Его плоские шуточки и ужимки раздражали...
Телефонный звонок буквально приковал меня к постели. Дик?
Телефон разрывался. Я поднял трубку.
- Олег, ты? - раздался голос, от которого у меня что-то дрогнуло
внутри.
- Малыш...
- Что с тобой? Я весь вечер обрываю телефон, а тебя все нет и нет!
- Олимпиада, Малыш, разве ты не знаешь? - как можно спокойнее сказал
я, а у самого мурашки по коже пошли - как это она почувствовала, что со
мной что-то стряслось. На таком расстоянии!
- Ты говоришь правду? Правду?
- И только правду! - заверил я Наташку. - Все - о'кей! Уже пошел
снег, и олимпиада наконец-то станет белой, как ей и положено. Народ
съезжается отовсюду. Много знакомых. Работы пока, правда, нет, но передал
небольшой репортаж. А вечером... вечером я гостил у моего давнего
приятеля... сидели у камина и пили пиво...
- У камина? Как у меня тогда?
- Нет, Малыш, разве можно сравнивать несравнимые вещи!
- Тогда спи. Я целую тебя, слышишь, родной мой?
- Слышу. Покойной ночи, Малыш...
Я тогда вернулся в Киев - до конца отпуска досидеть не удалось:
что-то мешало мне наслаждаться лыжами и великолепными склонами - после
дождя ударил мороз, потом присыпал легкий снежок и наст держал крепко,
можно было спускаться там, где никто обычно не катается. Валерка проводил
к поезду, помахал рукой и напомнил на прощание, что мы условились
встретиться в марте - на пару денечков заскочить в Славское, на весенний
снег. "Ну, если невтерпеж, рвани в Москву, - сказал он тогда. - Ведь не
дети вы!" - "Вот потому, что не дети, никуда не поеду! - не слишком
любезно отрезал я, чем, верю, обидел друга. - Пустое это все..."
Уже несколько дней я работал, даже собрался в командировку в Харьков,
когда раздался звонок из Москвы. Час был поздний, около одиннадцати, и я
задержался в кабинете лишь потому, что был дежурным редактором по номеру.
- Да, Романько слушает.
- Это я, - послышался тихий, приглушенный не только расстоянием
голос.
- Наташа?!
- Я совсем извелась и стала похожа на ведьму. Бросаюсь на людей, и
меня скоро отвезут в "психушку". Должна тебя увидеть, ну, хоть на час...
Ты не мог бы прилететь в Москву?
Я молчал, потеряв голову. Она поняла мое молчание по-своему. Голос у
нее задрожал.
- Умоляю тебя...
- Завтра я буду в Москве...
- Улица Горького, четырнадцать, квартира семь... Это как раз над
магазином "Грузия", у площади Маяковского...
Я бросил трубку, но тут же схватил ее снова. Набрал знакомый
редакторский домашний номер.
- Ефим Антонович? Это Романько.
- Добрый вечер, Олег Иванович, что-нибудь по номеру?
- Нет, с номером порядок. Подписал по графику, жду сигнальный. Мне
нужно завтра срочно уехать, на два дня...
- У вас, кажется, есть еще неиспользованные дни отпуска?
- Есть.
- Счастливого пути, Олег Иванович!
- Спасибо.
...В Москве трещала, обметала ноги поземкой настоящая зима - повсюду
огромные сугробы, мороз под двадцать, да еще с ветром. Пока доехал из
Внуково, у меня околели ноги - так было холодно в такси. Дом на улице
Горького я знал хорошо, по соседству когда-то жил друг моей спортивной
юности Серега Скворцов. Вход со двора, подъезд нашел сразу. Но дверь была
закрыта, и мне пришлось звонить. Выглянула лифтерша - в пуховом платке и
валенках, поинтересовалась, в какую квартиру иду, и лишь затем впустила. В
подъезде было тепло, я постоял, отогреваясь.
Поднялся на четвертый этаж и нажал кнопку звонка.
Дверь распахнулась сразу, как будто меня ждали.
У Наташки были сумасшедшие глаза, она прикусила губы, словно боялась
проронить хоть одно слово.
Мы стояли, смотрели друг на друга, и никто не решался первым
пошевелиться.
- Вот и я...
Спортивная сумка выпала на пол, мы почти одновременно, расставив
руки, бросились друг к другу. От Наташкиных волос пахло июльской луговой
свежестью, я целовал ее и не мог нацеловаться, и голова пошла кругом -
словно прильнул к прозрачному ручью в иссушающий полдень после долгого и
трудного пути.
- Ты, ты... - шептала Наташка. - Я глупая, какая я глупая - столько
мучаться, когда это так просто, так прекрасно - прижаться к тебе... Я
люблю тебя... готова на все, как ты скажешь, как прикажешь, так и будет...
буду твоей любовницей, наложницей, кем угодно... только бы видеть тебя
хоть изредка, только слышать твой голос...
Она шептала и шептала, а сердце мое разрывалось на части, потому что
оно предчувствовало разлуку, конец всему, я потерплю крах в жизни и уже
никогда - знал это наверняка! - никогда не поднимусь. Пусть говорят, что
так не бывает, но с той минуты, как увидел ее глаза там, в Карпатах, вдруг
понял, что не жить мне без этой девчушки; и оттого что знал - у нас нет
будущего, было так горько - хоть на край света беги. Да разве убежишь от
самого себя?
- Мы вместе, Натали, вместе, и никто не разлучит нас.
- Ты веришь в это?
- Пока ты этого будешь хотеть...
- Ты плохо знаешь меня.
Да, я и впрямь не знал ее, и мои представления базировались на
собственном опыте, а в моем возрасте уже трудно быть без опыта, который
предсказывал, что все это непрочно и призрачно, как тень от свечи или
лунная дорожка: не тронь их - они есть, а попытайся поймать, ощутить - и
ты схватишь пустоту. Двадцатилетняя девчушка, наивно верящая в святые
каноны любви, когда с милым - и в шалаше рай, но вовсе не представляющая,
что для одной любви - жизнь слишком длинная штука. Незвано приходит
привычка, а с ней - холодок в отношениях, и кажется - все есть: дом,
интересная работа, друзья, а люди незаметно, по сантиметру, удаляются друг
от друга, и у каждого образуется собственный мир, куда другому становится
все труднее и труднее проникнуть. А потом и вовсе худо - ты оттягиваешь
час, когда нужно возвращаться домой, и радуешься, что можно уехать на
неделю, а то и на две в командировку... Но ничего этого Наташке я не
сказал.
Она отпустила меня.
- Раздевайся, вот вешалка.
Мы прошли в комнату, и я увидел камин, самый настоящий, облицованный
мраморными плитками и черный изнутри..
- А дрова? - спросил я.
- А магазин "Грузия" зачем? - вопросом на вопрос ответила Наташка.
Не одевая куртку, кинулся вниз, не дожидаясь лифта. Лифтерша
подозрительно посмотрела на меня, но ничего не сказала ("Наверное, все же
произвожу солидное впечатление", - подумал я). Выскочил во двор и выбрал
два пустых ящика из-под вина. Ломать их не стал, так целиком и потащил
наверх.
- Да вы бы в лифте, только стенки не поцарапайте, - сказала женщина и
открыла дверцу. Нетрудно догадаться - я не первый в этом доме прибегал к
услугам магазина.
Это был сказочный день, вечер, ночь и еще день, а потом Наташка
провожала меня на Киевский вокзал.
Она надела серо-голубую короткую шубку, джинсы заправила в высокие
сапожки, и я не мог налюбоваться ею, и меня злило, что ей вслед
оборачивались мужчины.
- Если б ты мог не уезжать, мы пошли бы сегодня в Большой, на
"Лебединое озеро", - сказала она.
5
Оставались последние два дня перед открытием Игр.
Пресс-центр напоминал теперь переполненный гудящий улей: в комнатах и
комнатушках, в разгороженных стенками коридорах, в спортивном зале лицея,
переоборудованном под рабочую комнату пишущей братии, теснились люди -
молодые и пожилые, одетые изысканно, словно собрались на званый бал, и без
всякого почтения к Играм - в жеваных рубашках и поношенных джинсах; кто-то
курил, стряхивая пепел прямо на пол, кто-то бросил под ноги пустую
пластмассовую чашечку из-под кофе, кто-то просто дремал в кресле...
Нужно отдать должное хозяевам: они держались со стоицизмом людей,
которые решили, что самое страшное позади и теперь никакими криками,
обидами и угрозами их не прошибешь. Дудки! Мы сделали эти Игры, через
считанные часы они начнут отсчет времени, а что еще требовалось от нас? -
как бы говорили их лица.
Приехал Виктор Синявский, ребята из Риги и Таллина, Ленинграда и
Алма-Аты. Мы обменивались первыми впечатлениями и первыми неприятностями.
- Хорош гусь, - незлобиво проворчал Виктор, рассматривая мое жилье. -
А каково нам? Сто километров туда да сто километров обратно, в автобусе
спим, кушаем, готовимся к передачам. Да еще ирод американский на нашу
голову попался - водитель наш Джон Хенд, такая ку-клукс-клановская штучка,
что держись! У нас есть еще три негра - тоже водители, ты бы посмотрел,
как он ими помыкает. А ребята терпят, сносят все молча. Хорошие парни,
честные. Сегодня утром два автобуса запоздали, приехали почти на полчаса
позже. Мы, знаешь наших, в крик: безобразие, еще, называется, точность. А
один из них - худенький такой, как тростиночка, извиняется, глаза
виноватые-виноватые, словно мать родную обманул, и говорит: "Мистер Джон
уговаривал, чтоб мы объявили забастовку и не возили красных в Лейк-Плэсид,
а мы отказались!" Ты только вдумайся: мы наняли эти автобусы, заплатили
деньги, а он - бастовать!
- Да, не приходилось нам с тобой видеть подобных олимпиад. Куда ни
ткнешься, сплошные накладки - ни пресс-бюллетеней, ни информационной
службы, да что говорить, - поработать и то негде присесть!
- Ты знаешь, у меня складывается впечатление, что им эта Олимпиада
совершенно не нужна. То есть, оргкомитету нужна, они там просто из кожи
лезут, чтобы залатать дыры, а вот Америке, великой и богатой стране, -
нет. И все тут! Да еще и за нашу Олимпиаду принялись! Но руки, руки,
господа, коротки! - Виктор вошел в раж, и теперь его не остановить. Я
подумал, что меня не покидает двойственное ощущение: радуюсь, что Игры
накануне открытия, и в то же время гложет тревога. С той минуты, когда я
услышал, что Зотова убили, мой оптимизм быстро испаряется.
- Ты поедешь на открытие сессии МОК?
- А как же! Не пойдут члены МОК у американцев на поводу. Я рассуждаю:
любят они нас или нет - это их личное дело. Но если они выступят против
Московской олимпиады, то подрубят сук, на котором сами сидят. Не иначе!
Ведь проголосовать против Игр - значит торпедировать олимпийское движение
вообще.
- Я уверен, что МОК подтвердит свои прежние решения. Лорд Килланин -
вот действительно кремень во всем, что касается олимпизма. Да будь у
власти Брендедж, ого куда мы уже закатились бы!
Рассиживаться было некогда, и мы собрались уходить. Я запирал дверь,
когда услышал телефонный звонок.
- Минутку, Виктор.
Поднял трубку.
- Алло.
- Я хотел бы услышать мистера Романько.
- Он у телефона.
- Ваш друг, который живет за озером, просил прийти к нему после
обеда. У него есть важные сведения для вас. Прощайте!
Взглянул на часы: двенадцать ноль три.
- Вот что, Витя. Ты без меня на сессию отправляйся. Расскажешь, что и
как. А мне нужно позарез смотаться в олимпийскую деревню, - соврал я. -
Постараюсь обернуться в срок, но ты ведь знаешь, как здесь ходят автобусы,
час, минимум, уйдет...
- А чего там в деревне? - В нем заговорила репортерская жилка. - В
случае чего - не поскупись, а?
- Какие разговоры!
- Тогда порядок.
По дороге к пресс-центру заглянули в "Австрийский дом" - двухэтажный,
похожий на "летающую тарелку". Сложенный из золотистой сосны, с огромными
стеклянными окнами-стенами, пронизанный солнцем, он встретил густым
ароматом кофе, сладковатым табачным дымком и тихой приглушенной музыкой.
Мы сбросили куртки и блаженствовали в креслах, попивая кофе и заодно
