француз, с которым накануне он обедал в ресторации. Извозчик, оправив сбрую,
взлез на козлы, присвистнул, махнул кнутом, колокольчик зазвенел, и по обеим
сторонам дороги замелькали высокие сосны и зеленые поля; изредка показывались
среди деревьев скромные дачи, выстроенные в довольном расстоянии одна от
другой, по этой дороге, нимало не похожей на Петергофскую, которая
представляет почти беспрерывный и великолепный ряд загородных домов, пленяющих
своей красотой и разнообразием. Чрез несколько минут коляска поднялась на
Пулковскую гору, и вскоре за обширным зверинцем закраснелся вдали колоссальный
дворец Царского Села, некогда удивлявший путешественников своей позлащенной
кровлею и азиатским великолепием. Подъезжая к зверинцу, одна из лошадей
переступила постромку, начала бить; другие лошади также испугались и понесли
вдоль дороги. После многих бесполезных усилий извозчику удалось наконец при
помощи Рославлева остановить лошадей. Коляска уцелела, но большая часть
веревочной сбруи изорвалась, и надобно было, по крайней мере, с полчаса
времени для приведения в порядок упряжи. Рославлев, оставя при коляске своего
слугу, пошел пешком по дорожке, пробитой вдоль стены зверинца. Он заметил в
одном месте небольшой пролом, от которого узенькая тропинка, извиваясь, вела в
глубину леса. Желая погулять несколько времени в тени деревьев, Рославлев
пустился по тропинке. Не прошло пяти минут, как вдруг ему послышались близкие
голоса; он сделал еще несколько шагов, и подле него за кустом погремел
отрывистый вопрос: "Ну, что?.. Хорошо ли?" - "Нет, братец!" - отвечал кто-то
голосом не вовсе ему не знакомым. "Что это за барьер? Еще на три шага ближе!"
Рославлев поразодвинул сучья густого куста, который скрывал от него говорящих,
и увидел на небольшой поляне четырех человек. Двое были ему совершенно
незнакомы; а в остальных он тотчас узнал молчаливого офицера и француза, с
которым обедая накануне в рублевом трактире. Не трудно было отгадать, для чего
эти господа приехали так рано в зверинец. Повинуясь первому движению,
Рославлев сделал шаг назад: но какое-то непреодолимое любопытство победило это
человеческое чувство. С сильно бьющимся сердцем, едва переводя дух, он
притаился за кустом и остался невидимым свидетелем кровавой сцены, которая
должна была оправдать слова, сказанные им накануне, - о ненависти русских к
французам.
- Ну, кончил ли ты? - закричал молчаливый офицер своему товарищу, который
вколачивал в землю две палки, в двух шагах одна от другой.
- Кончил! - отвечал молодой человек высокого роста, в военном сюртуке и
кавалерийской фуражке. - Только, воля твоя, по-моему, лучше стреляться на
плаще. Два шага!.. по крайней мере, надобно четыре.
- Эх, полно, братец! что за ребячество. На, возьми, подсыпь на полку.
- Позвольте спросить, - сказал секундант француза, человек средних лет,
который, судя по выговору, был также иностранец. - Я желал бы знать, по
крайней мере, причину вашей дуэли.
- А на что вам это? - спросил офицер, подавая своему товарищу другой
пистолет. - Приколоти покрепче пулю, братец! Да обей кремень: я осечек не
люблю;
- Мне кажется, - возразил иностранец, - что я, будучи секундантом, имею
полное право знать...
- За что мы деремся?.. - перервал офицер.
- Да так, мне надоела физиономия вашего приятеля. Отмеривай пять шагов, -
продолжал он, обращаясь к кавалеристу, - Не угодно ли и вам потрудиться?
- Но, милостивый государь! мне кажется, что если вы не имеете другой
причины...
- Имею, сударь! Ваш приятель - француз. Прошу отмеривать пять шагов.
- Еще одно слово, господин офицер. Мне кажется...
- А долго ли, сударь, вам будет казаться? Я вижу, вы любите болтать; а я не
люблю, и мне некогда. Извольте становиться! - прибавил он громовым голосом,
обращаясь к французу, который молчал в продолжение всего разговора.
- В самом деле! - вскричал кавалерист, - что за болтовня! Драться так
драться. Вот твое место, братец. Смотри целься хорошенько; да не торопись
стрелять.
Оба противника отошли по пяти шагов от барьера и, повернясь в одно время,
стали медленно подходить друг к другу. На втором шагу француз спустил курок -
пуля свистнула, и пробитая навылет фуражка слетела с головы офицера.
- Черт возьми! этот француз метит хорошо! - сказал сквозь зубы кавалерист. -
Смотри, брат, не промахнись!
Раздался второй выстрел, и вмиг вся левая рука француза облилась кровью.
- Эх, братец! - сказал кавалерист, - немножко бы полевее. Я говорил тебе
взять мои пистолеты. Какая, черт, стрельба без шнелера! (Приспособление к
спусковому механизму (нем.).)
Прошло еще несколько секунд; сердце Рославлева почти перестало биться.
Расстояние между поединщиками становилось все менее; вот уже оставалось не
более шести или семи шагов... вдруг раздался третий выстрел.
- Ты ранен? - вскричал кавалерист.
- Нет, - отвечал офицер, взглянув хладнокровно на правое плечо свое, с
которого пулею сорвало эполет. - Теперь милости прошу сюда к барьеру! -
продолжал он, устремив свой неподвижный взор на француза.
- Je suis mort! (я погиб! (фр.)) - промолвил вполголоса раненый.
- Боже мой! он истекает кровью! - сказал его секундант, вынимая белый платок
из кармана.
- Не трудитесь! - перервал офицер, - он доживет еще до последнего моего
выстрела. Ну, что ж, сударь? Да подходите смелее! ведь я не стану стрелять,
пока вы не будете у самого барьера.
- Господин офицер! - вскричал иностранец. - Подумайте! в двух шагах! Это все
равно...
- Если б я приставил ему мой пистолет ко лбу? Разумеется. Еще один шаг,
господин кавалер Почетного легиона! Прошу покорно!
- Eh bien! soit! (Хорошо! пусть будет так! (фр.)) - сказал француз, бросив в
сторону свой пистолет. Он подошел, шатаясь, к барьеру и, сложив крест-накрест
руки, стал прямо грудью против своего соперника. Кровь ручьем текла из его
раны; смертная бледность покрывала лицо; но он смело смотрел в глаза офицеру,
и только едва заметная судорожная дрожь пробегала от времени до времени по
всем его членам. Офицер прицелился, - конец его пистолета почти упирался в
лоб француза. Вся кровь застыла в жилах Рославлева. Он хотел закричать; но
ужас оковал язык его. Меж тем офицер спустил курок, на полке вспыхнуло, но
пистолет не выстрелил.
- Ты жив еще, мой друг! - вскричал секундант француза.
- Ненадолго! - примолвил хладнокровно офицер. - Подсыпь на полку, братец!
- Ради самого бога! - сказал отчаянным голосом иностранец, - пощадите этого
несчастного!.. У него жена и шестеро детей!
Вместо ответа офицер улыбнулся и, взглянув спокойно на бледное лицо своей
жертвы, устремил глаза свои в другую сторону. Ах! если б они пылали
бешенством, то несчастный мог бы еще надеяться, - и тигр имеет минуты
милосердия; но этот бесчувственный, неумолимый взор, выражающий одно мертвое
равнодушие, не обещал никакой пощады.
- Господин офицер! - продолжал иностранец, - если жалость, вам неизвестна, то
подумайте, по крайней мере, что вы хотите отправлять в эту минуту должность
палача.
- Да, я желал бы быть палачом, чтоб отсечь одним ударом голову всей вашей
нации. Посторонитесь!
- Одно слово, сударь, - прошептал едва слышным голосом раненый. - Прощай, мой
друг! - продолжал он, обращаясь к своему секунданту. - Не забудь рассказать
всем, что я умер как храбрый и благородный француз, скажи ей... - Он не мог
докончить и упал без чувств в объятия своего друга.
- Жаль! - сказал кавалерист, - он не трус! И признаюсь, если б я был на твоем
месте...
- И полно, братец! Все-таки одним меньше. Теперь, кажется, осечки не будет, -
прибавил офицер, взглянув на полку пистолета. Он взвел курок...
- Остановитесь! - вскричал Рославлев, выбежав из-за куста и заслонив собою
француза. - Это ужасно! Это не поединок, а смертоубийство!
- Кто вы? - спросил офицер, опустив свой пистолет.
- Такой же русской, как вы.
- В самом деле? Что ж вам здесь надобно?
- Спасти этого несчастного отца семейства!
- Право? То есть вам угодно стать на его место?
- - Да! - вскричал Рославлев. - И если вы хотите быть чьим-нибудь убийцею...
- Хочу, сударь! Но прежде мне надобно кончить с этим кавалером Почетного
легиона!
- Стыдитесь, господин офицер! Разве вы не видите? он без чувств!
- Но жив еще. Позвольте!..
- Нет! - сказал Рославлев, взглянув с ужасом на офицера, - вы не человек, а
демон! Возьмите отсюда вашего приятеля, - продолжал он, относясь к
иностранцу, - и оставьте мне его пистолеты. А вы, сударь! вы бесчеловечием
вашим срамите наше отечество - и я, от имени всех русских, требую от вас
удовлетворения.
- О, если вы непременно хотите... Помоги ему, братец, дотащить до дрожек
этого храбреца. А с вами, сударь, мы сейчас разделаемся. Русской, который
заступается за француза, ничем его не лучше. Вот порох и пули. Потрудитесь
зарядить ваши пистолеты.
Иностранец перевязал наскоро руку своего товарища и при помощи кавалериста
понес его вон из леса. Меж тем, пока Рославлев заряжал оставленные французом
пистолеты, офицер не спускал с него глаз.
- Не обедали ли вы вчера в ресторации у Френзеля? - спросил он наконец.
- Да, сударь! Но к чему это?..
- Не трудитесь заряжать ваши пистолеты - я не дерусь с вами.
- Не деретесь?..
- Да. Это было бы слишком нерасчетисто: оставить живым француза, а убить,
может быть, русского. Вчера я слышал ваш разговор с этим самохвалом: вы не
полуфранцуз, а русской в душе. Вы только чересчур чувствительны; да это
пройдет.
- Нет, сударь, права человечества будут для меня всегда священны!
- Даже и тогда, когда эта нация хвастунов и нахалов зальет кровью наше
отечество? Не думаете ли вы заслужить их уважение, поступая с ними, как с
людьми? Не беспокойтесь! они покроют пеплом всю Россию и станут хвастаться
своим великодушием; а если мы придем во Францию и будем вести себя смирнее,
чем собственные их войска, то они и тогда не перестанут называть нас
варварами. Неблагодарные! чем платили они до сих пор за нашу ласку и
хлебосольство? - продолжал офицер, и глаза его в первый раз еще заблистали
каким-то нечеловеческим огнем. - Прочтите, что пишут и печатают у них о
России; как насмехаются они над нашим простодушием: доброту называют
невежеством, гостеприимство - чванством. С каким адским искусством превращают
все добродетели наши в пороки. Прочтите все это, подслушайте их разговоры - и
если вы не поймете и тогда моей ненависти к этим европейским разбойникам, то
вы не русской! Но что я говорю? Вы так же их ненавидите, как я, и, может
быть, скоро придет время, что и для вас будет наслажденьем зарезать из своих
рук хотя одного француза. Прощайте! Офицер приподнял свою фуражку и пошел
скорыми шагами по тропинке, которая шла к противуположной стороне зверинца.
С невольным трепетом смотрел Рославлев вслед за уходящим офицером. Все, что
ненависть имеет в себе ужасного, показалось бы добротою в сравнении с той
адской злобою, которая пылала в глазах его, одушевляла все Черты лица,
выражалась в самом голосе в то время, как он говорил о французах. Рославлев
вышел из леса и догнал свою коляску, которая ехала шагом вдоль зверинца. "Боже
мой! - думал он в то время, как отдохнувшие лошади мчали его по большой
Московской дороге, - до какой степени может ожесточиться сердце человеческое!
И как виновен тот, чье властолюбие сделало предметом всеобщей ненависти нацию,
столь благородную и некогда столь любимую всеми просвещенными народами
Европы". Не скоро прояснилось в душе его, потрясенной ужасной сценою, которой
он был свидетелем; но наконец образ Полины, надежда скорого свидания и
усладительная мысль, что с каждым шагом уменьшается пространство, их
разделяющее, рассеяли грусть его, и будущее предстало пред ним во всем
очаровательном своем блеске - обманчивом и ложном, но необходимом для нас,
жалких детей земли, почти всегда обманутых надеждою и всегда готовых снова
