кроме меня, - сказал Тони. - Пойдем, отец, нам действительно пора
пойти перекусить.
- Конечно. Конечно. - Оливер вытащил свой кошелек и положил на стойку
бара пятидолларовую бумажку. - Так давно. - Он рассмеялся своим словам.
- Кто помнит? С тех пор рухнуло десять держав. Ладно, ладно. - И он
успокаивающим жестом сдержал руку Тони. - Я же должен получить сдачу.
Но они не успели уйти, так как два лейтенанта со своими девушками,
вошедшие в бар, оказалось, служили в том же штабе в Виржинии, что и
Оливер, и они были отличныыми парнями, по словам Оливера, самыми лучшими,
которых он только встречал, и с ними нужно было выпить, потом еще раз,
потому что они были самыми лучшими, которых только можно было найти, и все
разъезжались по разным засекреченным направлениям, потом вспомнили Свонни,
который был переведен в другую часть и который по слухам пропал без вести
на Сицилии, и надо было выпить за Свонни, и к этому моменту Тони словил на
себе прямой и недвусмысленный взгляд одной из девушек, которая, положив
руку ему на плечо, сказала:
- Посмотри-ка, какой гражданский, - и Оливер, как обычно бросился
раасказывать всем о больных глазах сына и о его шумах в сердце, потом
Тони, которого заставили выпить еще один бокал в порыве общего братания,
сказал в сердцах:
- Я нарисую табличку и повешу себе на грудь "Не презирайте бедного
больного. Он отправлял добровольцем своего отца на все войны."
Все рассмеялись, хотя смех Олливера не звучал таким искренним, и
через минуту он сказал:
- Я обещал угостить мальчика бифштексом.
Он оставил еще пять долларов и они ушли.
Ресторан был заполнен, и им пришлось ждать у бара и Оливер выпил еще,
в взгляд у него стал тупой и неосмысленный, но он уже ничего не говорил,
только пробормотал, глядя на обедающих:
- Проклятые спекулянты.
Перед тем, как они заняли места за столиком, Тони увидел девушку,
которую несколько раз приглашал на свидания. Она вошла в ресторан с
сержантом авиации в очках. Ее звали Элизабет Бартлет, она была очень
красива, ей было не более восемнадцати лет, родителли ее жили в
Сент-Луисе. Она работала на какой-то не слишком тяжелой работе в
Нью-Йорке. Она извлекала из войны как можно больше удовольствий. И каждый
раз свидания с ней заканчивались, когда солнце начинало освещать крыши
небоскребов, потому что ее основным времепровождение в военные годы было
ночный развлечение четыре-пять раз в неделю. Сержант был не очень молод и
производил впечатление человека, который неплохо преуспевал до войны, и
который искренне страдал всякий раз, когда склонив голову видел перед
глазами армейские нашивки на рукаве.
Тони пришлось представить девушку отцу. Элизабет гортанно сказала:
- Майор Краун, - и пожала ему руку. Затем она представила своего
сержанта, который просто поприветствовал их: "Привет", явно намекая на то,
что он не на службе сейчас. Оливер настоял на том, чтобы угостить их
напитками, говоря при этом девушке по-отечески:
- Вы чертовски очаровательная девушка, - и бросив сержанту: - Я
признаю, сержант, что именно сержанты - душа армии.
Сержант не слишком лююбезно ответил:
- А я думаю, что идиоты - душа армии.
Оливер демократично засмеялся, а Элизабет сказала.
- Он был промышленным химиком, а попал в авиацию.
- Ненавижу самолеты, - вставил сержант. Он мрачно оглядел зал и
сказал: - Мы здесь не дождемся свободного столика, пойдем куда-то в другое
место.
- Я весь день мечтала о бифштексе, - возразила Элизабет.
- Ладно, - мрачно кивнул сержант. - Если уж ты мечтала о бифштексе
весь день.
Потом подошел официант и сказал Оливеру, что освободился столик в
углу. Оливер пригласил сержанта и Элизабет, отчего у сержанта еще больше
исказилось лицо.
Но оказалось, что столик слишком мал для четверых. Тогда Оливер и
Тони, взяв свои бокалы, оставили парочку у бара. Уходя Тони слышал, как
Элизабет сказала своему спутнику:
- Боже, Сидни, ты действительно зануда.
Усевшись за стол, Тони пожалал, что они с отцом остались один на
один. Не то чтобы его интересовало общество сержанта или Элизабет, но ему
не хотелось оставаться наедине с отцом весь вечер. Позади было так много
лет, отмеченных этими отрывочными и неуютными обедами с Оливером, в
гостиничных столовых маленьких городов во время каникул, когда Оливер
повинуясь родительскому долгу возил сына по заповедникам, потом здесь в
городе, когда Оливер приезжал в отпуск. Иногда были совсем неудачные
встречи, особенно когда Оливер выпивал, но не было ни одной встречи, о
которой у Тони сохранились бы приятные воспоминания. А в этот раз Оливер
основательно выпил. Он настаивал на том, чтобы заказать виски к обеду.
- Я понимаю, что и Черчиль так обедает, - оправдывался он, предлагая
Тони вина. - А что хорошо для Черчиля, то хорошо для меня. - И он с
гордостью посмотрел на Тони взглядом исполненным этой мимолетной связью с
великим мира сего.
В этот вечер Оливер пил как-то странно. Он не был алкоголиком, и те
несколько раз, когда он казалось хватал лишнего, были просто единичными
случаями. Но в тот вечер он хватался за бокал с настойчивой
целенапрвленностью, будто что-то должно произойти до конца этого вечера, и
это что-то зависит от количества выпитого. Тони, который переключился на
воду, устало смотрел на него, надеясь, что сможет ускользнуть до того, как
Оливер окончательно свалится. Деуторономия, вспомнил он, это когда отцы
боятся появиться обнаженными перед своими сыновьями. Но это было до того
как изобрели бурбон.
Отец шумно жевал, заглатывая слишком большие куски, спешил куда-то.
- Это лучший бифштекс во всем городе, - сказал он. - Они жарят его на
оливковом масле. И не верь тому, что говорят об итальянцах. Они прекрасные
ребята. - Он уронил салат на форму и небрежно смахнул его рукой, оставив
жирный след. Когда он был мальчиком, когда еще жил дома, припоминал Тони,
его злила придирчивая аккуратность отца за столом.
Оливер ел молча некоторое время, одобрительно кивая, жевал с
конвульсивной поспешностью, заглатывая целые бокалы виски, смешивая еду и
алкоголь во рту. Он энергично двигал челюстями, издавая щелкающие звуки.
Внезапно, он опустил вилку.
- Прекрати смотреть на меня так, - резко бросил он. - Я никому не
позволил бы так смотреть на меня.
- Я не смотрел на тебя, - смутился Тони.
- Не ври, - сказал Оливер. - Ты осуждаешь меня, можешь осуждать -
только не сейчас. Не сегодня. Понял?
- Да, отец, - покорно ответил Тони.
- Низкая раболепная тварь, - непонятно к чему сказал Оливер, - тварь,
пожирающая свои кости. - Он посмотрел на Тони долгим взглядом, потом
легким движением руки коснулся его. - Прости, - сказал он. - Я не в себе
сегодня. Не обращай внимания. Последняя ночь... - И он замолк, не докончив
фразу. - Может когда-то тебе неплохо было бы написать "Мои воспоминания об
отце". - Он улыбнулся. - Отец пьяный, трезвый и заблудший. Что-то в этом
роде. И ничего не пропускай. Это может быть полезно нам обоим. Тогда ты
избавишься от этого напряженного выражения лица. Боже, ты выглядишь таким
несчастливым. Даже если бы у тебя было хорошее зрение, тебя все равно не
взяли бы в армию из-за твоего пессимизма. Ты можешь заразить меланхолией
