ка что, зеленью и подгрунтовкой белой, расписывал он на ящике вид: реч-
ка, как есть живая ихняя Мамура-речка, а над речкой - ветлы, а над ве...
- А-ах! - как гром разразила его сверху Шмитова рука.
- Т-ты красишь? Ты... красишь? Я... тебе... что... велел?
И еще что-то кричал Шмит - может, и не слова даже, очень даже просто,
что не слова, - кричал и бил прислонившегося к зарядному ящику Муравья.
Бил - и все больше хотелось бить: до крови, до стонов, до закатившихся
глаз. Так же неудержно, как раньше хотелось без конца тоненькую Марусю
подымать на руки, целовать - неудержно.
Со страху ли, или уж больно большим преступником видел себя Муравей,
но только не кричал он. А Шмиту попритчилось тут упрямство. Нужно было
одолеть, нужен был... нужен был - задыхался Шмит - нужен был крик, стон.
Шмит вытащил из кармана револьвер - и только тут Муравей заорал бла-
гим матом.
На поле за пороховым погребом услыхали. Размахивали руками, прыгали
через канавы, неслись сюда черные фигуры. И впереди был Андрей Иваныч:
он дежурил сегодня с солдатами.
Шмит поглядел на Андрея Иваныча, что-то хотел ему сказать, но уж
близко дышали, запалились, бежавши, солдаты. Шмит махнул рукой и медлен-
но пошел.
Солдаты стояли в кругу вкруг лежащего, вытягивали головы, долго никто
не насмеливался подойти. Потом вылез, кряхтя, из середины неуклюже-сте-
пенный детина, присел на карачки к Муравью:
- Э-эх, сердешный, как он тебя, знычть, ловко оборудовал...
Андрей Иваныч узнал Аржаного. Аржаной приподнял голову Муравью и уме-
ло, как будто это не впервой ему, обматывал ситцевым платком.
"Да, это Аржаной, тот самый, что манзу убил. Тот самый..." - И заду-
мался Андрей Иваныч.
17. Клуб ланцепупов.
Все уж это знали, что Шмит совсем, как бешеный, бегает. И когда неж-
данно-негаданно вошел он в столовую собрания, все, как по команде, при-
тихли, прижухли, даром, что навеселе были.
- Ну, что ж вы, господа? О чем? - Шмит оперся о стол, с тяжелой ус-
мешкой.
Все сидели, а он стоял: вот это будто, самое неловкое и было, верте-
лись. Кто-то не вытерпел и вскочил:
- Мы... мы ане-анекдот...
- Ка-акой анекдот?
... "Какой?" Как нарочно, вылетели все из головы: какой же. "А вдруг
он нюхом учует, что мы говорили о нем и..."
Выручил капитан Нечеса. Поковырял сизый свой нос и сказал:
- А мы... это, да, армянский - знаешь? Одын ходыт, другой ходыт...
двэнадцатый ходыт, что такой?
Шмит почти улыбнулся:
- А-а, двэнадцатый ходыт? Стало быть, капитан-Нечесовы дети...
Все подхватили, загоготали облегченно:
"Что же, он даже и ничего вовсе, даже и шутит"...
Шмит обвел их всех острыми, железно-серыми глазами, каждого ощупал
отдельно и сказал:
- Господа, а не осточертело вам здесь? Не пора ли чего-нибудь этакого
похлеще? А? Не ахнуть ли нам в город, в ланцепуповский клубик, например?
Чуть ли не с год ведь не были.
Шмит глядел, искал: "Поедут - не поедут? А вдруг - поедут, и мы там
где-нибудь встретим Аза... Азанчеева? Вдруг - ведь может же"...
Публика оживилась.
- Теперь? Да ведь о полночь уж... С ума спятить! - всю ночь переть
туда - ехать... Ветер, качать будет...
- Ну-с? Как же? - усмешкой хлестнул Шмит Андрея Иваныча, уперся в ши-
рокий Андрея-Иванычев лоб.
Андрей Иваныч вышел вперед и сказал, хотя и не знал даже толком, что
за клуб такой ланцепупов, - сказал:
- Я еду.
Лиха беда начать, а там уж пойдет. Загалдели: - и я, и я! Засуети-
лись, застегивали шинели, пошли к берегу. Не поехал только Нечеса.
На воде был такой холодина, что все языки подвязались. Свистел, жуть
нагонял ветер. Дремали, сидя. Без конца, всю ночь, колотилась головою
волна о железный борт.
Под'езжали на рассвете. Медленно, презрительно, величаво выкатывалось
из воды солнце. Сразу стало стыдно клевать носом, вскочили, глядели на
непроснувшийся, розово-синий на горе город.
Растолкали на пристани китайцев-извозчиков и покатили гуськом на пяти
дребезгливых подводах на самый край города.
На звонок дверь, как у Кащея во дворце, сама растворилась: людей не
видать было. Шопотом, воровато вошли в приготовленную комнату, вида нео-
бычного, очень длинную: коридор, а не комната. У одной стены - узкий,
весь в бутылках, стол. А насупротив, где окна - ничего: пусто, гладко.
Шмит налил полнехонек стакан рома, выпил, рука у него чуть дрожала,
глаза узились и кололи.
- Ну, что ж, господа, жребий?
Кинули жребий. Выпал орел четверым: Шмиту, Молочке, Тихменю, Нестеро-
ву. Отчего-то розовость Молочкова мигом полиняла.
- Я бросаю! - крикнул Шмит и кинул за окно большой, весело сверкнув-
ший золотой.
На раскрытом окне опущена и парусом вздувается штора. Стали у окна
попарно - справа и слева, вынули револьверы, вытянулись, ждали. Резкий,
кованный профиль Шмита, острый, выдвинутый вперед подбородок, закрытые
глаза...
- Но зачем же они... - поднял было голову Андрей Иваныч: ничего не
понимал.
На него цыкнули: притих. У всех были красные, дикие глаза, с прозе-
ленью лица: может, от бессонной ночи. Вихрились какие-то несуразные об-
рывки слов в головах. Лили в себя спирт. Сердце - в нестерпимых, слад-
ко-мучительных тисках.
Плыл вверх солнечный квадрат на белой занавеске. Все так же молча си-
дели. Не знал никто: час прошел, или два, или...
Шаги по тротуару под окном. Какая-то одинаковая у всех судорога - и
четыре нестройных, вразброд, выстрела.
Вскочили, взбудораженно загалдели, все кинулись к окну. У самой стены
лежал на спине в ватной синей кофте манза: нагнулся, было, за новеньким,
золотым. Но поднять, должно быть, не успел.
Уж что было дальше, не видал Андрей Иваныч. От ночи ли бессонной, от
винного ли дурмана, или еще от чего, но только сомлел он. Как стоял у
окна, так тут же на пол и сел.
Очнулся: совсем близко над ним Шмитовы железно-серые глаза.
- Разве мыслимо? - Шмит встал с колен, выпрямился. - Офицер, как инс-
титутка, на кровь не может глядеть. Я всегда это говорю: офицер в мирное
время должен учиться убивать...
Андрей Иваныч медленно поднимался с полу - шатнулся - схватился за
Тихменя.
Тихмень взял его под руку, повел к выходу:
- Пойдемте, голубчик, пойдемте. Вам еще рано, погодите...
Вышли в маленький голый садик с почернелым забором, с печально-непок-
рытой землей. Только недавно еще вышло на небо солнце, а уж затягивался
смертной пленкой тумана его зрак.
Тихмень сбросил фуражку, провел рукой по зализам своим, глянул вверх:
- Скверно. Все скверно. Так скверно! - сказал он скрипуче. Махнул ру-
кой, и опять сидел молча, слишком длинный, непрочный. Полз ржавый, ржа-
вящий, желтый туман.
- Хотя бы война какая, что ли... - буркнул в нос Тихмень.
- Хороши мы будем на войне!
Хотел это только сказать или сказал - и сам того не знал Андрей Ива-
ныч: в голове колотилось, клочьями неслось стремглав, путалось.
18. Альянс.
Пост великий, мокреть, теплынь. Чавкает под ногами грязь, - так чав-
кает, что вот-вот человека проглотит.
И глотает. Нету уж сил карачиться, сонный тонет человек и, засыпая,
молит: "Ох, война бы, что ли... Пожар бы, запой бы уж, что ли"...
Чавкает грязь. Гиблые бродят люди по косе, в океан уходящей. Чертятся
на черном вдалеке белые полосочки - корабли. Ах, не завернет ли ка-
кой-нибудь и сюда? С великого поста ведь всегда заходить начинают. Вот,
в прошлом году уж целых два в феврале зашли, - заверни, миленький, ах,
заверни... Нет! Ну, так, может быть - завтра?
И завтра пришло. Как снег на голову, как веселый снег - свалились
французы.
В тот час сидели на пристани Молочко и Тихмень, вспоминали клуб лан-
цепупов, глядели в даль. Вдали дымок, и все ближе, все быстрее - и уж
вот он, весь виден - крейсер, белый и ладный, как лебедь, и французский
флаг. Тихмень оробел и наутек пустился. А Молочко остался, загарцовал,
взыграл: он первым все узнает, он первым - встретит, он первым - расска-
жет!
- Я счастлив приветствовать вас на далекой, хотя и русской... то
есть, на русской, хотя и далекой земле...
Вот как выразился Молочко: он лицом в грязь не ударит. Ведь у него
француженка-гувернантка была...
Французский лейтенантик, которому сказана была Молочкова речь, не
улыбнулся - сдержался:
- Наш адмирал просит разрешения осмотреть батарею и пост.
- Господи, да я... Я побегу, я - в момент, - и помчался Молочко.
Но к кому сунуться-то, к кому бежать? Никого из начальства нету, за
старшого Нечеса остался. А Нечеса очень невразумителен бывает, коли не в
пору его после обеда взбудить. Беда да и только!
- Капитан Нечеса, капитан... Вставайте же, французский адмирал прие-
хал, желает пост осмотреть...
- Хрр... пфф... хрр... Ко-кого?
- Адмирал, говорю, французский!
- К ч-чортовой матери адмирала, спать хочу. Хрр... пфф...
Молочко стянул с капитана накинутый сверху китайский халат, крикнул
Ломайлова:
- Ломайлов, квасу капитану!
Но Ломайлова нету: ушел нынче Ломайлов трубы чистить. Принесла квасу
сама капитанша, Катюшка.
Капитан хлебнул, кой-какие слова стал понимать:
- Францу-узы? Да что они, спятили? Зачем?
- Капитан, поскорей, ради Бога! Ведь у нас с французами альянс...
Ей-Богу, нагорит!
- О, Господи, откуда? за что? Солдаты, солдаты-то каковы с работами
этими генеральскими! Молочко, гони туда, к пороховому, в сей секунд.
Всех чтобы, дьяволов, в лес угнали! Ни один чтобы с-собачий сын носу не
показал!
И вот, капитан Нечеса стоит, наконец, на пристани, распахнута шинель,
на мундире все регалии.
Главная спица в колеснице - Молочко - вертится, сверкает, переводит.
Адмирал французский не первой уж молодости, а тонкий да ловкий, как в
корсете. Вынул книжечку, любопытствует, записывает.
- А какие у вас порционы солдатам? Так, так. А лошадям? Сколько рот?
А сколько прислуги на орудие? А-а, так!
Пошли всем кагалом в казармы. Там уж успели прибрать, почистить: ни-
чего себе. Только дух очень русский стоит. Заторопились французы на
вольный воздух.
- Ну, теперь их только к пороховому - и все, и слава Богу...
И оставался уж один до порохового квартал, как из дома поручика Нес-
терова вылез Ломайлов. Кончил трубы чистить, очень аккуратно все почис-
тил, и в зале, и в спальне. Кончил - и шел себе до дому с метлой, в от-
репьях - лохматая, черная образина.
Адмирал любопытно вскинул пенснэ.
- А-а... А это кто же? - и повернулся к Молочке за ответом.
Молочко, утопая, взглядом - молил Нечесу, Нечеса свирепо-символически
ворочал глазами.
- Это... э-это ланцепуп, ваше превосходительство! - вякнул Молочко,
вякнул первое, что в голову взбрело. Говорили перед тем с Тихменем о
ланцепупах, ну и...
- Lan-ce-poupe? Это... что ж это значит?
- Это... ме-местный инородец, ваше превосходительство.
Адмирал очень заинтересовался:
- Во-от как? Я и не слыхал такого наименования до сих пор, а этногра-
фией очень интересуюсь...
- Недавно только открыты, ваше превосходительство.
Генерал записал в книжку:
- Lan-ce-poupe... Очень интересно, очень. Я сделаю доклад в Географи-
ческом обществе. Непременно...
Нечеса задыхался от нетерпенья узнать, что такое вышло и что за раз-
говор странный - о ланцепупах.
А адмирал - час от часу не легче - уж новую загогулю загнул Молочке:
- Но... почему же я не вижу ваших солдат, ни одного?
- О-о-они, ваше превосходительство, в... в лесу.
- В лесу-у? Все? Гм, зачем же?
- Их, ваше превосходительство, ланце-ла-ланцепупы эти самые... То
есть они все отправлены, наши солдаты, то есть, на усмирение, значит,
ланцепупов...
- Ах, так это, значит - не совсем еще покоренный народец? Да у вас
тут сюрпризы на каждом шагу!
"Сюрпризы! Какие, вот, от тебя еще будут сюрпризы? Заврусь, запута-
