состоялся скромный ужин в честь победителей. Меня тоже пригласили, но я
отказался - без Наташки не мог сделать ни шагу, два последних дня даже на
гору не поднимался с лыжами...
- Привет молодоженам! - закричал Валерка, открывая дверь.
В следующий миг Наташку словно подбросило в воздух, она спрыгнула с
дивана, где лежала, уставившись в телевизор, схватила костыль, что стоял у
стены, и с такой неистовой силой запустила им в Валерку... Его счастье,
что она не попала. От удара отвалился здоровенный кусок штукатурки.
- Олег, - совершенно спокойным, просто-таки ледяным голосом сказала
она, - купите мне на завтра, пожалуйста, билет до Москвы. Деньги я вам
сейчас дам!
- Наташа, но ведь это нелепо. Если вы хотите, Валерий сейчас же
извинится.
- Если вы не купите билет, я уеду сама.
Я вышел в коридор. У Валерки был такой побитый вид, что того и гляди
расплачется.
- Брось, старина, ты тут ни при чем, - успокоил я его. - Все это
действительно глупо.
- Но ведь я вижу - ты не можешь без нее. Посмотрел бы на себя со
стороны. Тень, а не человек. Даже говоришь так, словно у тебя перехватило
горло.
- Ладно. Кончим этот разговор. Позвони своему знакомому, ну,
Петровичу, начальнику станции, попроси на завтра один билет... Нет,
впрочем, два, да, да - два до Москвы, на чоповский, забронировать. Пусть
разобьется, но достанет!
- Ты уезжаешь? Отпуск только начался, и ты уже укатываешь? - Валерка,
добрая и бесхитростная душа, снова впал в уныние.
- Я вернусь. Провожу Наташу и вернусь. Я даже лыжи не буду брать. Ты
скажешь Мартыну, чтоб он не отдавал номер никому. Договорились?
- Дело хозяйское...
- Ну, вот и твой кофе! - сказал, входя, Семененко, держа в одной руке
чашечку с дымящимся кофе, а в другой на салфетке - два бутерброда с черной
икрой.
- У меня нет слов, - простонал я.
- Да тут, у соседей, они как раз завтракали, позаимствовал. Им это ни
к чему - и без того лишних килограммов предостаточно, а ты ведь с
дороги...
Когда кофе был выпит, а бутерброды съедены, я приступил к главному.
- Валера, достань мне лыжи, а? Просто страсть как хочется скатить
разок-другой с Уайтфейс. Быть на олимпиаде и не прокатить по трассе -
согласись, непростительно.
Я думал, что он будет сопротивляться, и приготовился к длительной
осаде. Но все образовалось само собой.
- Возьми мои. Размер-то у нас один. Тебе какие дать - хот-доги или
нормальной длины?
- Дай нормальные. Я из-за твоих хот-догов уже лечил месяц коленку,
так то было дома, а здесь мне нельзя рисковать.
- Тогда пошли.
Потом Валерий проводил меня к проходной. Мы не успели еще и
промерзнуть, как подошел автобус и из него вывалилась компания
журналистов.
- До встречи, Валер! Я обязательно буду на горе, когда твои пойдут!
- Смотри!
- Еще бы!
- Эй, Олег! Наташке ты все-таки от меня привет передай, добро?
- Передам!
Автобус стрельнул раз-другой и нехотя сдвинулся с места.
Снег повалил, видимо, после полуночи, так как почти до двух я смотрел
фильм о марсианах, что-то писал между делом в блокнот. Словом, проводил
время в сладкой праздности, которая через день-другой закончится, и
начнутся сумасшедшие будни, когда не то что в телевизор, в зеркало
заглянуть - побрит ты или нет - будет некогда. Во всяком случае когда
перед сном я вышел на веранду, небо было чистое, мохнатые сверкающие
звезды висели над уснувшим Лейк-Плэсидом, черные сосны тихо нашептывали
друг другу, и ни единый посторонний звук не тревожил чуткую горную тишину.
Морозец пощипывал кожу, но уходить не хотелось, и я подумал о Наташке и
еще о том, как было бы хорошо, если б она приехала ко мне. Но тут же
отбросил эту мысль. Ибо когда начнется бешеная гонка, в сравнении с
которой состязания на пятьдесят километров, называемые лыжным марафоном,
могут показаться развлечением, так как он кончается в тот же день, а наш
журналистский марафон растянут на все тринадцать, каждый день придется
выкладываться полностью. Одни только расстояния между местами состязаний,
скажем, от бобслейной трассы до Уайтфейс или от Уайтфейс до "Овала",
вытягивались в десятки километров, а автобусы, судя по первым признакам,
будут ходить далеко не так, чтобы можно точно рассчитать время, и ты
будешь опаздывать к телефону, а потом ждать, ждать и ждать нового
вызова... Впрочем, сейчас думать об этом не хотелось.
Утром я проснулся словно от внезапного толчка, будто кто-то грубо
разбудил меня. Открыв глаза, я понял, что в природе произошли чудесные,
давно и нетерпеливо ожидаемые перемены: в окно лились потоки солнца, они
расчертили комнату длинными тонкими лучами, высветили темные уголки и
вливались в сердце бурлящей радостью.
Я забыл попросить у Валерия защитные очки, но напротив мотеля был
фирменный спортивный магазин "Адидас". Нужно зайти купить очки последней,
олимпийской марки. Наскоро перекусив банкой паштета и двумя ломтиками
упоительно пахнущего черного бородинского хлеба, оделся по форме, взвалил
на плечо лыжи с пристегнутыми ботинками и вышел на воздух.
До пресс-центра минут пятнадцать ходьбы по Мейн-стрит. Солнце и
выпавший ночью снег преобразили облик скучного и убогого поселка.
Принарядились и похорошели одноэтажные (редко двухзтажные) домишки,
выпукло приблизились сосны на противоположном берегу озера, где
таинственно поблескивали окна вилл и дач; стало оживленнее на главной
улице - появились толпы праздношатающихся людей в длинных шубах и легких
джинсовых костюмах, в полушубках и нейлоновых куртках, на ногах у
большинства были разноцветные неуклюжие, на первый взгляд, пластиковые
"лунники" - зимние сапоги, скопированные с тех, в которых американские
астронавты бродили по Луне. Оживились торговцы сувенирами: еще не бойко,
но уже уверенно торговали они олимпийскими брелоками, наклейками,
зажигалками, шапочками и майками, очками, марками, тарелками и кружками -
словом, всей той дребеденью, что в принципе не имеет ценности, но чье
существование освящено пятью переплетенными кольцами и олимпийскими
символами вроде симпатичного, чем-то напоминающего известного с детства
Кота в сапогах, Бобра, ставшего шуточным символом зимней олимпиады. И уж
совсем неожиданно - я даже глазам своим не поверил! - появилась длинная
череда красочных, ярких плакатов Московской олимпиады, которые уличный
торговец развесил прямо на стене ресторана.
Я не утерпел и подошел и какое-то время с тайным наслаждением
наблюдал, как покупали плакаты, как бережно торговец скручивал их в
трубочку и заклеивал скотчем и как подходили все новые и новые люди...
- Доброго ранку, друже Романько!
Я так резко обернулся на незнакомый голос, что едва не сбил с ног
пожилую туристку в оранжевом стеганом нейлоновом пальто, здорово
напоминавшем ночные халаты, не так давно распространенные у нас, да и не
только у нас.
Я увидел невысокого чернобородого парня в темных очках. Он приветливо
улыбался.
- С каких это пор я стал вашим другом?
- Я до вас з витанням, а вы так нечемно поводытеся, дружке Олег!
- А, старый знакомый... Жив курилка!
- А що зи мною трапыться? Живемо, ось, бачите, знов на олимииади из
вами зустричаемося, пане Романько, якщо хочете...
- И чем теперь будете здесь заниматься? Монреаль, кажется, не слишком
удачным был для вашей братии, если вы докатились до того, что били стекла
в представительстве "Аэрофлота". От бессильной злобы, не так ли? - Я
рассмеялся в лицо человеку, потому что на Играх в Монреале Ричард
Лозинский, или как там его в действительности звали, подкатывался ко мне
несколько раз, и однажды в пресс-центре (диву даюсь, как такие типы
прорываются в целом здоровое общество аккредитованных на Играх
журналистов) у нас вышел с ним диспут не диспут, а школа политграмоты для
человека, выдававшего себя за украинца и практически ничего не знавшего о
земле предков.
- Зачем же так грубо, господин Романько? - он перешел на английский,
видя, что я упорно отказываюсь разговаривать с ним на моем родном языке. -
Я и тогда и теперь говорю, что битье стекол - отнюдь не метод политической
борьбы. Но мы не контролируем свободное волеизъявление наших людей.
- Ловко это у вас получается: подчеркнув, что это "наши люди", вы в
это время говорите, что не контролируете их. Где же логика, господин
Лозинский?
- Вы знаете, господин Романько, не все так просто поддается
объяснению, как хотелось бы. Впрочем, если вы не возражаете, мы можем
продолжить нашу монреальскую беседу...
- А с чем вы приехали сюда, в Лейк-Плэсид, только начистоту? -
поставил я вопрос напрямик, хотя заранее знал, что дождаться от него
правды - все равно, что увидеть, как гаснет солнце.
- Мы хотим привлечь общественное мнение к Московской олимпиаде, -
глядя прямо в глаза, сказал Лозинский. - Мы сделаем все, чтобы она не
состоялась.
- Руки у вас коротки...
Я повернулся и зашагал по Мейн-стрит к пресс-центру, стараясь
побыстрее избавиться от воспоминаний об этой встрече и снова вернуть
приподнятое расположение духа, родившееся утром вместе с первыми лучами
солнца. Но тревога, посеянная последними словами Лозинского, не исчезла.
Знать бы тогда, что это не пустой разговор, а случайно прорвавшееся
чувство злорадства. Лозинский, вероятно, уже знал о событиях, которые
только должны были произойти и о которых я даже не мог и догадываться...
У пресс-центра встретили "пинкертоны" - двое ребят лет по 16-ти и
серьезная толстушка в специальной полувоенной форме с нашивками на левом
рукаве несли службу по наблюдению за порядком. Они внимательно сверили
идентичность моей физиономии с фотографией на "ладанке", чему-то
улыбнулись, но вежливо разрешили войти в здание. Я поставил в углу лыжи и
попросил ребят присмотреть за ними (они согласно закивали головами),
поднялся на второй этаж, в местное отделение банка, чтобы обменять чек,
полученный в Москве, на доллары. Процедура неожиданно затянулась: девушка,
принявшая чек, рассматривала его и так и эдак, потом изучала меня, затем
поднялась и ушла в дальний конец комнаты к мужчине, сидевшему в одной
рубашке за столом спиной ко мне, что-то объясняла ему, потом оба
помолчали, и, наконец, мужчина, оказавшийся совсем молодым человеком,
поднялся, подошел к стойке и вежливо попросил показать журналистское
удостоверение. Как я догадался, они в жизни никогда не видели
внешторгбанковских чеков и даже не догадывались об их существовании.
Однако после ознакомления с моей "ладанкой" деньги были незамедлительно
выданы, девушка мило попрощалась и пригласила воспользоваться услугами
банка и в будущем. Я поблагодарил ее.
У выхода столкнулся с Сержем Казанкини. Мы не виделись четыре года и
напоминали друг другу о существовании лишь короткими новогодними
открытками. Серж мало изменился.
- Хелло, Олег! Хелло, дружище! Мы снова на олимпиаде, значит, мы
живем и здравствуем! Ты когда приехал? Устроился в гостинице? Это не
олимпиада, а несчастье какое-то! Я поселился в пятнадцати километрах от
Лейк-Плэсида, и это когда в городе полным-полно свободных номеров! -
набросился на меня Серж Казанкини. Не дожидаясь ответа, а скорее стремясь
опередить его, он поспешно заключил: - Э, да что же это мы тут стоим как
неприкаянные... По такому случаю не грех и по рюмке. Скажу тебе по
секрету: я тут поблизости кое-что разнюхал, вполне приличное заведение, и
