картины, статуэтки и вообще чего есть. Дискуссируют. Лечатся. Вставляют
себе зубы. Гуляют в парках и по набережной. И так далее.
В то время как раньше эти же самые дулись бы в карты, орали бы в
пьяном угаре и перед дверью ресторанов выбивали бы друг другу остатние
зубы.
Нет, если говорить о чистоте нравов, то у нас перемена в наилучшую
сторону. И с этим можно поздравить население. Поздравляем! Пламенный
привет, друзья!
12. И при всем том прошло, заметьте себе, немного меньше, чем два де-
сятка лет. А ну-те, пройдет, предположим, еще полсотни лет?! Ого! Это
прямо удивительно, что может получиться!
Итак, все дрянное постепенно, может быть, будет отставать и отлеп-
ляться, и наконец ударит год, когда мы, сами того не понимая, предстанем
друг перед другом во всей своей природной красоте.
Конечно, для полноты цели потребуется, естественно, довольно продол-
жительное время. Чтоб перековаться еще более основательно.
А то, конечно, некоторые, в силу своего коварства, возможно, что от-
части подыгрывают, или они делают вид, что они уже совершенно готовы, в
то время как в душе у них горит небось пламя прежней жизни. И они, мо-
жет, горюют, что им не дают развернуться. И только это никому не видно,
благодаря опять-таки коварству, которое, я так думаю, при перековке одно
из последних покинет наши бренные тела.
13. Истории вполне известны такие факты, когда малоустойчивые элемен-
ты обнаруживали свое настоящее лицо. Как, например, однажды было в Анг-
лии. Представьте себе - строгая, пуританская Англия. Кромвель. Чистота
нравов. Сжигание для чего-то музыкальных инструментов. И так далее.
И вдруг в самое короткое время, то есть меньше чем в полгода, эта чо-
порная Англия превращается в самую разгульную страну. Крики, пьянство,
базар, танцы. Бренчат на всех инструментах. Безобразие. Бешеный разгул.
Проституция. И так далее. И даже не проходит полгода, как один из
друзей Кромвеля, генерал Монк, восстанавливает, представьте себе, коро-
левскую власть. Он восстанавливает на престол Карла II. Ну, что это та-
кое? Какой подлец! То есть ужас, что было.
То есть это было, по словам историков, то, что все низкое и подлое
носило до сих пор маску коварства и благочестия, которую при первом же
случае все эти молодцы моментально скинули. Вот как опасны мошенники со
своим коварством. Двадцать пять лет носили маску!
14. Итак, коварство. История знает, прямо скажем, превеликое множест-
во рассказов о коварстве.
Даже первая страница, первый, можно сказать, младенческий ход на по-
лях истории и то у них начинается с коварства и недоверия.
Такой, в общем, благородный жест, который теперь умиляет наши сердца,
такой славный жест, как, например, рукопожатие друзей, имел в своем ис-
торическом прошлом несколько иной смысл, чем он сейчас имеет. Наши слав-
ные предки всего-навсего хотели, оказывается, удостовериться, нет ли в
руках подошедшего какого-нибудь камня или оружия. И благодаря этому они,
конечно, трогали за руку. И этим они проверяли, не допущена ли хитрость.
А после это, может, вошло у них в привычку. А теперь убрать как то
неохота. Особенно отчего бы в наше время не поздороваться за руку с ка-
кой-нибудь знакомой, которой отчасти симпатизируешь? И в руке которой
явно, кроме сумочки с пудрой, ничего не бывает. Ну, а на службе - другой
вопрос. Там, пожалуй, здороваться не к чему - лишняя трата времени и не
так уж слишком гигиенично.
И кто бы мог думать, что такой в высшей степени благородный и отчасти
сентиментальный жест - символ культуры и роста духа - имеет такое тяже-
лое прошлое! Как это, право, неприятно! Это как-то даже снижает наше
значение.
15. Итак, первая страница истории открывается с коварства, недоверия
и хитрости.
А дальше, как из рога изобилия, сыплются всякие тому подобные факты и
рассказы о коварстве.
Кое-чего, извольте, расскажем. Но начинать придется, между прочим, с
попов. То есть с церкви и с ихних церковно-славянских дел.
Главное, мы вовсе не имеем какой-нибудь особой тенденции запачкать
или уронить в грязь эту культсекцию. Мы вовсе не хотим подрывать ее ав-
торитет в глазах мировой буржуазии. И вообще мы бы ни в коем случае с
них не начинали. Но в данном случае очень уж их дела, говоря церковным
языком, вопиют к небу.
Тут надо отдать должное: они были на первом месте. Тут у них в облас-
ти коварства есть дела, прямо не перекрытые за весь ход мировой истории.
Например, чего они делали. Они приговоренных к сожжению передавали
светской власти с таким елейным заключением: "Наказать с возможной кро-
тостью, без пролития крови".
И это самое "без пролития крови" как раз и обозначало на ихнем цер-
ковно-славянском языке - сожжение.
16. Конечно, какой-нибудь современный поп, читая эту фразу, наверно
сильно переконфузится. Может, даже он скажет: да, дескать, наши слегка,
пожалуй, перехватили через край, извиняюсь.
Но нам, конечно, с этого извинения не шубу шить.
Вот они еще на что шли в своем рвении к небесной чистоте. Они там, у
себя в застенках, во время инквизиции брали с арестованных такого сорта
расписки:
"А если при этом (то есть при пытке) осужденный умрет или будет ранен
или если за этим последует кровотечение или членовредительство, то прои-
зошло это по его вине, ибо он не хотел сознаться и сказать правду".
И вот с христианским смирением какой-нибудь толстоватый поп подклады-
вал для подписи своей жертве подобную хамскую записку, где в каждом сло-
ве проявление высшего коварства и подлости.
И при этом, наверное, вздыхал и поднимал к потолку свои белесые бур-
калы. И сам вежливенько говорил: "Сын мой, подмахни эту записульку...
И прошло, может, триста лет, а у нас в груди закипает от желания, я
извиняюсь, ударить в рожу этой преподобной личности. Разные святые сло-
ва: "Христос воскрес", "святый боже", а сами сколько прекрасного народу
пережгли на своих поповских кострах. Ради, так сказать, чистоты христи-
анского учения. Вот уж, можно сказать, башмак стоптался по ноге. Крапив-
ное семя!
17. Я извиняюсь, конечно, за некоторую неровность стиля. Волнение,
знаете, ударяет. Уж очень беспримерное нахальство с ихней стороны.
Вообще в смысле коварства это была очень отчаянная публика.
Среди них один римский папа особенно чересчур отличился.
Он придумал удивительное коварство для достижения своей цели. Это был
папа Сикст V. Это ему такое имя дали при восшествии на папский престол.
А так-то, до этого, его звали Перетта. И он был не папа, а простой кар-
диналишка из монахов.
И вот он находится в положении обыкновенного кардинала, и это ему все
мало. Он еще непременно хочет стать римским папой. Еще чего! То есть он
хочет быть папой, но не может. И прямо он от этого желания страдает и
чуть не умирает.
А там у них это было не так-то просто - папой быть. Другие, может
быть, тоже к этому стремятся. А наш герой - из простых монахов и не име-
ет особой протекции. Только что он не дурак.
18. И вот тут, как нарочно, умирает у них прежний римский папа. Может
быть, Сикст IV. Я, впрочем, не уверен в этом. И вот у них начинаются пе-
ревыборы. Может быть, пленум. Или там конференция специалистов по свя-
щенному писанию. Одним словом - выборы.
Воображаю, какие понаехали! Шелковые рясы. Выступают медленно. Ручки
пухлые. Морды лоснятся. И почти все кардиналы. Крапивное семя!
И наш герой, кардиналишка Перетта, тоже, конечно, поторопился сюда
приехать.
Поглядел, может, на избранное общество и думает: "В таком виде, какой
я есть, они, мерзавцы, навряд ли меня выберут. Их надо чем-нибудь заин-
тересовать. Дай, думает, я им устрою метаморфозу".
И с этими словами он является на перевыборы вроде как больной. Он
охает, кашляет и ходит сгорбившись. Поминутно хватается за грудку и при
этом восклицает: вот, дескать, братцы, какой номер! Ослаб в высшей сте-
пени, серьезно хвораю и думаю скоро протянуть ноги. И, главное, прямо
ничем не интересуюсь, до чего меня прищемило.
И сам говорит шепотом. С одышкой. И только у него, у подлеца, глаза
сверкают, как у мошенника.
19. Другие кардиналы думают:
"Вот бы хорошо, в самом деле, такого слабенького папу выбрать. Он ти-
хий, болезненный, все время хворает. Очень будет милый и застенчивый па-
па. И он навряд ля будет во все входить и всех подтягивать. А то, ей-бо-
гу, другого выберешь, он тебе навернет. Нет, непременно надо этого выб-
рать".
И с этими словами они его выбирают.
Историки говорят, что сразу после избрания, почти немедленно, прои-
зошла чудовищная перемена. Кардинал выпрямил стан и заговорил с собрав-
шимися таким резким и суровым тоном, что привел всех в трепет.
И он пять лет был папой. И он весьма сурово вел дела. Он во все вни-
кал и всех тянул. И даже казнил двух кардиналов. И сам был здоров как
бык. Так что все вскоре убедились, что он их чертовски надул.
В общем, когда он умер, обозлившиеся церковники сбросили его статую с
пьедестала и разбили ее в мелкие дребезги. И это, говорят, был в, неко-
тором роде единственный случай, что разбили статую.
Наверно, он, собака, сильно им всем насолил. Но это был, в общем,
большой психолог. Молодец!
20. А то они еще однажды одного довольно хорошего короля убили. То
есть он, может быть, и не так был хорош, но они тоже уж, знаете, слишком
хороши. Они его в церкви убили. Они ему яд в причастие подсыпали.
И это был один из удивительнейших церковных номеров - подсыпать яд в
причастие и дать человеку, который, может быть, заскочил в церковь с са-
мыми благими и божественными намерениями.
В общем, они его отравили таким поразительным способом. А это был,
между прочим, германский император Генрих VII. Там у них было, если пом-
ните, несколько Генрихов. Собственно, семь. Генрих Птицелов. Он, вероят-
но, любил птиц ловить. Скорей всего надо предполагать, что это была ка-
кая-нибудь порядочная балда, что он за птицами гонялся, вместо того чтоб
править.
Потом был у них такой Генрих Мореплаватель. Этому, наверное, нрави-
лось любоваться морем. Или он, может быть, любил посылать морские экспе-
диции. Впрочем, он, кажется, правил в Англии или в Португалии. Где-то,
одним словом, в тех краях. Для общего хода истории это абсолютно неваж-
но, где находился этот Генрих. А что касается Германии, то там, кроме
того, были еще какие-то маловыдающиеся Генрихи.
И, наконец, этот наш несчастный труженик - Генрих VII.
Он правил Германией еще значительно до фашизма. Он был у них импера-
тором в XIV веке.
21. И он ничего особенного из себя не представлял. Единственно он,
говорят, пугался, как бы современники его не убили. И в этом смысле он
сильно остерегался. Так что мы их, то есть церковников, вполне понимаем,
что иначе, как в церкви, его и нельзя было взять. Так что по-своему они
и правы. Потому что дома он давал еду попробовать повару и приближенным.
И, наверно, кроме того, со специальной целью у него под столом собаки
находились. И он, может, по временам бросал им огрызки, чтоб удостове-
риться, правильная ли еда.
Ну, а в церкви он, естественно, не мог на этот счет тревожиться. Он
был абсолютно спокоен. И он, наверное, глотнул причастие без всякого
сомнения. Он, наверное, его пил с большим удовольствием. Может быть, он
даже подумал: "Это, мол, единственное местечко, где я, не тревожась, пью
и кушаю. Не начать ли мне, думает, вообще в храмах закусывать. Сейчас,
думает, питье допью и просвиркой закушу. Славно!"
Но не тут-то было. Только он выпил, и только он хотел облаткой за-
есть, как вдруг зашатался, побледнел и, как говорится в священном писа-
нии, упал с катушек долой.
22. И, наверное, упавши, сердито на попов взглянул. Дескать, что ж
это вы, господа, обалдели! Неужели у вас хватило нахальства подсыпать
чего-нибудь мне в причастие? Вот так номер!
