были грязными и пыльными, мороз высушивал ноздреватые сугробики и хватал
за щеки. Пресс-центр светился окнами всех четырех этажей.
Я вошел в здание. Никто не задержал меня, не спросил документы.
Впрочем, пресс-центр, расположившийся в местной школе, еще официально не
работал, о чем можно было легко догадаться по нагромождениям ящиков в
узких проходах; парни в комбинезонах, переругиваясь, таскали цветные
телевизоры "Сони" и спускались с ними в подвал. Я потолкался по этажам,
таблички "Аккредитация" не обнаружил и обратился за помощью к мужчине в
лыжной шапочке. Он посмотрел на меня словно на марсианина и развел руками:
- Понятия не имею, я здесь сам двадцать минут. Да, двадцать, -
повторил он, для верности взглянув на часы.
Еще две попытки выяснить местонахождение аккредитационной комнаты ни
к чему не привели. Мои хаотические толкания по этажам и комнатам все же
дали положительный результат. На четвертом этаже я увидел знакомые буквы
"ТАСС" и толкнул дверь. В просторной комнате стояли три стола, несколько
стульев, телевизор, стучал телетайп, раскладывая по полу бесконечную
ленту, было тепло, и немолодая усталая женщина знакомым московским
говорком объяснила:
- Это вам нужно выйти во двор, по центральной лестнице. Впереди
справа вы увидите одноэтажный деревянный барак. Там аккредитуют. А вы
откуда? - полюбопытствовала она.
- Из Киева.
- Вот уже из Киева приезжают, а где мои - ума не приложу. Нет, я не в
ТАССе, я из "Советского спорта", Николай Семенович уже приехал, а другие
не то в Нью-Йорке застряли, не то в Монреале... Здесь такая неразбериха,
вы даже представить себе не можете! Ни спросить не у кого, ни обратиться,
если что-то нужно. Единственный надежный человек, и тот - полицейский,
этот как часы в шесть приходит закрывать комнату... Это, конечно, только
сейчас в шесть, пока олимпиада не началась, а потом мы будем круглые сутки
работать, ведь это телетайпы ТАСС, мы у них арендуем. Да еще, говорят, и
АПН собирается передавать. Когда мы только управимся?
Видно, женщине так надоело сидеть все одной да одной в этой пустой
комнате, где даже простого дивана, чтоб прилечь, не было, что она никак не
хотела отпускать меня. Я успел за те несколько минут, пока находился в
комнате, узнать, что Роднину и Зайцева встретили здесь по высшему классу -
сплошное внимание, но только все у них спрашивают, как они будут
чувствовать себя на льду, когда выйдут Бабилония и Гарднер. "Нет, вы
только подумайте, - нет спросить бы, как нужно чувствовать себя
американцам в их присутствии! Ой, мне кажется, что судьи будут ставить нам
подножки! Как-то нехорошо пишут в местных газетах про своих - нахваливают,
превозносят до небес, а что они сделали-то в фигурном катании? Стали в
прошлом году в Вене чемпионами мира? Так ведь в отсутствие Родниной, это
же понимать надо! А что они о нашей олимпиаде: что ни газета, что ни
передача - сплошная грязь, ругань, как они так могут! Мы так стараемся,
так ждем эту олимпиаду, вся Москва словно наново на свет рождается...
Неужто им удастся отобрать у нас Игры? Как вы думаете?"
- Руки коротки. - Я поспешил распрощаться.
- Вот и я так думаю, - донеслось мне вслед.
Барак действительно оказался самым настоящим бараком из дерева и
фанеры, носившим во всем своем облике обреченность на слом, стоит лишь
закончиться олимпиаде. В проходной комнате, перегороженной надвое
деревянной стойкой, было накурено, но малолюдно. Два средних лет "ковбоя",
а иначе их никак не назовешь - в широкополых шляпах, в джинсах,
вставленных в короткие сапожки на высоченнейших каблуках, менее всего
напоминали служащих пресс-центра, да еще ведающих аккредитацией. Но я
ошибся.
- Да, сэр, аккредитации выдают здесь. Эй, Джо, поищи-ка карточку -
Олег Романько, - сказал один из них, пониже и покрепче, рассматривая мою
физиономию на фотографии временного удостоверения, полученного еще в
Москве.
- Есть! Прошу, сэр, сюда, - сказал Джо, доставая из железного ящика
вторую половину удостоверения - копию той, что держал в руках его
напарник.
"Ковбой" указал на стул в глубине комнаты, а сам направился к
"поляроиду", укрепленному на штативе.
- Да я же выслал дюжину цветных фото! - сказал я.
- О'кей! - легкомысленно отмахнулся американец. - Падайте в кресло,
сэр!
Я даже не снял дубленку, не успел напустить на лицо достойное момента
выражение, как вспыхнул блиц, потом еще и еще раз, и веселый "ковбой"
взмахнул рукой.
- О'кей, сэр! Русская водка и черная икра!
- О, русская водка! - радостно подхватил второй.
Мне эти приемчики были давно знакомы, не случайно же я прихватил с
собой бутылку "Столичной", но еще никогда у меня не извлекали ее столь
лихо. Да, с такими не соскучишься!
Я поставил на барьер бутылку, и глаза у американцев готовы были
вылезти из орбит. Затмение длилось считанные секунды, в следующий момент
они набросились на мое удостоверение, словно коршуны в предчувствии
богатой добычи: один молниеносно ножницами раскромсал блок фотографий, на
которых меня было так же трудно узнать, как различить в темную ночь, какая
из двух кошек, чьи глаза блистали во тьме, серее, другой схватил
пластмассовый вкладыш, засунул туда часть удостоверения, намазал
переданное ему фото клеем, прихлопнул для верности кулаком, отчего вся
стойка жалобно содрогнулась, тут же сунул вкладыш в специальный аппаратик,
точно катком прокатившийся по моей фотофизиономии, не успел он вытащить
навечно запрессованную фотографию, как второй уже подавал ему
металлическую цепочку, что в мгновение ока была продернута сквозь
отверстия, закреплена, и удостоверение было вручено мне. Оставалось лишь
надеть "ладанку" на шею, чтобы сразу почувствовать себя полноправным
участником олимпиады.
- Гуд бай, сэр! Да здравствует русская водка! - такими были последние
услышанные мною слова, когда я покидал общество двух развеселых "ковбоев",
направлявшихся в служебный закуток, что был как раз напротив барьера...
4
Утром, когда я вновь появился в пресс-центре, мало что изменилось -
разве стало больше людей, снующих по этажам, да автомобилей, доставлявших
различный груз - от пишущих машинок "Оливетти" до стойки бара, с трудом
внесенной в узкие, отнюдь не рассчитанные на подобные габариты, школьные
двери.
Сколько я ни пытался узнать, когда и откуда отправится автобус в
олимпийскую деревню, никто толком так и не смог мне ответить. Комната ТАСС
оказалась на замке, словоохотливая телетайпистка, по-видимому, еще
досматривала последние сны. Было от чего прийти в отчаяние!
- Конечно, газета не торопила меня, был уговор, что на свое
усмотрение я передам два репортажа до начала Игр: один - о самом
Лейк-Плэсиде и о подготовке к состязаниям, разные там байки, коими обычно
богата вокруголимпийская жизнь, второй - о сессии МОК, где, по настоянию
американской делегации, будет поставлен на голосование вопрос почти
гамлетовского звучания - быть или не быть Московской олимпиаде. Правда, в
частных беседах члены МОК в один голос твердили, что не может быть и речи
о переносе Игр или об изменении сроков их проведения. Но мы уже были
научены горьким опытом, когда однажды, наслушавшись дифирамбов в адрес
нашей столицы, не сомневались, что выбор падет на нее; но голосование 1970
года отдало предпочтение Монреалю, который, казалось, не шел ни в какое
сравнение с Москвой. Поэтому нужно было ожидать окончания сессии МОК,
чтобы уж со всей определенностью сказать: Игры состоятся.
Но сессия лишь предстояла. Члены МОК, съезжавшиеся в Лейк-Плэсид,
были растревожены тем, что какой-то местный герострат пытался поджечь
трехэтажный скромный отель с громким названием "Хилтон", что само по себе
вызвало улыбку, ибо во всех крупнейших столицах мира отели фирмы "Хилтон"
были всегда многоэтажными небоскребами, возведенными по последнему слову
архитектурной, инженерной, ну и, естественно, гостиничной мысли. Помимо
этой, скажем прямо, не ахти какой "байки", у меня в запасе был эпизод с
проворовавшимся поставщиком продуктов для олимпийской деревни, попавшим
под полицейское следствие, в результате чего он был отстранен от
исполнения своих обязанностей, и, как писала местная пресса, это уже
начало сказываться на питании спортсменов. Остальные новости отдавали
душком: это были факты, густо рассыпанные по страницам газет, вновь и
вновь рисовавшие беды, ожидающие тех, кто приехал в олимпийскую столицу
состязаться, и в еще большей степени тех, кто собирался наслаждаться этими
состязаниями. Писали о двух десятках коек, коими обладал Лейк-Плэсид в
крошечной местной больнице, жаловались на из рук вон плохо работавший
транспорт, на отсутствие снега (правда, на сей случай организаторы
подстраховали себя и установили вдоль лыжных трасс машины искусственного
снега, что, говорили, влетело им в кругленькую сумму - 100 тысяч
долларов), сетовали на то, что, по самым скромным подсчетам,
приблизительно две трети журналистов так и не смогут найти себе места в
рабочих комнатах пресс-центра. Пессимизм, словом, сквозил в каждой строке,
и, кажется, единственным, что дышало в те дни непоколебимым оптимизмом,
была неоновая надпись, укрепленная у входа в "Овал": "Добро пожаловать,
мир! Мы готовы!"
Честно говоря, мне вовсе не хотелось писать о трудностях или
злословить по их поводу; право же, меньше всего в создавшемся положении
можно было упрекнуть организаторов Игр: они буквально, как рыба подо
льдом, задыхались в тисках финансовых неурядиц. Пытались даже умолить
правительство выделить им недостающие суммы, но Картер, который
громогласно пообещал 500 миллионов долларов любой стране, любому городу,
который согласился бы принять у себя летние Игры, ответил отказом.
Кровь из носу, мне нужно было попасть в олимпийскую деревню. Хотелось
начать репортаж из этого тюремного общежития, собравшего под своими
крышами спортсменов многих стран мира. Была еще одна потаенная мысль, но о
ней я предпочитал не признаваться даже самому себе.
- Вы, сдается, собрались в деревню? - услышал я незнакомый голос за
спиной.
Я обернулся. Розовощекий невысокий лысый толстяк, сплошь увешанный
фотоаппаратурой, в красной фирменной нейлоновой куртке с черными буквами
"Никон", насмешливо уставился на меня.
- Или ошибся? - переспросил он.
- Собрался, - неопределенно ответил я.
- Тогда вперед, у меня внизу машина.
Мы спустились по лестнице вниз, переждали, пока внесут очередной
телетайп, очутились у зеленого, похожего на жука, автомобильчика. Мой
провожатый открыл дверцу справа, помог вписаться в очень ограниченные
габариты кабины, захлопнул дверцу и, весело насвистывая, обошел машину
спереди, протер рукавом куртки и без того чистое стекло. Потом небрежно
забросил на заднее сидение аппараты, не слишком заботясь об их
сохранности, и тяжело плюхнулся рядом со мной.
- Хелло, меня зовут Джон Макнамара!
Я невольно усмехнулся.
- Я чем-то вас удивил?
- Нет, просто фамилия у вас известная.
- Известная? - Толстячок оживился.
- Был у вас в Штатах министр обороны, Роберт Макнамара. Очень
воинственный...
- Вот уж и не подозревал! Впрочем, оно и не удивительно, если я что и
читаю в газетах, так только не политическую трескотню. Спорт, на худой
конец - какая-нибудь содрогательная история про современного вурдалака или
