на выходные. Сначала он несколько часов бросал на сына косые взгляды,
точно так же, как сам Оливер разглядывал Тони за обедом. И только потом
его отец разразился громким смехом и грубо потрепав Оливера по юношеской
щетине, повел его наверх в старую ванную комнату, отделанную красным
деревом, по дороге призывая всех членов семьи понаблюдать за тем, что
должно было произойти.
Старший брат Оливера не приехал на эти выходный, но его мать и две
сестры - двенадцати и десяти лет, встревоженные необычной веселостью отца,
немедленно появились в дверях ванной комнаты, где стоял смущенный Оливер,
раздетый до пояса с застенчивой улыбкой на лице. Отец в это время
методично затачивал свою бритву с ручкой из слоновой кости и прямым
лезвием.
Оливер осторожно проводил узкие полосы на покрытом пеной лице Тони и
в ушах его четкуо звучал тихий успокаивающий ритмичный шорох,
сопровождавший каждое движение лезвия, которым отец проводил по кожаному
ремню, висевшему рядом с мраморным умывальником в той далекой ванной на
побережье в 1912 году. Он также вспоминал сухой запах мыльной пены,
ощущение жесткой щеточки на щеках, смесь запаха отцовского рома с маминой
лавандой, которая придавала ванной комнате вечный неуловимо токий
загадочный запах. Ему вспоминалась также океанская соль на его голых
плечах после утреннего плавания, матьмать в легком голубом платье, сестры
стоявшие на пороге ванны босые с серьезным выражением лиц.
- Входите, входите, - сказал тогда отец. - Вы присутствуете при
посвящении в мужчины, дорогие дамы.
Мать и сестры так и оставались у двери, пока отце трудился нанося
пену на его щеки, но когда он взял бритву и стряхнул ее три-четыре раза о
ладонь, мать похлопала девочек по плечу и сказала:
- Здесь нам не место, девочки. Это только для мужской половины
племени.
Она улыбалась, но очень странной улыбкой, которую Оливер никогда
раньше не видел на ее лице. Мама решительно вывела девочек и плотно
прикрыла дверь, прежде чем отец первый раз успел провести бритвой по лицу
Оливера. Отец Оливера молча с самым серьезным видом разглядвал сына
несколько мгновений, потом взял в руку его подбородок приступил к бритью
быстрыми точными уверенными движениями.
Оливер все еще хранил в памяти ощущуние отцовских пальцев на щеках -
это были сильные, твердые и вместе с тем нежные прикосновения. И только
гораздо позже - после смерти отца, он поняли сколько в них было любви и
сожаления.
Сейчас его рука лежала на подбородке его собственного сына, и он
понимал, что ему не достает отцовской уверенности для проведения того же
самого ритуала. Оливера смутно подавляло ощущение повторяемости событий,
которые совершенно по-разному были окрашены любовью и счастьем. Вспоминая
впрервые за долгие годы все минувшие летние каникулы, полузабытые имена и
лица друзей, заброшенные комнаты летнего дома, пышущего здоровьем отца, с
его уверенными руками, отца которого уже давно нет в живых, Оливеру пришло
в голову, что у сына наверняка будет повод обижаться на своего отца, когда
Тони в свою очередь оглянется назад с вершины собственной зрелости на этот
полукомичный, полуторжественный эпизод, происходящий в неуютной до предела
аккуратной комнате общежития с нелепо свисающим с потолка скелетом и
картой мира, утыканной отметками будущих убежищ.
Но Оливер был уверен, что его лицо не выдавало его чувств и мыслей,
пока он обыденно соскабливал слой пены с подбородка и скул Тони. Он
закончил, сняв последний пучок волос с верхней губы мальчика, и сделал шаг
назад. - Ну вот, - заключил он. - Теперь умойся.
Тони склонился над умывальником, и набирая ладонями воду энергично
плескался, в то время как Оливер наблюдал за согнувшейся голой спиной,
такой худеноькой, но выдающей жилистый рельеф мышц, который скрывал
мешкованый пиджак. Коже, как внезапно заметил Оливер, была такой же, как и
у Люси - нежной, гладкой, белоснежной со здоровым розовым оттенком
просвечивающихся сосудов.
Когда Тони выпрямился и вытер лицо, он впревый раз за все время
посмотрел в зеркало над умывальником. Разглядывая себя, он одной рукой
провел по непривычно гладким щекам. Оливер, стоявший позади, встретился
глазами с зеркальным изображением сына. Без очков это были глаза Люси -
огромные, темно-серые, умные. Вдруг, рассматривая в зеркале чистое гладкое
худощавое лицо юноши, Оливер понял, что Тони будет по-настоящему
привлекательным мужчиной.
Как будто прочитав мысли отца, Тони улыбнулся Оливеру в зеркале.
- Черт, - сказал он, одновременно смущенный и довольный собой. - Они
все просто умрут.
И оба усмехнулись. И Оливер понял, что не сможет оставить Тони на
день Благодарения у Холлисов, на их попечение и добросердечное оплаченное
гостеприимство, не сможет оставить Тони под сочувственными и плаксивыми
взглядами грудастой женушки Холлиса, которая будет предсказывать печальное
будущее молодого Крауна и всех брошенных мальчиков, чьи родители были в
Индии, или же тех, у кого родители развелись, и кто не смог получить
приглашение от семейств, еще не пострадавших от развода.
- Складывай вещи, Тони, - резко и сухо приказал Оливер. - Ты едешь со
мной на выходные.
Секунду Тони оставался неподвижным, стараясь в зеркале поймать взгляд
отца. Потом, без всякой улыбки он кивнул, надел рубашку и неспеша, очень
тщательно начал укладывать чемоданы.
По пути в Нью Йорк уже почти на въезже в город Тони задал вопрос:
- Как мама?
- Прекрасно, - ответил Оливер.
Впервые за эти два года они упомянули Люси.
Люси прибыла в бар отеля Пенсильвания без пяти шесть. Придерживаясь
какой-то несформулированной неясной клятве, которую она дала себе сама,
она теперь никогда не опаздывала и никогда не заставляла Оливера ждать,
когда они собирались куда-то вместе или назначали встречу друг другу. Бар
был полон мужчин, зашедших пропустить поледний стаканчик по дороге домой,
перед тем как сесть на поезд в Нью-Джерси или Лонг-Айленд. В баре была
вывеска, что женщины без сопровождения мужчин не обслуживаются.
Она села за столик и заказала виски.
Она скромно сидела в углу в ожидании мужа и без всякой стыдливости
разглядывала мужчин в баре, не опуская глаз, когда ей приходилось
встречаться взглядом с одним из них. Все они выглядели серыми и уставшими
за день, они жадно глотали виски, будто не могли бы иначе выдержать
поездку домой и вечер в кругу семьи. Сама же она, только что из ванны,
нарядно одетая и готовая к предстоящему отдыху, смотрела на них с
некоторым сожалением и презрением, разглядывая их поношенные отдающие
офисной скукой одежды. Она мысленно предвкушала обед с Оливером в
итальянском ресторане неподалеку, который они оба очень любили. А потом
ночь вдвоем в поезде. Она по-детски обожала поезда, и чувствовала себя
очень уютно и благопристойно, когда спала в купе под стук колес. Оливер
был прекрасным спутником - внимательным, заботливым, гораздо более
разговорчивым и веселым, чем дома.
И тут она увидела направляющегося к ней Оливера. Она улыбнулась и
помахала ему. Он не улыбнулся в ответ, только остановился на мгновение,
поджидая кого-то, идущего позади. Оба стояли в тридцати футах от нее в
узком проходе между столиками, в густом облаке сигаретного дыма.
Люси сморгнула и потрясла головой. Не может быть, подумала она.
И вот две фигуры напрвились к ней, и сама не понимая, что происходит,
Люси встала. Увидеть его здесь, подумала она. В этом баре.
Оливер и Тони остановились по другую сторону столика. Они стояли так,
молча глядя друг другу в лицо.
- Привет, мама, - сказал Тони , и она услышала как изменился его
голос.
- Привет, Тони, - ответила она.
Она переводила взгляд с одного лица на другое. Тони казался усталым,
но нисколько не смущенным или неловким.
Оливер внимательно следил за Люси изучающим и немного угрожающим
взглядом.
Люси тихо вздохнула. Потом она вышла из-за столика, обняла Тони и
поцеловала его в щеку. Он стоял держа руки по швам, безропотно давая себя
поцеловать.
Он выглядит слишком высоким и взрослым для моего сына, подумала Люси,
чувствую взгляды окружающих, наблюдавших семейную сцену.
- Мы не едем на Юг, - заявил Оливер. - Мы едем домой на выходные.
Это было не просто заявление, и она поняла это. Это было требование,
вопрос, признание перемен и предупреждение.
Люси ненадолго замялась, потом сказала:
- Конечно.
- Вы оствайтесь здесь, а я пойду напротив и сдам билеты. Скоро
вернусь.
- Нет, - сказал Люси, испугавшись при мысли о том, что ей придется
так внезапно остаться наедине с Тони. - Здесь так накурено и шумно. Мы
пойдем с тобой.
Оливер кивнул.
- Как скажешь.
На вокзале она старалась стать поближе к Оливеру у окошка кассы, пока
он говорил с клерком. Она не пересавая болтала. Ее голос казался ей самой
высоким и неестественно возбужденным.
- Ну, это все меняет, правда? Тогда нам нужно многое продумать.
Во-первых, нужно посмотреть, есть ли у нас запасы еды в доме, чтобы
приготовить праздничный обед. Знаешь, что мы сделаем... мы поедем в один
из этих замечательных итальянских магазенчиков на восьмой Авеню, потому
что завтра все магазины будут закрыты, мы купим там индейку , сладкий
картофель и черничный соус с орехами для приправы...
- Ну что вы, - спорил Оливер с мужчиной в окошке. - Я предупреждаю
вас за целый час. Это считается достаточным на железной дороге. Когда
покупаешь билет, ты ведь не подписываешь пожизненный контракт, правда?
Клерк ворчливо заявил, что должен спросить у начальника ночной смены,
и удалился. В глубине окошка было видно, как он разговаривал, склонившись
над седым человеком, который, сидя за своим столом время от времени бросал
мрачные взгляды на стойку, у которой стоял Оливер.
Тони молчал, слушая мать и рассеянно просматривая толпу, идущую через
здание вокзала.
- И еще мы поедем в Шрафтс, - не умолкала Люси, произнося слова своим
высоким нервным голосом. - Мы купим тыквенный пирог и пирог с мясом, да
еще хлеба для бутербродов с индейкой на завтра. И еще знаешь, что надо
сделать, Оливер... - Она сделала паузу, давая возможность мужу вставить
слово, но он наблюдал за кассиром и его начальников и не ответил ей. -
Сегодня вечером, давай пообедаем у Луиджи с Тони. Тебе наравится
итальянская кухня, Тони?
Тони медленно повернулся и посмотрел на мать через два года,
разделявших их, через ту пропасть, в которой исчезло всякое знание о
вкусах, пристрастиях и манерах друг друга.
- Да вполне, - сказал он, выговаривая слова немного медленне чем
обычно, как быдто он понимал, что мать разговаривает в непривычной ей
тоне, с необычной скоростью, и он будто своей собственной размеренностью
голоса надеялся успокоить ее.
- Хорошо! - сказала Люси с каким-то неестественным энтузиазмом. - Это
наш с отцом любимый ресторан. - Она предлагала ему этот ресторан, она
предлагала полный набор общих семейных вкусов, гармонии и дружбы. - А
потом, Оливер, ты знаешь, что мы с Тони сделаем потом?
- Сразу бы так, - сказал Оливер клерку, который уже вернулся к своей
стойке и начал отсчитывать деньги за возврат билетов.
- Мы все вместе должны пойти в театр, - продолжала Люси. - Ты любишь
театр, Тони?
- Да, - сказал мальчик.
- Ты часто ходишь в театр?
- Иногда.
- Может нам удасться попасть в музыкальную комедию. Как ты считаешь,
Оливер?
Оливер повернулся к ней от окошка кассы, высказав свое прощальное
