еще что в таком роде... А политика - нет, увольте. Да, откуда вы приехали?
- Из Советского Союза.
У толстячка, казалось, глаза выскочат из орбит. Но он быстро взял
себя в руки и просто-таки обворожительно, как умеют улыбаться лишь
полнолицые люди, улыбнулся, отчего его маленькие глазки почти закрылись.
- Кажется, русским здесь труднее всего...
- Почему же... Пока терпимо.
- И на том спасибо! Здесь кто ни придет, первым делом покроет
посильнее организаторов. Да разве мы виноваты? - Мой собеседник с каждыми
словом распалялся. - Я в оргкомитете, считай, два года, знали б вы, как мы
из кожи лезли, чтобы не повторить печальную историю Денвера. Можно
подумать, что Лейк-Плэсид - не в Америке, а где-нибудь на Марсе, сам по
себе, а Соединенные Штаты сами по себе.
- Денежки по центу собирали, экономили на чем только могли. Как мы
это все вытянули, до сих пор не представляю!
Он лихо отъехал от пресс-центра, чем вызвал недовольство высокого,
как каланча, полицейского, который едва успел выпрыгнуть из-под несущегося
на него автомобиля. Но Макнамара и глазом не моргнул. Мы свернули налево,
обогнули "Овал", выбрались на параллельную со стадионом улочку и
устремились вниз по крутому спуску. Американец гнал машину, словно
торопился на пожар, на поворотах тормоза визжали, а нас спасало,
по-видимому, лишь то, что на улицах городка не было ни грамма снега.
- Вы думаете, мне нужен был этот оргкомитет? Денег - гроши, работы -
по самое горло, со всех сторон тебя ругают и клянут, а ты должен строить
из себя шута и улыбаться. Да еще твердить, как попугай: "Все начнется, все
будет в порядке!" Хотел бы я сейчас заснуть с какой-нибудь пышной (он
оторвал руки от баранки и показал желаемые размеры) мэм в обнимочку и
проснуться на следующий день, когда вся эта история кончится...
- Главное, чтоб Игры состоялись, ведь в конце концов важно, чтобы
спортсмены могли реализовать все, на что они способны, - сказал я, решив
несколько пригасить пыл толстяка. Мне просто не улыбалась перспектива
свалиться с какого-нибудь небольшого обрывчика, коих немало попадалось на
нашем пути - справа и слева от дороги.
- Э, нет, не говорите, спортивные базы у нас - о'кей! Без дураков! -
Макнамара поднял вверх большой палец правой руки, и машину повело влево,
навстречу мчавшемуся тяжелому туристическому автобусу "Грей хаунд". Однако
толстяк знал свое дело: он не только успел увернуться под мощнейший
трубный глас автобусной сирены, но и нисколько не умерил пыл. - "Овал" -
лед как зеркало! Напрасно, что ли, мы выписали из Европы того парня, что
делает лед... Ледовый дворец - тоже не чета хеннинскому, в старом, где
были Игры тридцать второго, будут тренироваться да еще играть
второстепенные матчи. Уайтфейс - гора, какую еще нужно поискать! Там
победят лишь парни с крепкими нервами. Снега, скажете, маловато на лыжных
трассах? Поверьте моему опыту, я ведь в Адирондакских горах родился, здесь
все мне знакомо с детства, - снег будет, и сколько нужно. Я говорил нашим,
чтоб не пороли горячку, не выбрасывали деньги коту под хвост, дак нет -
стали насыпать искусственный снег. Плакали денежки...
Макнамара не закрывал рта и порядком утомил меня, его местный сленг
был малопонятен, к тому же он умудрялся глотать гласные, и я постоянно
должен был напрягаться, чтобы понять, о чем он тарахтит. Наконец мы
подкатили к олимпийской деревне.
- Спасибо, Джон! До встречи!
- Бай-бай, парень! Если что понадобится, ты только скажи в
пресс-центре, меня тут же разыщут. Ты мне понравился, свой в доску! -
кричал он, уже наполовину просунувшись в автомобиль и выуживая оттуда
фотоаппараты, отчего его круглый зад и короткие ножки смешно дергались
взад-вперед.
На проходной я отдал "ладанку", полицейский вручил мне временный
пропуск и открыл турникет, ведущий в деревню.
Разные мне пришлось видеть на своем веку олимпийские деревни, но еще
ни одна не производила столь гнетущего впечатления. Приземистые,
темносерые корпуса, почти лишенные окон, безлюдные дорожки, высокий
металлический забор. Картину дополняла сама местность - темный суровый лес
вдали словно присматривался к тем, кто решился ступить на его землю.
Низкое свинцовое небо, что никак не могло разрешиться белым
праздничным снегом, лежало на крышах зданий.
Я спросил у вынырнувшего из-за угла полицейского в коротком сером
полушубке и в широкой ковбойской шляпе, где расположились советские
спортсмены. Он молча ткнул в направлении одного из тюремных зданий.
- Добрый день, я журналист из Киева, мне нужно видеть Валерия
Семененко, - быстро представился я дежурному по штабу делегации.
Розовощекий парень в форменной красной куртке с золотым гербом СССР
над сердцем приветливо улыбнулся и сказал, обращаясь к товарищу, что сидел
в углу:
- Толя, смотайся на второй этаж. Вторая камера направо. - Он
многозначительно улыбнулся. - Это горнолыжник, тренер. Скажи, чтоб сошел
вниз. Я говорю, что есть он, они еще никуда не уезжали, а с завтрака уже
возвратились!
Толя не слишком охотно поднялся, но все же отправился наверх, и
спустя минуту оттуда с воплем: "Ого-го, старина! Кого я вижу!", - свалился
на меня Валерка. Он был черный от загара, словно коптился на июльском
пляже в Ялте, весь подтянутый, крепкий, какой-то до зависти спортивный.
Последний раз мы виделись с ним в Славском год назад, где проводился
динамовский сбор, и с тех пор он мало изменился.
Мы обнялись, расцеловались. Я давно заметил, что за границей чувства
обострены и каждый даже мало-мальски знакомый советский человек кажется
тебе близким родственником. А что говорить о нас с Валеркой, если мы знаем
друг друга сто лет, и именно он был моим крестным отцом в горных лыжах.
Когда я распрощался с плаванием, то долго "маялся дурью", как выразился
один некогда близкий мне человек: все искал, чем бы заменить спорт,
который еще сидел в каждой клеточке тела и заставлял просыпаться по ночам
в холодном поту, когда во сне я вновь и вновь выходил на старт и никак не
мог прыгнуть с тумбочки... Пытался играть в теннис, и что-то получалось,
во всяком случае мой бывший одноклассник и великий знаток тенниса Йосиф
Айзенштадт всякий раз качал головой и говорил, слегка заикаясь: "Т-такой
т-талант за-загубило плавание!" Потом увлекся подводной охотой, да какая у
нас охота, когда даже на Черном море, помимо зеленух, разве что "собак"
стрелять. Одно лето провел начальником подводной экспедиции - искали на
дне погибшие во время войны корабли...
Но все это временно. Нужно было нечто такое, что захватило бы меня
всего и давало бы возможность тренироваться, стремиться к чему-то. Когда я
впервые встал на лыжи, а случилось это в том прекрасном и славном поселке,
что зовется так ласково - Ясиня, на мягкой горке Косторивке, то понял:
нет, жизнь еще не кончается!
Всему, что знал и что умел в горных лыжах, меня научил Валерий
Семененко.
- Поднимемся ко мне, там, правда, не ахти, но жить можно, - сказал
он.
В маленькой неуютной (да и какой уют в тюремной камере?) комнатушке с
крохотным продолговатым окошком где-то под самым потолком было жарко, как
в парилке. Я поспешил раздеться.
- Садись, - сказал Валерка, указывая рукой на нижние нары. - Стульев,
извини, организаторы не предусмотрели. Впрочем, и правильно - куда
поставишь? Разве что на голову. Ну, рассказывай, как там в Киеве, ведь я,
считай, полгода не был в родных пенатах. Жена пишет: если такое будет
продолжаться - разведусь. Ну а что я могу поделать? В июле - на Эльбрус,
потом - под Алма-Ату. Не успели возвратиться в Москву, нужно выезжать в
Австрию. И пошло-поехало! Я ей, родненькой, пишу, что олимпийский сезон
бывает раз в четыре года, а она мне свое - у тебя каждый месяц
олимпийский. Что за люди эти женщины? Представляю, как она меня встретит,
когда возвращусь...
- Ладно, не бери в голову, - успокоил я своего друга. - Женщины -
народ отходчивый, к тому же любят подарки. Ты что-нибудь подбери ей по
вкусу, да так, чтоб к лицу...
- Разве что, - согласился Валерка.
- Как дела?
- Многого с нас не возьмешь, сам знаешь, мы только три-четыре года
как всерьез занимаемся лыжами. А люди здесь по десятку-полтора катаются -
на кубках да чемпионах мира, на Играх и прочих "критериумах". Но ребята в
порядке, особенно мне по душе Цыган - Цыганков. Нет у парня страха ну ни
на йоту. Стенмарк и тот как-то подходит и спрашивает: откуда этот парень?
Во до чего мы дожили!
Валерка деланно серьезно развел руками.
- А ты-то как? Наташку видел?
- Видел.
- Порядок?
- Порядок.
- Слушай, ты что - не завтракал? Двух слов произнести не можешь
самостоятельно.
- Если угостишь кофе, не откажусь. И бутерброд с икрой не помешает...
- Заворот кишок у тебя не случится? Видите ли, с икоркой ему! Ты
права не качай, икорка у меня для парней, чтобы кровь играла у них на
старте. А кофе сейчас будет!
Валерка вылетел из комнаты, громко хлопнув дверью.
- Где ты ее выискал? Да на ней только воду возить! Не девчонка, а
ведьма! Ну скажи на милость, что я такое выдал, чтоб набрасываться на
меня, словно нанес ей самое тяжкое оскорбление? - Семененко был расстроен,
и я понимал его, но ничего объяснять не стал, потому что и сам ничего
толком не понимал.
Это произошло, кажется, на третий день пребывания Наташки в моем
номере. До того злополучного вечера между нами не то что черная кошка -
серый котенок не пробегал: я по ее просьбе сходил за вещами, заодно привел
подругу, с ней она долго и таинственно шепталась, хотя я и вышел в другую
комнату. По утрам заглядывал лекарь и менял ей повязки на ноге. Утром
третьего дня Наташка поднялась самостоятельно, без костылей. Была весела,
в меру язвительна, и ее колкости в мой адрес не переходили границ
допустимого. Мы обращались друг к другу на "вы", и я относил на почту
письма с нью-йоркским адресом - маме. По вечерам чинно сидели у
телевизора, который я просто-таки вымолил у директора детской горнолыжной
школы Вили Школьникова. Говорили о чем угодно, но не касались наших личных
дел. Правда, Наташка попросила меня не пускать на порог того высокого
красавца, что я и выполнил с превеликим удовольствием, когда он ткнулся
было в номер. Как раз в гостях у меня сидел Виля, я ему подмигнул, он все
понял, вывел аккуратненько парня в коридор, что-то ему вежливо, потому что
никаких подозрительных шумов не донеслось, сказал, и тот позабыл к нам
дорогу.
Впрочем, чего уж теперь таиться и темнить?
Я готов был днем и ночью прислушиваться к каждому ее слову. Она
заканчивала институт, профессия у нее - художник-модельер, что-то она там
сделала стоящее, потому что ее уже пригласили во Всесоюзный Дом моделей.
Меня же меньше всего интересовало, кем и чем она будет. Она была рядом, и
я просто не мог себе представить, что наступит момент, когда мы разъедемся
в разные стороны. Но и будущего у нас не было, не могло быть, я это знал
твердо...
В тот вечер заявился Семененко. Он был слегка навеселе, хотя к
выпивке относился с предубеждением и признавал лишь шампанское, да и то
разве что по торжественному поводу. В тот вечер повод был: его команда
выиграла первенство Центрального совета "Динамо", и в "Верховине", на
втором этаже, в небольшом и уютном зале, отделанном светлым деревом и
украшенном удивительными картинами - фресками местного художника-умельца,
