вложенными в разрезанную надвое булочку и политыми сверху кисло-сладкой
горчицей.
Наверху ветер выл, как голодный зверь.
- Сэр, - сказал канатчик, когда я спрыгнул на твердый, словно лед,
снег, - я сейчас отключу дорогу. Очень опасно. Если вы передумаете катить
вниз, а я вам посоветовал бы отказаться от этой затеи, я еще подожду, пока
вы спуститесь до нижней станции. Так что скажете?
- Отключайте! - закричал я, пересиливая ветер. - Я покачу вниз!
- Дело хозяйское, сэр! Но советовал бы спуститься на канатке!
Я положил лыжи на снег. Ботинки застыли, нога никак не влазила в их
стальную твердость, и я порядком намучился. Ногу сразу же сковало: совсем
нетрудно было представить, что такое средневековая пытка под названием
"сапог". Разум подсказывал, что куда благоразумнее спуститься, тихо-мирно,
в кресле подъемника, к круглому стеклянному зданию, войти в его теплую
сухость, разыскать Валерия и поболтать за чашкой кофе - право же, никто не
осудит меня за осмотрительность. Только новички или асфальтовые шарнуны,
впервые дорвавшиеся до гор, могут позволить себе не задумываться о
последствиях. Им это простительно в силу наивности и самоуверенности.
Опытному же человеку, немало повидавшему на своем веку поломанных лыж и
ног и обмороженных за один спуск лиц, такая осмотрительность не только
нужна, но даже обязательна...
Честно говоря, обо всем этом я думал скорее для очистки совести. Ибо
ни разу, какие бы причины не были, я не отказывался от спуска.
Второй ботинок надел легче, потому что минут пять дышал в него и он
чуть отмяк. Сапоги, что сиротливо мерзли на снегу, сунул в прихваченный
предусмотрительно рюкзак - верный спутник моих скитаний по горам.
Желтый фильтр очков был весьма кстати, потому что резко потемнело,
повалил снег.
Да, погодка, скажем прямо, не из лучших для того, чтобы испытывать
новый, не известный тебе склон, подумал я.
Канатчик помахал рукой - мол, желаю удачи, и все же не удержался -
осуждающе покачал головой.
- Вперед! - вскричал я и устремился в снежную круговерть, что
немедленно втянула меня в свою белую утробу, скрыв с глаз и канатку, и лес
по обочинам склона. Мне довелось вовсю работать руками, ногами, головой,
чтобы не вылететь с трассы, которая, набирая уклон, неудержимо несла вниз.
Когда я почувствовал, что плохо справляюсь со скоростью, сделал два
резких поворота влево-вправо, безжалостно врезаясь острыми, как бритва,
стальными кантами в снег, и остановился. Сердце готово было выскочить из
груди, и мне пришлось немного постоять, чтобы отдышаться. Внизу
по-прежнему ни зги, а проскочил я, по моим расчетам, никак не больше трети
дистанции, и главные испытания все еще впереди.
Запоздалое раскаяние заморочило было голову, и я поспешил тронуться с
места, но теперь уже контролировал скорость. Склон оказался хорошо укатан,
без единой ямки и бугорка, а свежий снежок покрыл его тонким нежным слоем.
Кажется, это и приглушило мою бдительность. Трасса к тому же шла в
глубокой ложбине, ветер остался где-то вверху, и видно было далеко-далеко.
Сам того не замечая, я мчался все быстрее, едва срезая на поворотах снег,
почти не тормозя. Когда же меня вынесло в тот кулуар, я каким-то шестым
чувством понял, что мне грозит опасность. Но было уже поздно. Я не смог
сбить скорость, меня подбросило - только в ушах засвистело, последовал
резкий удар о твердый наст, стремительное неуправляемое движение вперед, и
вдруг передо мной выросла почти отвесная стена. За ней был обрыв - я не
увидел, а почувствовал его и сделал отчаянный прыжок в сторону, чтобы
изменить направление движения, но тут меня снова катапультировало вверх, и
при приземлении удержаться на ногах я не смог...
Меня ударило головой о твердый наст, только звон пошел, и из глаз
посыпались искры, потом еще раз поставило на ноги и еще раз на голову,
лыжи, отстрелянные в сторону маркерами, исчезли, а я покатился по крутому
снегу, теряя рюкзак, очки, перчатки...
Какое-то время я пролежал без движения, еще не веря, что падение
закончилось. Это обрадовало, но не надолго. Все тело пронзала боль, словно
его разломали на куски. Боялся пошевелиться, потому что знал: без
переломов такие падения редко обходятся.
Шапочка тоже пропала, и по голове, по лицу струились ручейки воды от
растаявшего снега. Открыл глаза. Ресницы были густо опушены снегом, но я
рассмотрел над головой верхушку сосны, раскачиваемую ветром. Пошевелил
правой рукой и убедился, что она действует без боли. Тогда, все еще лежа,
протер глаза и осмотрелся. Это была круглая полянка с нетронутым снегом,
деревья виднелись чуть ниже и правее, и я подумал, что, к счастью,
остановился раньше, чем докатился до них. Иначе дело могло кончиться
вообще худо. Впрочем, радоваться было рано - правая нога нестерпимо
болела. Набрав в легкие побольше воздуха, как человек, бросающийся в
ледяной омут, рывком перевернулся на левый бок, и боль тут же исчезла.
Догадался, что просто неудачно, подогнув под себя ногу, упал. Пошевелил
сначала правой, потом левой ногой и понял, что они целы. Как ни странно,
но целы. Даже если что-то и случилось с левой рукой, то это уже не
смертельно.
Но тут я почувствовал на губах привкус - соленый, ни с чем не
сравнимый привкус крови. Поспешно провел рукой по лицу и обнаружил, что
правая щека расцарапана.
Я встал на ноги. Они дрожали, кружилась голова.
Нужно было разыскивать снаряжение. "Не хватало только потерять
Валеркины лыжи", - испугался я, забыв, что минуту назад мог потерять
жизнь. Но падения забываются быстро. Теперь меня волновало только
снаряжение, разбросанное по горе.
Шапочку увидел прямо под ногами. Отряхнул ее и натянул на голову. В
первый момент стало еще холоднее, потому что ткань была буквально
пропитана снегом. Я полез вверх, на трассу, карабкаясь на четвереньках и
радуясь, что никого нет, кто вдоволь бы посмеялся над незадачливым
покорителем Уайтфейс. Рюкзак зацепился за дерево, и я забросил его за
спину. Палки тоже нашлись, но ремни, куда продеваешь кисти, были
разорваны.
Левую лыжу и очки мне долго не удавалось разыскать. Впрочем, перчатки
тоже. Правда, без очков и перчаток еще можно было скатить вниз, а вот без
"кнайслов"...
Я устал, и равнодушное смирение охватило меня. Снег, набившийся под
куртку и брюки, таял. Было зябко и неуютно. Нужно спускаться на своих
двоих, что куда опаснее, чем на лыжах. Там меня спасают стальные канты, а
на неуклюжих ботинках, уже успевших "обрасти" с подошв снегом, - сущее
наказание.
Но ничего не поделаешь.
Я заскользил вниз, к полянке, где упал, или, вернее, где прекратилось
падение.
На пригорке, за деревом, где свежий снег был выметен начисто и
проглядывал старый желтый, как воск, наст, мое внимание привлекли
несколько стреляных гильз, вдавленных в снег. Они тускло поблескивали еще
не успевшими потемнеть золотистыми боками. "Странно, - подумал я, -
неужели здесь разрешена охота? Впрочем, а почему бы и нет!"
Я механически ковырнул носком ботинка и увидел, что это не пустая
гильза, а патрон. Острие пули было окрашено в красный цвет. Поднял
находку, покрутил ее в руках и сунул в карман.
Но тут меня словно толкнуло - под сосной валялась лыжа, которую я
искал далеко вверху.
Через минуту я осторожно катил вниз - очки так и не нашлись.
Входя в стеклянное здание, я не сомневался, что увижу Семененко. Так
оно и оказалось: не успел осмотреться, как Валерка уже обнимал меня за
плечи.
- Решил покататься? Ну, ты даешь! Псих! Я своих ребят давно вниз
отправил... Постой, постой, да ты никак доездился? - Он притронулся к
ссадине на щеке.
- Слегка пополировал склон, - махнул я рукой - мол, ничего, пустяки.
- Ты что - сверху спускался? - вдруг дошло до моего друга. - Ну, знал
бы, что полезешь вверх, черта лысого дал бы тебе лыжи. Да там "труба", от
которой у Стенмарка дух захватывает!
- Так то у Стенмарка, он вообще спуск не любит, - попробовал
отшутиться я.
- Хватит, где лыжи?
- Стоят у входа...
- Спустишься на подъемнике, - решительно сказал Валерка. - Лыжи я
забираю.
- Ладно, забирай, но только в самом низу... И без угроз, понял?
- Угрозы! - обиделся Валерка. - Тебе как человеку говорю, а ты...
- Не обижайся, я просто еще не отошел от этого спуска. Клянусь тебе,
ничего подобного раньше не испытывал.
- Если бы ты только физиономией по снегу не ерзал, - не удержался
съязвить Валерка. - Давай-ка возьмем сосиски и кофе.
Я вытащил пятерку и сказал:
- Сегодня угощаю я...
Возвращаясь в автобусе в Лейк-Плзсид, нащупал в кармане куртки пулю.
Хотел выбросить - зачем она мне? - но окна были закупорены наглухо, не
станешь же бросать под ноги...
В Лейк-Плэсиде я сошел на Мейн-стрит и к глубокому своему
разочарованию обнаружил, что у двух небольших ресторанчиков скопились
десятки людей, терпеливо-обреченно выстаивавших право отобедать. У меня
были твердые намерения хоть раз за два дня нормально поесть, - ситуация же
складывалась явно не в мою пользу.
Сержа я увидел в комнате с табличкой "Франс Пресс". Он мрачно
развалился в одном из двух кресел, имевшихся в комнате с телетайпами, и
дымил сигаретой, чем, по-видимому, немало досаждал пожилой худой матроне в
сером шерстяном платье: по брезгливо-раздраженному выражению ее лица можно
было понять, что присутствие моего друга не доставляет ей удовольствия.
Впрочем, возможно, я ошибся, потому что, когда Серж, увидев меня в дверях,
с воплем радости вскочил на ноги и поспешно затушил сигарету, мадам
показала все свои тридцать два ослепительных зуба и что-то весело
прощебетала вслед Сержу. Но он даже не удостоил ее прощального кивка, что
никак не соответствовало глубочайшей воспитанности этого экспансивного
итальянца французского происхождения.
- Тут умираешь с голоду, а явишься ты или нет - одному аллаху
известно! - запричитал он на ходу. - Но ты меня знаешь: если я дал слово -
лучше умру, а не сойду с места!
Я ухмыльнулся про себя, потому что, глядя на Сержа Казанкини, никак
не скажешь, что ему грозит смерть от истощения, скорее наоборот - пухлый,
круглый животик мерно покачивался в такт его широким шагам.
- Если ты направляешься в ресторан, то твои надежды напрасны, -
охладил я пыл Сержа.
- А ты откуда знаешь, уже отобедал? - Казанкини остановился.
- Нет, просто проходил мимо и понял, что нужно около часа проторчать
на улице и, по-видимому, не меньше - внутри...
- И черт меня дернул пить китайскую водку! - ругнулся Серж, все еще
не сходя с места. - Ты когда-нибудь пил эту дрянь?
- Если это дрянь, то кто мешал тебе отказаться от нее?
- Отказаться.... Был я у китайцев, принимал руководитель делегации,
знаешь, такой скользкий, приторно-сладкий восточный тип. Ну, естественно,
пришел я туда вовсе не за тем, чтобы пить. Хотел взять интервью у
руководителя делегации страны, впервые приславшей спортсменов на
Олимпийские игры. И что же, ты думаешь, он мне сходу выложил? Мы, заявил
этот тип с манерами профессионального метрдотеля, сделаем все от нас
зависящее, чтобы правое дело Америки восторжествовало. Я сразу не понял, о
чем он. Наверное, недоумение было слишком явно написано на моей, в
общем-то, непроницаемой физиономии - китаец разулыбался и объяснил: мы за
бойкот Московской олимпиады! Меня просто тряхануло от возмущения: впервые
приняв участие в Играх, они тут же взялись разрушать этот и без того
