---------------------------------------------------------------------------
Villa - вилла.
1. Фетида - в греческой мифологии нимфа, дочь Нерея.
***
X LEGIO
Мы посвящали тучные доспехи
Улыбчивым богам, а рядом гуси
Траву капитолийскую щипали.
Мы
Дубовые венки вручали лучшим,
А худшим доставалось порицанье,
Тарпейская скала и розги. Часто
Мы,
Котурны презирая, обувались
В тяжелые калиги и трофеи
Вновь приносили Марсу и Минерве,
Чтоб улыбались боги снова, чтобы
Стал вправду вечным Вечный Город, чтобы
Не слышать больше "Hannibal ad portas!"
Торкваты, Фабии и Сципионы,
Мы,
Спасибо паркам, умерли задолго
До дня, когда какой-то раб, ливиец,
Испанец или дак, латынь мешая
С привычным языком, без страха крикнул:
"Аларих у ворот! Осанна готам!"
---------------------------------------------------------------------------
X legio - Десятый легион.
1. "Тучными" назывались доспехи, снятые с вражеского вождя.
2. Капитолий - один из семи холмов, на которых стоит Рим.
3. С Тарпейской скалы сбрасывали казнимых преступников.
4. Котурны - актерские туфли на высокой деревянной подошве.
5. Калиги - римские солдатские сапоги, оставлявшие пальцы
открытыми.
6. Марс - римский бог войны. Минерва - римская богиня,
обычно отождествляемая с греческой Афиной, покровительницей
мудрости, войны и городов.
7. "Ганнибал у ворот!". Подробнее см. ком. 30-31 к
стихотворению "Hannibal".
8. Древние римские фамилии, выходцы из которых (Тит
Манлий Торкват, Фабий Максим Кунктатор, Сципионы Африканские,
Старший и Младший), в республиканский период внесли большой
вклад в укрепление мощи государства.
9. парки - богини судьбы (то же, что и греч. мойры).
10. Аларих - вождь готов. В 410 г. н.э. осадил и взял
Рим.
11. Большинство рабов и колонов к началу V в. было
христианами. Поэтому возглас "Осанна!" - "Слава!" в
их устах выглядит вполне уместным. Кстати, существует
легенда, что именно рабы открыли ворота перед Аларихом.
***
Y
Угрюмый скиталец Угрюмого старца
Шагал по дороге, Везла колесница.
Посох используя Посохом царским он
В качестве третьей Слугам грозился
Опоры для тела - Воздать за медлительность
Когда-то каленым И бесхребетность -
Железом две раны Наверное плохо
Были нанесены Выспался или
Ступням младенца. Склонен был видеть
Обиду тая в себе, Повсюду измену,
Он приближался Что, впрочем, неважно:
К факту известному: Рок неизбежен и
Воля богов несгибаема. Встреча
Назначена в узком ущелье. Кому-то
Нужно сойти с бутафорской дороги,
Однако законы высокого жанра
Требуют, чтобы упрямство героев
Не знало границ. В разгоревшемся споре
В качестве главного довода старец
Использует посох (недаром он дважды
В кадре уже появлялся - все ружья
Стреляют в хорошем театре). Тревожно
Хор начинает вести тему смерти
И путник, не видя причин для дальнейших
Увещеваний, наносит ответный
Удар. Надрываются флейты. Свой посох
Тщательно вытер скиталец и в Фивы
Пошел, удивляясь упрямству героев.
(Подробнее смотри у Ахея, Диогена, Еврипида, Каркина, Ксенокла,
Ликофрона, Мелета, Никомаха, Софокла, Фиодекта, Филокла, Эсхила,
а также у Гая Юлия Цезаря и Луция Аннея Сенеки Младшего.)
---------------------------------------------------------------------------
Y - ипсилон, 23-я буква латинского алфавита. Употреблялась
только в словах греческого происхождения (например, lyra,
Zephyrus) и никогда не ставилась в начале слова.
1. Фивы - греческий город, где происходит действие трагедии
"Эдип".
2. Перу каждого из вышеперечисленных авторов принадлежит
свой вариант трагедии "Эдип". До наших дней сохранились
лишь два - Софокла и Сенеки.
***
ZEPHYRUS
Доедают запасы
Рыбы, просоленной накрепко, насмерть
В поселеньи рыбачьем
Дети и женщины. Скоро мужчины
В просмоленные лодки
Сядут, тщеславные словно Ахиллы,
Разгребая завалы
Волн неспокойных - совсем неспокойных!
Дуновенье Зефира.
Хэй! Полетел первый парус - добыча
Просит сети, а сети -
Той же добычи. Тоскливо обоим
Находиться в разлуке!
---------------------------------------------------------------------------
Zephyrus - Зефир.
1. Ахилл - один из греческих героев, осаждавших Трою.
(с) Александр Зорич, 1994
Александр Зорич.
Прикосновение
Свинцовый футляр с верительными грамотами был исключительно
тяжел, но строгие правила Двора, раз и навсегда, "на все
грядущие века", установленные Империей и кажущиеся столь же
естественными (и, следовательно, незыблемыми), как и сама
Империя, не позволяли Динноталюцу перепоручить эту тяжесть
кому-либо из свиты, например, Нолаку - скорее моложавому,
нежели молодому, но все еще сохранившему определенный воинский
лоск секретарю посольства. Тем более, футляр не мог быть отдан
в руки слугам, и без того отягощенным сверх всякой меры -
недавние события опустошили городскую казну и результатом
курьезного компромисса между дипломатическим и финансовым
ведомствами стало прискорбное несоответствие числа носильщиков
весу обязательных даров.
Девяносто ступеней многоярусного аудиенц-зала, которые
предстояло преодолеть Динноталюцу на пути к трону императора,
скорее всего служили геометрическим воплощением двухмесячного
ожидания, проведенного посольством, как и положено, вне
пределов, означенных крепостной стеной, в роскошной
государственной гостинице, где правдоподобие портретов
прославленных военачальников в невыносимо блестящих доспехах
ставилось под сомнение доспехами же, надетыми на деревянных
истуканов и, разумеется, куда более тусклыми, чем их идеальные
образы, принадлежащие кисти казенных художников. Воспоминание о
гостинице еще вызовет у посла легкую улыбку и свидетель этого
без особого любопытства спросит о причинах неожиданной перемены
в настроении собеседника, не позволяя себе догадаться о том,
что подобный мимический этюд может являться не только
следствием неумения сдерживать мимолетное чувство, но и тонким
отвлекающим маневром, используемым с целью перевести разговор в
другое, более спокойное русло. Но сейчас, пройдя восемнадцать
ступеней и оказавшись на широкой площадке первого яруса, где
блеск парадных нагрудников императорской стражи придавал ходу
его мыслей легкопредсказуемое направление, посол не имел ни
желания, ни возможности улыбнуться, поскольку перед ним стоял
церемониальный гонец - казалось бы излишнее, но на деле
незаменимое должностное лицо, полный перечень обязанностей
которого был длиннее, чем крашеные косицы, доходившие ему до
пояса.
Радуясь передышке, Динноталюц поприветствовал его
на родном языке, вежливо кивнул в ответ на словесную
формулу, которой было принято встречать послов при Дворе и,
сожалея о том, что данная часть дипломатической процедуры
упрощена, вопреки обыкновению, до разумных пределов,
продолжил восхождение. Идущий двумя ступенями выше
церемониальный гонец уязвлял посла легкостью движений,
которая сконцентрировалась для него в мерном покачивании
косиц, по здравом размышлении от своего обладателя не
зависящих и не связанных ни с его возрастом, ни с силой
привычных к вертикальным перемещениям ног горца, ни с
плавностью черт стеклянной маски, прозрачной ровно настолько,
чтобы исказить его лицо до неузнаваемости. Несмотря на это,
Динноталюцу казалось, что, будь у него такие же косицы
(невероятность допущения вызывала в нем прилив приятной
теплоты, родственной детскому вожделению праздника), они
обязательно вели бы себя совершенно иначе - под стать
грузному телу, с трудом преодолевающему долгий подъем,
усложняемый как необходимостью выполнения всех предписанных
этикетом действий, так и гнетущим присутствием футляра, чье
содержимое не стоило толстых свинцовых стенок и прихотливых
замков, ключи от которых никогда не хранились в одной связке,
а были распределены между членами свиты, так называемыми
ключарями.
На следующем ярусе их вновь встречал почетный караул во
главе со вторым церемониальным гонцом, который, выслушав доклад
своего нижестоящего коллеги, милостиво разрешил ему вернуться
назад и, в свою очередь, возглавил шествие. Посол знал, что
подобная смена будет происходить всякий раз по достижении
очередного яруса и только на самом верху, под цветными
витражами, чьи разрозненные и потускневшие фрагменты, стоит
лишь показаться солнцу, мгновенно перекочуют на лица и одежды,
на самом верху аудиенц-зала Главный Гонец станет посредником в
общении между ним, Динноталюцем Кафайралаком, и обладателем
пышного династического имени, сильно проигрывающего перед
коротким, но выразительным прозвищем, которое уготовано
императору злопамятными анналистами.
По мере того, как росло число оставленных за спиной
ступеней, росло и волнение, причины которого пестротой и
разнообразием походили на "Аюта распутного струями богатое
вино", чей единственный недостаток - излишняя крепость - всегда
помещается невежественными ценителями из городских низов во
главе списка его достоинств.
Во-первых, посол боялся обморока, который вполне мог
случиться с ним, преодолевшим все однообразные тяготы
восхождения, в самый ответственный момент, когда он,
освобожденный от бремени верительных грамот, вкусит
долгожданного облегчения, расслабится и, уже не удерживаемый
необходимостью продолжать подъем, упадет навзничь на глазах у
всего Двора, причем отнюдь не так изящно, как это проделывают
опытные дамы, умудряющиеся сохранить при том и достоинство, и
прическу. Нет, он рухнет на покрывающие весь аудиенц-зал
(император болезненно относится к шаркающим подошвам именитых
старичков, тянущих ногу, перебитую, по их путаным рассказам,
"когда вы еще на коня с приступки залазили", не то в
Варнагском сражении, не то в постыдной схватке с мужем своей
кузины - первой любовницы, разумеется) ковры, как запоротый
погонщиком осел или, что еще хуже, как сам погонщик,
напившийся в День Близнецов неимоверного гортело из гнилого
гороха и обмолотков ржи.
Во-вторых, Динноталюц был смущен слишком долгим, на его
взгляд, пребыванием в гостинице, ведь только послов из
неугодных стран, запятнавших себя сношениями с Югом,
заставляют добиваться приема по два месяца, из чего он
заключал, что император относится к посольству с
предубеждением, а это угрожает успеху их и без того нелегкой
миссии.
В-третьих, оставались под сомнением способности
Нолака вести дела так, как умел его предшественник,
отказавшийся в начале весны от дальнейшей работы в Ведомстве
и уехавший из города в свое поместье к внукам, могилам
предков и плотоядному звону комаров над болотами, где иногда
можно найти горшок с золотом или заколдованную кочку,
из-под которой доносятся звуки флейты, но чаще попадаются
скелеты в истлевшей одежде да ржавые обломки стремян.
В-четвертых, посол не брался судить о вкусах императора,
от которых зависело то, как он воспримет дары, потребовавшие к
себе столь большого внимания и доставившие множество хлопот на
пути в Тардер. Конечно, самого Динноталюца даже десятая часть
привезенного осчастливила бы на весь остаток жизни, но
повелитель половины мира мог запросто счесть подношения слишком
скудными и тогда город на многие годы оказался бы в немилости,
а послу достались бы самые горячие угли от сограждан.
В остальном Динноталюц затруднялся (или не хотел)
отдавать себе отчет, но ощущал, что этот ряд можно продолжить,
стоит лишь сосредоточиться, отойти от традиционных
