изучая последние новости австрийской олимпийской команды, вся сила которой
была в горнолыжниках. Этот прекрасный спорт давно обернулся прибыльным
делом, за ним стояла мощнейшая индустрия, выпускавшая миллионы пар
новейших пластиковых лыж, ботинок, перчаток и костюмов, очков и
приспособлений для перевозки лыж на крышах автомобилей. Прибыли находились
в прямой зависимости от того, на каких лыжах выступали чемпионы - "Кнайсл"
или "Динамик", "К-2" или "Россиньоль". В последние годы в западный альянс
неожиданно ворвалась югославская "Элан" - своими завоеваниями на мировом
рынке она обязана шведскому горнолыжнику Ингемару Стенмарку, которому и
здесь прочили победу.
Я вспомнил ту злополучную "трубу" на трассе скоростного спуска и
подумал, что недаром даже Стенмарк отказался выступать в этом виде
соревнований. Спусковики - это лыжные камикадзе, говорил Семененко.
Кто-кто, а он мог об этом судить не по рассказам других - Валерий в свое
время становился чемпионом СССР в спуске, и, кажется, его рекорд скорости
- за сто пятьдесят километров в час! - не побит и по сей день...
- Виктор, ты на открытие пойдешь? - спросил я.
- А куда, по-твоему, я направляюсь? - он с недоумением посмотрел на
меня.
- Да нет, на открытие олимпиады, послезавтра?
- Сейчас, только взгляну на расписание передач. - Полез в сумку,
вытащил пухлый исписанный блокнот, быстро нашел нужное и разочарованно
сжал губы. - Нет, у меня как раз передача. Придется в пресс-центре по
телеку глядеть...
- Тогда свой билет отдашь мне!
- Да разве ты не получил? Ведь положено...
- Мне нужен еще один.
- Возьми, - Виктор достал из того же блокнота сине-желтый кусочек
плотной бумаги, где на обратной стороне помещалась реклама "Спортс
иллюстрейтед" - крупнейшего спортивного журнала не только в США, но и,
по-видимому, в мире. Реклама отнюдь не бескорыстная, - журнал, как и
всякий уважающий себя бизнесмен в том мире, не поскупился на расходы и
откупил у оргкомитета право напечатать билеты.
У меня еще оставалось время заскочить в пресс-центр. Нью-Йорк
набирался по автомату, и я сразу услышал Наташкин голос, точно она сидела
у телефона и ждала звонка. Всплеск ее радости долетел до меня сквозь сотни
американских миль и обдал горячей волной.
- Натали, жду тебя на открытие Игр! - выпалил я, не успев даже
сказать "здравствуй". - Это нужно увидеть хоть раз в жизни!
Теперь мне остается как можно точнее и скрупулезнее описать события
тех двадцати четырех часов, которые предшествовали открытию ХIII зимних
Олимпийских игр, потому что был момент, когда я усомнился, состоится ли
оно вообще...
Серж Казанкини вырвался из внезапно распахнувшейся двери
пресс-центра, куда я хотел зайти, боднул меня лбом, едва не сбив с ног, и
в довершение так наступил на ногу, что в глазах потемнело от боли.
- О, Олег! - вскричал он. - Нет, ты только подумай! Ты только
подумай! - даже не извинившись, набросился на меня Серж.
- Так можно было и стенку пробить!
- А, какая там стенка! - отмахнулся он. - Китайцы! Нет, ты только
послушай заявление главы делегации! - Серж продекламировал, изобразив на
своем круглом лице прищуренные глазки и сладчайшую улыбку: - Мы
торжественно приглашаем олимпиаду-80 в Пекин!
- С таким же успехом ты мог бы пригласить ее к себе домой в парижский
пригород Орли!
- Да ведь это всерьез! Нет, не понимаю, что делается в нашем мире и
когда наконец люди образумятся, станут серьезнее! Нельзя же обладать такой
идиотской наивностью!
- Это далеко не наивность, Серж...
- Наверное, ты прав... Да, ты спешишь?
- Мне нужно зайти к приятелю...
- Не возражаешь, если я тебя провожу? У меня голова кругом идет,
нужно проветриться.
- Пойдем.
Лейк-Плэсид, присыпанный снежком, уже превратившимся в хлюпающую под
ногами жижу, укрытый сверху темными неприветливыми тучами, изо всех сил
старался не показать, как он волнуется и ждет открытия олимпиады. На
легком ветерке полоскались разноцветные знамена тридцати семи стран мира,
принявших приглашение этого затерянного в горах поселка; лозунги типа "Тай
и Ренди! Вы и только вы достойны золотых медалей!", "Самые лучшие лыжи -
"Кестль"! - пересекали улицу на уровне второго этажа. Продавцы "горячих
собак" под гроздьями воздушных шариков, украшенных переплетенными
кольцами, взывали к толпам возбужденных, никуда не спешащих людей, одетых
во что попало - куртки, шубы, меховые безрукавки. Все это двигалось,
шумело, кричало, волновалось, охваченное общим возбуждением.
Нас толкали, разъединяли, приходилось останавливаться и ждать, пока
Серж своим плотным животиком протаранит толпу и догонит. Он пыхтел, кричал
издалека, если ему никак не удавалось пробиться ко мне.
Лишь когда мы свернули за костелом вниз, к озеру, стало спокойнее.
Всякий раз, когда я попадаю на очередную олимпиаду, не перестаю
поражаться: откуда столько энергии, столько желания у этих людей,
съезжающихся, слетающихся, наконец, просто пешком приходящих, чтобы
увидеть то, что куда легче и проще посмотреть на экране телевизора.
- Что в этом странного? Человеку нужно стать соучастником,
сопереживать, чтобы всколыхнуть душу, острее, глубже почувствовать, как
прекрасна жизнь!
- Ты, как всегда, в своем репертуаре! - отмахнулся Серж. -
Неисправимый романтик.
- Если не быть романтиком, жизнь превратится в беспросветные будни.
Озеро с легким шелестом полозьев пересекали собачьи упряжки,
подгоняемые нетерпеливыми каюрами. Мы поднимались вгору, скоро должен был
показаться дом Грегори, и я уже подумывал, как безболезненнее отделаться
от Сержа: мне почему-то стало немного жаль его - беспокойного, нервного,
суетящегося толстяка с грустными глазами.
Но что-то удерживало меня. Мы подходили к знакомой лестнице, и днем
все вокруг выглядело иначе, чем в темноте, - прозрачнее, свободнее было в
сосновом бору.
- Я пришел, Серж...
- Уже? Ты долго? Если что, так я подожду... - Он явно не хотел
расставаться, потому что стоило ему остаться без дела, как его нестерпимо
тянуло в Париж, домой...
- Не знаю, Серж...
- Словом, полчасика тут поброжу, красиво как... - Он повернулся ко
мне спиной, чтобы я не сказал ему "нет", и засеменил по дороге - круглый,
как колобок, в нелепой, чем-то напоминающей русские боярские шапки времен
Ивана Грозного, меховой треуголке.
Я почти взбежал по лестнице вверх и увидел широко распахнутую дверь.
Не знаю почему, но именно открытая настежь дверь, за которой начиналась
темнота, насторожила меня. Невольно замедлил шаг и осторожно позвал:
- Дик...
Ответа не последовало.
- Грегори, - голос прозвучал как-то приглушенно.
Я шагнул вперед, переступил порог и зажмурил глаза, чтобы привыкнуть
к полутемноте комнаты, окна которой оказались затянутыми плотной шторой.
Мне почудился тихий вздох.
- Есть здесь кто живой? - спросил я, еще не зная, что попал в самую
точку и жизнь покинула этот дом и человека, который еще недавно назывался
Диком Грегори, американским журналистом и моим другом, с которым у нас
было много общего, хотя нередко мы чувствовали, что не можем понять друг
друга.
Дик полулежал в том же кресле, где он сидел в прошлый мой приход. Я
увидел бессильно откинутую назад голову и расползшееся на груди темное
пятно, подчеркнутое ослепительно-белым свитером. Руки, бессильно опущенные
на колени, еще держали ручку, но ни листочка бумаги на столе не было. Эта
бессмысленная ручка в пальцах мертвеца заставила меня осмотреться. В
полумраке я разглядел перевернутый и выпотрошенный кожаный чемодан,
разбросанные по полу вещи Дика, открытую дверцу бара.
Я попятился на лестницу, и оттуда, сверху, закричал:
- Серж!
Казанкини буквально прилетел на мой зов и сразу понял, что мы здесь
лишние.
- Кто это? - спросил он сдавленным голосом.
- Дик Грегори, журналист...
- Ему уже ничем нельзя помочь?
- Думаю, что нет...
Серж засопел, что выдавало крайнюю степень его волнения, но ничего
спрашивать не стал. Да и что я мог ему ответить?
- Пошли, - сказал я.
Мы почти бегом удалялись от дома. Я мучительно думал, что же мне
предпринять теперь. Полиция, расследование, вопросы. Мне не хотелось
никому ничего рассказывать - ни о Дике, ни о его опасениях, тем более что
я действительно ничего толком не знал, да и, по-видимому, никогда не
узнаю.
- Вот что Серж, ты пока никому об этом ни слова...
- ???
- За этим стоит что-то очень серьезное, но, поверь, толком не знаю
что.
- Ты не обманываешь?
- Ну вот, даже Серж сомневается в моей правдивости, - я сделал
попытку изобразить на губах усмешку.
- Я-то не сомневаюсь, но так хочется узнать, что же это такое?
- Наверное, внутренние счеты. Дик кому-то перешел дорогу. Я так
думаю. Он в последнее время занимался одной историей. Дик Грегори был
настоящим журналистом, поверь мне, Серж, из тех, кто лезет к черту на
рога, лишь бы добыть истину!
- Слава богу, я занимаюсь спортивной журналистикой! - сказал Серж. -
Но только ты мне даешь слово, что расскажешь, если дело прояснится!
- Обещаю! - легко согласился я, зная, что никогда и ничего не
расскажу Сержу потому, что сам никогда не узнаю, что же в действительности
случилось. Со смертью Грегори и тайна гибели Зотова тоже покрывалась
беспросветным мраком.
Напротив старого Ледового дворца, помнившего еще триумф Сопи Хени,
мы, буркнув несколько слов на прощание, разбежались в разные стороны. То,
что случилось в десяти минутах ходьбы отсюда, казалось плохим сном,
который хотелось поскорее забыть.
Без цели я пошел по Мейн-стрит. Кто-то наступал мне на ноги, кто-то
толкал меня, кого-то толкал и кому-то наступал на ноги я, мне вслед летели
не всегда вежливые выражения, но я брел и брел вперед, словно там, вдали,
можно обрести спокойствие. Ни одной мысли в голове, сплошная сумятица.
Было холодно, слякотно, сырой ветер проникал сквозь куртку и леденил
тело, замерзли руки и, кажется, посинел нос, - во всяком случае, из него
текло, и мне поминутно приходилось доставать платок.
Задержался у передвижной эстрады, где четверо лихих ковбоев в
широченных шляпах лихо дули в трубы, стучали в тарелки, и музыка "кантри"
вызывала в памяти дикие прерии и неунывающих переселенцев, греющихся у
костра, - сколько раз я видел их на экранах. Ребята на телеге, куда были
впряжены два спокойных битюга, старались вовсю, и люди приплясывали,
согреваясь.
Забрел в магазин, где показывали новинки горнолыжного снаряжения
фирмы "Кабер". Вместо итальянцев за прилавком стояли обыкновенные
американцы, один из них спросил: "Вы хотели бы получить информацию, сэр?"
- но я отрицательно покрутил головой, и они снова уткнулись в цветной
экран телевизора, показывавшего утреннюю тренировку горнолыжников.
Из магазина я снова выбрался на людную Мейн-стрит.
Не покидало ощущение, что кто-то идет за мной следом, я чувствовал
устремленный в спину тяжелый, колючий взгляд.
Ноги сами занесли меня в церквушку, где к черной доске, на которой
обычно пишется расписание богослужения, была приколота бумажка с
приглашением зайти на чашку кофе.
В небольшой комнате стояло пять или шесть столов, от камина исходило
тепло, сидели и тихо разговаривали туристы, так же, как и я, заглянувшие
сюда, чтобы согреться. Перед каждым дымила белая чашечка с кофе, а между
столами неслышно передвигался средних лет высокий священник в черном.
