- Еще рано, - попросил он. - Не уходи еще.
- Пора, - сказала Люси.
- Какое? - она встала в напряженном ожидании.
- Пройдись еще раз, - тихо сказал он. - По лунному свету.
Люси бесшумно сняла туфли, неподвижно постояла и медленно пошла, ее
высокое обнаженное тело матово блестело на фоне темной комнаты.
8
Тони разбудил крик совы. Он скинул во сне одеяло, потому что спал
очень беспокойно и ему было холодно. Он нагнулся и поднял одеяло обратно в
гамак, так и оставшись лежать с кипой покрывал, нагроможденных сверху,
дрожа согреваясь и прислушиваясь к крикам совы. Теперь сов было уже две.
Одна рядом, прямо за домом, другая где-то возле озера, приблизительно в
ста пятидесяти ярдах от крыльца. Они перекликались друг с другом, снова и
снова, в темноте ночи, монотонно и угрожающе, как индейцы, подающие
последний предупредительный сигнал перед тем, как начать осаду жилища.
Он не любил сов. Он не любил все, что издает громкие звуки ночью.
Если им так уж нужно поговорить, то почему бы не слетать друг к другу и не
договориться? Но не тут то было. Они просто сидели, спрятавшись в кронах
деревьев, трусливо подавая друг другу голоса. Тони не нравилось даже как
они летали. Как-то тяжеловесно неуклюже и подозрительно, и мальчик был
уверен, что и пахнут они отвратительно, если подойти к ним поближе.
Луна опустилась ниже и стало очень темно. Он уже немного даже жалел,
что не остался спать в доме, в своей комнате. И не то чтобы он боялся
темноты. Если бы не совы, никаких сомнений бы не было. Просто жутко было
лежать в кромешной темноте и слушать эти звуки, будто предвещающие
какую-то беду.
Он уже думал было встать и вернуться в дом, посмотреть который час.
Должно быть уже четыре часа, потому что он знал, что в ту ночь Луна должна
была зайти в три пятьдесят семь. Тони мог с уверенностью сказать, что ни
один мальчишка во всем лагере, который бы знал, что Луна в ту ночь должна
зайти именно в три пятьдесят семь.
Зайдя в дом, он может заглянуть к маме. Но она может проснуться, и
что он скажет? Что испугался сов? Или что боится темноты? Она-то ничего,
но она обязательно напишет отцу, и папа пришлет длинное письмо, подшучивая
над его детскими страхами. Тони не был против шуток как таковых, но были
некоторые вещи, над которыми он предпочитал бы не смеяться.
Конечно, мама может и не проснуться. Однажды он зашел к ней в комнату
в середине ночи и застал ее спящей так глубоко, что даже дыхания не было
слышно. Она просто лежала неподвижно и даже одеяло не вздымалось при
вдохе. Его пронзила страшная мысль. Он подумал, что она не спит, что она
умерла. Это было невыносимо и Тони не удержался и, подойдя к кровати,
склонился над матерью и пальчиком приподнял ей одно веко. Она даже не
шелохнулась. Она продолжала лежать и глаз казался чужим. Это был вовсе не
глаз, а что-то пустое. Он ничего не видел, он не светился. Ничего страшнее
в своей жизни Тони еще не видел. Глаз был мертв как сама смерть.
Испуганный, мальчик опустил веко, оно опустилось, мама при этом
зашевелилась и начала дышать глубже. Это снова была его мать. Он ничего не
сказал ей об этом происшествии. Много было вещей, о которых Тони никому не
говорил. Например, сама мысль о смерти. Когда ему случалось зайти в
комнату в момент подобного разговора, как было после похорон их соседа
Уоткинса, взрослые замолкали и меняли тему на обсуждение погоды, школы или
прочей чепухи. Он притворялся, что ничего не понял, но до него все
прекрасно доходило. Когда ему было четыре года, в доме тетки в Хаверфорде
умерла его бабушка. Его повезли туда попрощаться с ней в ее большом старом
доме, позади которого была теплица. Он запомнил запахи этого дома. Запах,
царивший здесь при жизни бабушки - смесь всех яблочных, тыквенных и
ананасовых пирогов, которые постоянно пеклись бабушкой, и запах умирающей
- лекарства, дым сигарет, которые курили внизу печальные и испуганные
люди. В самый последний момент, бабушка решила поспешить, и ребенка не
успели отвезти в гостиницу. Дом заполнился людьми, и Тони затолкнули в
крошечную комнатушку, примыкающую к прихожей, и он слышал, как всю ночь
ходили люди, они шептались и плакали, и он запомнил чьи-то слова: "Она
обрела покой".
Мальчик много размышлял над этим, хотя никому ни слова не говорил,
потому что знал, что взрослые не одобрят его разговоров на эту тему. И он
самостоятельно пришел к выводу, что бабушка решила умереть ночью, потому
что днем люди увидели бы это и ей было бы стыдно. И долгое время он хранил
убеждение, что люди умирают, когда решают, что пора уйти из жизни. Если
решить не умирать, то будешь жить. Это ты сам, думал он, сам делаешь с
собой все, что хочешь. И только случай помог ему изменить свое
представление. Пытаясь словить бейсбольный мяч, он сломал палец. Тогда ему
было около восьми лет. После этого палец так и остался кривым. Верхний
сустав причудливо изогнулся. Через некоторое время палец перестал болеть,
но не выравнялся. Тони мог выпрямить его, прижать к столу, но потом палец
упрямо принимал свою уродливую форму. Мальчик смотрел на него, и говорил
сам себе: "Это мой палец, и если я скажу "выровняйся", он должен будет
выровняться. Но ничего подобного. И тогда ребенок начал понимать, что если
приказать своему организму "не умирай", это ничего не изменит, смерть
придет все равно.
Много есть вещей, о которых никому не скажешь. Например, школа. Отец
спрашивал Тони, хочет ли он пойти в школу следующей осенью, и сказал, что
хочет, потому что знал, что это желание отца и он не хотел разочаровывать
его. Когда отец был разочарован, он ничего не говорил, но это было и так
очевидно, как запах или шепот в соседней комнате, когда не слышно
отдельных слов, но смысл понятен. Лучше бы уж отец что-то говорил в таких
случаях. Мальчик и так сожалел, что своей болезнью расстроил отца. И он
чувствовал это, когда наблюдал за отцом, бросающим завистливые взгляды на
других мальчиков его возраста.
Тони знал, что отец хочет видеть его кем-то большим и значительным,
когда он вырастет. Поэтому, когда его спрашивали кем он хочет стать, когда
вырастет, он отвечал: "Астрономом", потому что эта мысль никогда никому не
приходила в голову. Другие дети хотят стать докторами, юристами, игроками
в бейсбол, и отец всегда посмеивался над этим. Тони понимал, что отец
считает его мечту оригинальной, хотя и не принимал ее всерьез. Поэтому не
стоило и прилагать усилий, не стоило заниматься чем-то или стараться
получать хорошие оценки в школе, чтобы стремиться поступить в Гарвард.
Хотя после школы нужно будет что-то делать. Тони ничего против школы
не имел, но ему не хотелось расставаться с матерью. И если он скажет это
отцу, его лицо снова примет это знакомое выражение и начнется разговор о
том, что когда люди вырастают, они не цепляются за юбку матери. Но Тони
тайком думал, что где-то к концу лета, когда уже поздно будет укладывать
его в постель здесь, у него может быть приступ. Небольшой. Я могу сказать,
что задыхаюсь, что у меня мушки перед глазами. И если я побуду на солнце
целый день, то могу нагреться так, что это будет как температура.
Болеть в общем-то не так плохо, если не считать самого начала, когда
все болит, и тебе на глаза накладывают повязку, и приходят проверять
каждые десять минут. А потом мама рядом весь день, каждый день читая
вслух, играя в слова, напевая песенки и даже обедая с ним вместе в его
комнате. И когда другие дети приходили навещать его, он все рассказывал,
сообщая с гордостью, что он чуть не умер, ведь никто из них не находился
так близко к смерти.
Альберт Баркер взамен на рассказы о смерти просветил его в вопросе
рождения детей. По его словам женщина и мужчина ложатся в постель без
одежды и мужчина забирается сверху на женщину и говорит: "Раздвинь ноги" и
женщина издает странный звук (Альберт Баркер даже пытался изобразить его -
нечто похожее на глухой стон, как когда поднимаешь тяжелый ящик). А потом
женщина становится такой громадной - и рождается ребенок. Тони был уверен,
что Альберт выдумал большую часть всей этой истории, но он не мог
поподробнее расспросить его, потому что в этот момент в комнату вошла мама
с молоком и печеньем, и он понял, что как и смерть, это была еще одна
тема, на которую не говорят в присутствии взрослых.
Альберт Баркер больше не пришел навестить Тони. Дети приходили к
больному Тони раз или два, потом исчезали, потому что делать было нечего,
кроме как просто сидеть в комнате. Но мама говорила, что все они ждут,
когда Тони поправится и сможет выйти на улицу и снова участвовать в их
играх, и они снова станут друзьями как было раньше.
Мальчик не очень огорчался тем, что его не навещали, потому что мама
была всегда рядом, но Альберта Баркера хотелось повидать еще раз, чтобы
все это окончательно выяснить.
Интересно, знала ли об этом Сюзанна Никерсон. Похоже, что она многое
знает. Только она совсем не обращала на него внимания. Иногда она плавала
с ним или приходила поболтать, но все время она, казалось, искала что-то
другое, или ждала телефонного звонка, и если кто-то появлялся, она сразу
же уходила.
Жаль, что лето такое короткое. А то он придумал бы, как привлечь
внимание Сюзанны Никерсон, если бы у него было чуть больше времени. А
зимой все спешат. Зимой все живут своей жизнью и становятся рассеянными.
Джеф пойдет в свой колледж и они не будут видеться несколько месяцев.
А может не увидятся никогда. Плохое слово, но иногда приходится смириться.
Но даже если бы они с Джефом часто встречались, то все равно это было бы
не то. Одно дело, когда проводишь с человеком каждый день, совсем другое
дело, когда встречаешься с ним раз в несколько месяцев. Через такое долгое
время люди уже думают о чем-то другом.
Это была одна из причин, по которой ему не хотелось уезжать в школу\
- когда он приедет обратно домой, мама тоже будет думать о чем-то другом.
Взрослые не придают этому большого значения. Они при расставании просто
говорят "до свидания", жмут друг другу руки и думают о том, что может не
увидят друг друга долгое время - месяцы, годы - может они прощаются
навсегда. Взрослые не умеют дружить. Даже когда умерла бабушка, ее
похоронили, но отец почти не изменился. На следующее утро он как всегда за
завтраком читал газеты и через день после похорон, как обычно, отправился
на работу, а через неделю уже играл вечером в бридж, будто ничего не
произошло.
Тони задрожал и поплотнее закутался в одеяло. Он уже жалел, что начал
думать о подобных вещах. Но все равно, если умрет его мама, он-то уж точно
не сядет играть в бридж через неделю.
Наверное, стоит стать врачом, ученым. Тогда можно изобрести
сыворотку, от которой люди будут жить вечно. Можно начать с обезьян.
Сначала работать в полной тайне, а потом в один прекрасный день, привести
в аудиторию колледжа обезьяну, и все будут сидеть и ждать, что ты скажешь,
а ты подведешь животное к кафедре и скажешь: "Господа, сорок лет тому
назад я привил этой обезьяне свою секретную сыворотку номер Кью ноль семь.
Вы можете заметить, что у нее нет седых волос и она может прыгать с самых
высоких деревьев".
Потом нужно будет очень строго следить за тем, кому выдается это
средство. Сначала маме и папе, Джефу и доктору Петтерсону, но будет много
людей, которым ты скажешь: "Нет, извините, но ее слишком мало для всех". И
пусть предлагают взамен все что угодно. И ты не будешь ничего объяснять,
хотя у тебя будет каждый раз своя причина.
Он усмехнулся про себя, лежа под кучей одеял и воображая, как будут
