слащевского корпуса. С высокого правого берега красная артиллерия сможет
их накрыть еще на дальних подступах к рубежам развертывания, сама
оставаясь практически недоступной для огня полевых трехдюймовок. И,
напротив, когда удастся захватить эту и остальные батареи армейской
артгруппы, в безнадежном положении окажутся уже красные. Под фланговый
огонь попадут части их 15-й дивизии, наведенные через Днепр мосты и полки
двух переправившихся на левобережье дивизий.
"Это какая же у меня война? - думал Алексей. - Получается, что пятая.
Не так уж я и врал генералам. Первая - это та, в которой участвовал лично
как лейтенант Берестин. Вторая - та, на Валгалле, третья - Великая
Отечественная, где я командовал Западным фронтом в теле командарма
Маркова, и, наконец, четвертая, эта же самая гражданская, которую я помню
памятью Маркова, тогда девятнадцатилетнего взводного в 11-й дивизии Первой
конной. Или четвертая не считается? Но ведь помню я ее хорошо, как
собственную молодость..." Пусть и привык он уже к парадоксам межвременных
переходов, а все равно, когда начинал задумываться, вникать в тонкости,
голова служить отказывалась. Как при попытках понять принцип действия
компьютера. Но все равно, как бы там ни было, а он снова занимается делом,
для которого, скорее всего, и создан. Зря, что ли, именно его выбрали
аггры для осуществления своих планов?
С напарником ему тоже повезло. Сколько на него было навешано собак и
врагами и "соратниками", а оказался он вполне нормальным человеком, даже -
приятным собеседником. Издерганным, конечно, нервным сверх меры, склонным
снимать стрессы вином и кокаином. Но равного ему все равно здесь не было.
Их стратегический замысел отличался простотой и даже примитивностью.
Как известно, в первых числах августа двадцатого года Правобережная группа
Красной армии под командованием Эйдемана форсировала Днепр и начала
наступление в направлении Перекопа, имея целью отрезать врангелевским
дивизиям пути отхода в Крым и разгромить их в чистом поле. Контрудары
Слащева предотвратили эту опасность и позволили удержать Северную Таврию,
однако Каховский плацдарм ликвидировать не удалось. Бои за него
продолжались до конца октября, после чего началось последнее,
закончившееся взятием Крыма наступление Красной армии. Хрестоматийно, с
детства знакомо, читано в талантливых и бездарных повестях и романах,
изучалось на кафедрах тактики и военной истории. И совсем не так очевидно,
как принято считать.
Проиграв варианты на своем компьютере, Берестин поразился, насколько
близок был Слащев к победе и насколько осложнилось бы положение Советской
России, сумей он убедить Врангеля в необходимости перенести центр тяжести
летней кампании с Кубани на правобережье Днепра. Даже без вмешательства
потусторонних сил (к которым он относил себя) белые могли бы удерживать
фронт как минимум до весны, а за это время всякое могло бы случиться.
Достаточно вспомнить Кронштадтский мятеж, восстание Антонова,
Махновщину... Вечером 31 июля они со Слащевым объехали на двух "доджах"
расположение готовящихся к сражению войск.
Все, что видел Алексей, странным образом напомнило ему картины сорок
первого года. Измотанные в боях полки численностью от ста до трехсот
штыков, артиллерийские батареи с десятком снарядов на орудие, дивизии,
равные батальонам, растянутые на семидесятиверстном фронте, отсутствие
нормальной связи, абсолютно невыгодная местность. То есть воевать в таких
условиях как бы даже и нельзя, бессмысленно, тем более что у противника
огромный перевес в силе и, по идее, подавляющее моральное превосходство.
А вот Марков тогда же, но с другой стороны фронта, считал, что все
наоборот - белые сильны, отлично вооружены, от пуза накормлены и горят
жаждой перевешать всех рабочих и крестьян, вернуть себе дворцы и имения,
вновь посадить на трон царя.
Нет, боевой дух солдат и офицеров, с которыми успел перекинуться
парой слов Берестин, был высок на удивление. И еще он обратил внимание,
что вопреки распространенным, не без помощи пресловутого графа Алексея
Толстого, представлениям о белой армии, в некоторых полках офицеров не
было совсем - только унтер-офицеры, рядовые и вольноопределяющиеся из
гимназистов и студентов, кадеты и юнкера.
- Еще раз вас прошу, Яков Александрович, - сказал Слащеву Берестин,
когда они возвратились в Черную долину, где сосредоточивалась
предназначенная для нанесения главного удара Корниловская дивизия, -
выполняйте наш план с немецкой пунктуальностью. Упаси вас Бог поддаться
азарту. Нам нужно только одно - связать красных боем на намеченном рубеже,
удерживать позиции до сигнала, контратаки только имитировать, в случае
особенно сильного нажима - медленно отступать. И точно по моему сигналу
поднять в атаку корниловцев. На связь я не совсем полагаюсь - сигналом
будет серия ракет черного дыма с правого берега. Еще - старайтесь всемерно
беречь людей. Даже один к десяти - для нас неприемлемая цена...
- Будьте спокойны, Алексей Михайлович, это-то я сумею сделать. Лишь
бы у вас все получилось.
В голосе генерала Берестин уловил некоторое сомнение. Ударного
батальона Слащев в деле не видел и не знал, можно ли рассчитывать, что тот
успешно осуществит намеченное. Да и новоиспеченного коллегу он пока уважал
только как теоретика. Грамотного, несомненно, и с характером. Еще Слащев
оценил, что каким-то способом Берестин сумел раздобыть карту с полной
картиной расположения и численности красных войск на утро сегодняшнего
дня. На прямой вопрос тот ответил, что и у большевиков обычные люди
служат. Одни до сих пор прикидывают, как все повернется, а другие любят
деньги больше, чем коммунистическую идею...
У поваленной ограды заброшенного хутора немцев-колонистов их встретил
худой, высокий, в заломленной черно-красной фуражке генерал Скоблин.
Отрапортовал, подбросив к козырьку ладонь.
Корниловцы готовились к утреннему бою. От ближайшей железнодорожной
станции Шульгин пригнал колонну грузовиков с оружием. Вначале намечалось
вооружить ударный отряд карабинами "СКС", но в последний момент Алексей
передумал. Все-таки промежуточные патроны образца сорок третьего года
создавали дополнительные проблемы. В случае непредвиденного развития
событий войска могли в самый ответственный момент оказаться безоружными.
Остановились на винтовках "СВТ". Скорострельность и емкость магазинов
такая же, огневая мощь и дальнобойность выше, и всегда можно
воспользоваться трофейными патронами. Вдобавок в случае рукопашного боя
винтовка с длинным ножевым штыком куда удобнее карабина.
Ящики с винтовками выгружали с машин, разносили по ротам, и тут же
инструкторы из числа басмановских рейнджеров объясняли их устройство и
приемы обращения. Опытным солдатам требовалось пятнадцать-двадцать минут,
чтобы обучиться разборке, сборке и настройке газового регулятора. Со всех
сторон раздавался металлический лязг и щелчки затворов, голоса задающих
практические вопросы и обменивающихся мнениями людей.
Особого удивления новинка не вызвала, многие уже встречались с
самозарядными и автоматическими винтовками Манлихера, Маузера, Мондрагона
еще на мировой войне. Разве что обращали на себя внимание простота и
отработанность конструкции. И, может быть, количество полученного оружия.
Но это не те вопросы, которые могут взволновать людей накануне боя.
Преобладала радость, вернее - злорадство при мысли, как удивятся
"краснюки", попав под огонь, считай, что тысячи пулеметов сразу.
Берестин ходил между взводами и ротами, уже получившими оружие и
американские суточные рационы в картонных коробках, где, кроме
сбалансированного по жирам, белкам, углеводам и витаминам пайка в пять
тысяч калорий, имелась даже туалетная бумага защитного цвета, такие же
салфетки, по пачке сигарет "Лаки страйк" без фильтра и картонные спички.
Еще было выдано по бутылке водки на троих, чтобы снять усталость после
тридцативерстного марш-броска по выжженной солнцем пыльной степи.
Алексею казалось, что он попал в лагерь последних легионеров Рима.
Какого-нибудь V или VI века, когда варвары уже сокрушили империю и
разграбили Вечный город, когда неизвестно, есть ли вообще на престоле
император, и воевать уже не за что, но и бросить оружие тоже невозможно.
Составив новые винтовки в козлы, солдаты сидели у разожженных из
наскоро разломанных ружейных и патронных ящиков костров не ради тепла, а
чтобы вскипятить в помятых котелках чай и просто так, бездумно смотреть на
живой огонь.
Берестин не слышал разговоров о доме, семье, вообще о каких-то
посторонних по отношению к войне делах. Грубые, почти лишенные остроумия
шутки, воспоминания о боях, даты которых не имеют значения, все равно -
Перемышль ли четырнадцатого года, озеро Нарочь шестнадцатого или хутор
Верхнебаканский зимой двадцатого, вдруг всплывающие имена товарищей,
павших в боях или бесследно сгинувших в круговерти жизни и подвалах
губернских чрезвычаек.
Поношенное, разномастное обмундирование - редко на ком увидишь
пресловутую, столь любимую кинорежиссерами черную с красными кантами
форму, все больше добела выгоревшие и застиранные гимнастерки, кителя с
обтрепанными обшлагами, разбитые сапоги, нередко - самодельные погоны с
нарисованными химическим карандашом звездочками...
Ни на ком нет орденов - или потеряны, или спрятаны, завернутые в
тряпочку, на дне вещмешков.
Люди - так ощущал витающую над расположением корниловцев ауру
Берестин, - которые явно, решительно обрекли себя на смерть, давно
разочаровавшись в жизни. Неизвестно, остались ли среди них те, кто плакал
в восемнадцатом году над гробом генерала Корнилова, ужасался охватившему
обе сражающиеся стороны кровавому озверению, стрелялся от бессмысленности
происходящего, искал достойный выход из безвыходной ситуации... Алексею
казалось, что вряд ли. Этим - уже все равно. Они будут сражаться с
десяти-, стократно превосходящим противником, даже не надеясь на победу.
Судьба против них? Отечеству и Богу не нужен их подвиг? Тем хуже. Есть
какая-то извращенная радость - назло Року погибнуть за безнадежно
проигранное дело. Последние оставшиеся у них ценности - сознание своего
боевого мастерства, спокойный фатализм, чувство фронтового товарищества и
желание уничтожать врага, пока остаются силы и патроны в подсумках. Больше
ничего - ни надежды уцелеть, ни планов на мирную жизнь, ни страха ранения
и смерти.
Жутко... И вот что еще заметил Алексей, пройдя весь лагерь насквозь.
Его словно бы никто вообще не воспринял как живого человека. Как будто бы
и не было его здесь. Он останавливался возле офицерских бивуаков, слушал
их разговоры и песни, даже задавал кому-то вопросы, они на них отвечали -
и тут же переставали видеть и помнить нежданного гостя.
Берестин вернулся к машинам, где ждал его закончивший раздачу оружия
Шульгин. В небольшой ложбинке на склоне холма он разложил у задних колес
"урала" вынутые из кабины сиденья, открыл консервы, нарезал хлеб и
помидоры. В дорожном холодильнике, кроме водки и пива, у него были
припасены несколько бутылок "Боржоми", и Алексей долго и жадно пил ледяную
пузырящуюся воду.
Небо на западе еще отсвечивало нежным зеленовато-розовым тоном,
сильно пахло пылью, полынью, дымом костров и откуда-то, наверное с
недалеких населенных хуторов, коровьим навозом.
- А где Слащев? - спросил Шульгин, когда Алексей отбросил в траву
