женщины. Содержание, впрочем, его тоже устраивало: умная, эрудированная,
умеющая быть парадоксальной, решительная, бесстрашная, иногда - ну, что
поделаешь, беспощадная к тем, кого считает своими врагами. И весьма
темпераментная любовница. При чем тут возраст?
- Теперь я спрошу, - вступил в разговор Берес-тин. - Смысл и главное
свойство вашего дома - то же, что и московской базовой квартиры, где я
побывал? Вневременное убежище?
- Да, конечно! - Сильвия словно бы даже обрадовалась его
догадливости. - Не в самом же деле я непрерывно прожила там больше сотни
лет, если точно - сто восемнадцать. В реальности я жила ровно столько,
сколько требовали обстоятельства. Иногда неделю в месяц, а иногда три дня
в год. Благо, Англия чрезвычайно удобная для такого образа жизни страна.
Частная жизнь - святыня. Никому и в голову не приходило интересоваться,
где я бываю и зачем. Получив приглашение на раут, всегда можно удалиться к
себе и, переодевшись, выйти из дома три недели спустя... А когда подходил
возрастной рубеж, я уезжала в туже Индию, благополучно там "умирала",
оставив завещание, а в Лондон через год-другой приезжала моя "дочь" или
"племянница" со всеми необходимыми бумагами... - Интересно люди живут, -
вздохнул Шульгин. За вином и разговорами незаметно подошло время
прощаться.
К разочарованию Сильвии, все произошло до крайности просто. Она ведь
не знала предусматривающие такие коллизии правила российского этикета.
Шульгин, поднося к сигарете Алексея огонек зажигалки, чуть заметно
ему подмигнул и коротким движением подбородка указал в сторону двери. Тот,
не торопясь, докурил, аккуратно закруглил свою часть общей
беседы и встал.
- Извините, что ломаю компанию, но вдруг вспомнил кое-что. Да ты-то
чего подскочил, сиди, если не гонят, я бы тоже с удовольствием, да вот...
Сашка и Сильвия остались одни.
Глава 10
Новикову все же удалось уговорить друзей поближе познакомиться с
жизнью местного общества. И однажды по-южному теплым вечером, напоминавшим
такие же вечера где-нибудь в Ялте или Геленджике полвека спустя, они
съехали на берег. Из татарских шашлычных доносился чад горящего бараньего
сала, столики многочисленных кафе вдоль набережной, прикрытые пестрыми
матерчатыми зонтами, все были заняты местными жителями и полуэмигрантами с
Севера.
За чашкой кофе или стаканом крымского вина текли многочасовые беседы
и жаркие споры о судьбах России и планах дальнейшей жизни. Не так уж
сильно все это отличалось от реалий курортной жизни безмятежных
семидесятых годов, если не вдаваться, конечно, в тонкости исторического
момента и не обращать внимания на особенности мужских и дамских туалетов.
Заранее был заказан стол на веранде лучшего из приморских ресторанов
"Виктория", откуда открывался прекрасный вид на Южную бухту, Корабельную и
Северную сторону, Графскую пристань. Здесь не ощущалась утомительная
духота и шум общего зала, не доносились раздражающие кухонные запахи,
однако хорошо была видна сцена, на которой выступала с новой программой
кабаре труппа, составленная из знаменитых в то время актеров императорских
театров. Вынужденных волей обстоятельств изменить своим амплуа ради
добывания хлеба насущного.
Программа, впрочем, была вполне хороша. Опять же применительно к
обстоятельствам.
И вообще ничего похожего на картины пьяного разгула, истерического
веселья и атмосферы пира во время чумы, с таким смаком изображаемые в
любой почти книге и фильме о гражданской войне, здесь не наблюдалось.
Гости вели себя прилично, как и подобает воспитанным и достаточно
состоятельным, чтобы посещать дорогие рестораны, людям. Официанты
исполняли службу профессионально, вежливо и без какого-то подобострастия.
Фронтовые и тыловые офицеры отнюдь не орали "Боже, царя храни" и не палили
в потолок из наганов и маузеров, а если и напивались, то в пределах,
допускаемых количеством просветов и звездочек на погонах. Возможно, где-то
они и вели себя согласно предписанным соцреализмом канонам, но не здесь.
Так что вечер удался вполне. Особенно для девушек, отвыкших в своей
почти монастырской жизни от такого количества восхищенных взглядов
посторонних мужчин.
Пили за ужином исключительно марочные вина исчезнувших в годы
советской власти сортов, сухие и десертные, слушали классические и
цыганские романсы, а также злободневные куплеты (невысокого, надо
заметить, качества), полюбовались крайним проявлением тогдашнего
эротического искусства - "настоящим парижским канканом".
О сиюминутных проблемах и заботах старались не говорить, чтобы не
портить впечатления от ностальгического аттракциона "Встреча с прошлым".
А может, не аттракционом это следовало назвать, а пробным погружением
в подобие грядущей мирной жизни.
Расплатившись по счету, который оказался весьма солидным (не для них,
а по меркам здешней, и так непомерно дорогой, жизни), вышли на бульвар.
На пароход решили не возвращаться. Как-то всем вдруг не захотелось
опять оказаться внутри хоть и комфортабельной, но железной коробки, когда
на берегу так хорошо пахнет поздними цветами из обывательских
палисадников, успокоительно шуршат под легким бризом ветви деревьев, и от
земли исходят живительные токи вместо наполняющих пространство внутри
корабля электромагнитных полей.
Один лишь Воронцов сказал, что до конца своим роботам не доверяет и
надолго бросать "Валгаллу" без капитанского присмотра не имеет права.
Остальные, в том числе и Наташа, решили заночевать в предоставленном
Врангелем под резиденцию своих советников особняке.
...Воронцов поднялся на верхний ходовой мостик парохода.
Двухсотметровый корпус "Валгаллы", увенчанный посередине надстройкой
размером с шестиэтажный дом, с тремя колоссальными дымовыми трубами, над
которыми вздымались стройные, чуть наклонные мачты с белыми якорными
огнями на реях, спокойно лежал на фосфоресцирующей глади бухты.
Стояночной вахтой командовал один из входящих в инвентарь корабля
биороботов. По заказу Воронцова их инопланетный покровитель Антон
изготовил более тридцати исполнительных механизмов главного бортового
компьютера, имеющих вполне человекообразный вид, способность
членораздельной речи и возможность программирования для выполнения функций
любого члена экипажа, от стюарда до старшего помощника капитана.
Чтобы не нарушать какие-то их форзелианские этические нормы, Антон
ввел единственное ограничение - роботы могли действовать лишь на палубе
корабля и в непосредственной близости от него, не далее километра. Этим он
хотел исключить возможность использования неотличимых от людей механизмов
вне их прямого назначения. Своеобразный суррогат трех законов
робототехники. Впрочем, со свойственной ему изобретательностью Левашов
быстро нашел способ обойти запрет. Не потому, что в этом была практическая
необходимость, а из принципа.
Вахтенный начальник сейчас выглядел, как типичный моряк американского
флота с иллюстраций художника Луганского к собранию сочинений Жюля Верна
(Москва, 1954 год).
Воронцов не испытывал желания вступать с ним в какие-то разговоры,
поэтому отошел к ограждению левого крыла мостика, облокотился на
фальшборт, стал рассматривать перспективу дрожащего бледными огнями по
берегам бухты города, где был совсем недавно. Наверное, проникшие в самые
глубины личности рефлексы военного моряка позволили ему среагировать на
внезапное изменение ситуации быстрее даже, чем несущим вахту роботам,
скорость прохождения нервного сигнала у которых раз в тысячу больше, чем у
человека.
В пяти кабельтовых от "Валгаллы" стоял у бочки французский
контрминоносец "Лейтенант Борри". Давно устаревший кораблик, примерно
класса русских послецусимских 600-тонных эсминцев типа "Финн".
Дмитрий скользнул по нему взглядом. Просто так, как по еще одному
элементу окружающего пейзажа. И увидел, что миноносец снялся со швартовов
и медленно движется к выходу из бухты. Без огней. Это его насторожило. Не
потому, что он ощутил какую-то угрозу, а из-за нарушения незыблемого
морского порядка. Еще через секунду-другую между фок-мачтой и первой
трубой миноносца блеснула оранжевая вспышка.
Воронцов метнулся к двери штурманской рубки, столкнулся с роботом,
который, напротив, перемещался ему навстречу, захватив своими
анализаторами потенциально опасное явление.
"Вот в чем разница между человеком и компьютером, - успел подумать
Дмитрий, - из одинаковых посылок мы делаем противоположные выводы".
Влетев в рубку, он с маху, всей ладонью надавил кнопку ревуна боевой
тревоги.
Почти тут же пароход встряхнуло. Не очень даже и сильно. Двадцать
пять тысяч тонн обладают огромной инерцией. Но у борта взлетел вверх до
верхушек мачт грохочущий столб воды, смешанной с огнем и дымом.
Прозевавшие торпедную атаку роботы (в чем не было их прямой вины,
готовность номер один им не объявлялась) реабилитировали себя четкостью и
скоростью дальнейших действий. Еще, кажется, не опал фонтан взрыва, как на
пульте вспыхнул красный трафарет: "Цель захвачена. Жду команды". Воронцов
не колеблясь нажал тангету "Огонь". Не позже чем через секунду с левого
борта беглым огнем замолотила замаскированная раструбом котельного
вентилятора скорострельная стотридцатимиллиметровка.
До цели было, считая по-сухопутному, метров шестьсот, и первые же
снаряды, без всякой пристрелки, сразу пошли в цель.
Но Воронцов проявил себя еще и стремительно мыслящим политиком. И его
следующая команда была: "Стрелять только по корпусу под ватерлинию. Десять
выстрелов - отбой".
Этого хватило вполне. Вспыхнувшие прожектора раненой "Валгаллы"
осветили несчастный миноносец. Мощные, изготовленные в конце двадцатого
века снаряды, предназначенные для борьбы с суперсовременными фрегатами
типа "Шеффилд" и крылатыми ракетами, в клочья разнесли его правый борт от
форштевня до мидельшпангоута. Из машинного отделения струей хлестал
перламутровый в галогеновом свете пар. "Лейтенант Борри" быстро кренился и
садился носом. И лишь сейчас на его палубе вспыхнуло освещение и зазвенели
сигналы водяной и пожарной тревоги.
Еще через минуту загорелись боевые огни линкора "Генерал Алексеев",
почти тут же - фортов крепости.
- Прямо тебе - Порт-Артур в январе четвертого года, - успокаиваясь,
проронил Воронцов. - Так что у нас случилось?
Робот, демонстрируя хорошую морскую выучку, четко доложил свою точку
зрения на инцидент.
- Вот мудаки, - почти беззлобно выругался Дмитрий в адрес своих
комендоров. - Могли бы торпеду еще на ходу расстрелять. Но тут скорее я
виноват. Всему учил, а такого не предусмотрел...
И тут же стал вслушиваться в корабль. Вроде бы самого страшного не
случилось. Ни треска ломающихся переборок, ни гула разливающейся по
отсекам воды. И палуба не кренится под ногами. А самое главное - роботы из
нижних помещений не подают сигналов тревоги.
Воронцов вызвал на дисплей компьютера информацию о полученных
"Валгаллой" повреждениях. Пароход не подвел. Многослойная,
титаново-керамическая, усиленная кевларовыми прокладками бортовая броня
выдержала удар 450-миллиметровой торпеды. Отмечался только прогиб листов,
деформация ближних к месту взрыва шпангоутов, незначительное смещение на
фундаментах котлов и машин.
Мостик и палуба в течение следующих пяти минут заполнились вырванными
