бриться, найти какую-нибудь рвань, перезнакомиться с ханыгами в
кабачках и темных переулках, а потом -- слушать. Главная
хитрость -- сделать статью трогательной, упомянуть о личных
трагедиях отбросов общества, затронуть самые тонкие душевные
струны читателей.
-- Коко,-- сказал Квиллерен,-- к сочельнику у всех в
городе глаза будут на мокром месте.
Коко, моргая, смотрел Квиллерену в лицо. Потом низко и
требовательно мяукнул.
-- Что ты хочешь этим сказать? -- поинтересовался
Квиллерен. Миска только что наполнена водой, коробка с песком в
ванной -- сухая...
Коко встал и прошелся по постели. Он потерся мордочкой о
спинку кровати и оглянулся на Квиллерена. Потом вновь потерся,
лязгнув при этом клыками по металлическому украшению спинки.
-- Ты чего-то хочешь? Чего же?
Кот сонно мяукнул и вспрыгнул на спинку кровати,
балансируя, словно канатоходец, прошел по ней из конца в конец,
а потом, опершись передними лапами о стену, потерся мордочкой о
выключатель. Тот щелкнул, и свет погас. С довольным урчанием
Коко свернулся калачиком на кровати, собираясь заснуть.
Глава 2
-- Рождество в Хламтауне! -- сказал Квиллерен редактору
отдела.-- Впечатляет?
Арч Райкер сидел за столом и лениво просматривал утреннюю
почту, кидаю большую часть корреспонденции через плечо в
сторону большой мусорной корзины.
Квиллерен примостился на уголке редакторского стола и
ждал, как старый друг отреагирует на его слова. Он знал, что
внешне это никак не проявится. На лице Райкера отражалось
только спокойствие заслуженного бюрократа. Места удивлению,
восторгу или возмущению там не было.
-- Хламтаун? -- пробормотал Райкер.-- Возможно, из этого
что-то выйдет. Как бы ты взялся за дело?
-- Я бы ходил по Цвингер стрит, общался с людьми, болтал
бы.
Редактор откинулся на спинку стула и скрестил руки за
головой.
-- Ладно, продолжай.
-- Это острая тема, и я мог бы вложить туда душу.
"Душа" была неизменным паролем в "Беге дня". Главный
редактор постоянно напоминал сотрудникам о том, что надо
вкладывать душу во все, в том числе и в прогнозы погоды.
Райкер кивнул.
-- Босс будет счастлив. Это должно иметь успех. Моей жене
тоже понравится. Она ведь целыми днями пропадает в Хламтауне.
Он сказал это совершенно спокойно. Квиллерен был поражен.
-- Рози? Ты хочешь сказать...
Райкер по-прежнему невозмутимо покачивался на вращающемся
стуле.
-- Она пристрастилась к этому пару лет назад и с тех пор
просто нас разоряет.
Квиллерен огорченно погладил усы. Знакомство с Рози
длилось уже много лет,-- с той поры, когда Арч и он были еще
совсем зелеными репортерами в Чикаго.
-- Когда... Как это случилось, Арч?
-- Однажды она пошла в Хламтаун с каким-то подругами и
увлеклась. Я и сам начинаю этим интересоваться. Только что
заплатил двадцать восемь долларов за старую банку от чая --
раскрашенная жесть. Жестью я как раз и занимаюсь: консервные
банки, фонарики...
-- О ч-ч-чем это ты? -- заикаясь, выговорил Квиллерен.
-- О всяком старом хламе. О древностях. Об антиквариате. А
ты о чем?
-- Черт побери, я говорил о наркотиках!
-- Ты решил, что мы наркоманы?! -- возмутился Арч.-- К
твоему сведению, Хламтаун -- район антикварных магазинов.
-- Но таксист сказал, что там притоны наркоты!
-- Ты что, не знаешь таксистов? Конечно, район приходит в
упадок, и по ночам там могут шляться всякие подонки, но днем в
Хламтауне полно приличных покупателей вроде Рози и ее подруг. А
твоя бывшая разве не водила тебя за антиквариатом?
-- Однажды в Нью-Йорке затащила меня на выставку, но я это
старье терпеть не могу.
-- Очень жаль,-- сказал Арч.-- Рождество в Хламтауне,
похоже, не плохая идея, но тебе придется держаться антикварной
темы. Босс ни за что не позволит писать о наркотиках.
-- А почему бы и нет? Вышел бы необычный рождественский
очерк.
Райкер покачал головой.
-- Рекламодатели будут против. Читатели становятся
прижимистыми, когда нарушают их спокойствие.
Квиллерен презрительно фыркнул. Арч вздохнул.
-- Почему бы тебе, Квилл, в самом деле не написать про
антиквариат?
-- Я же сказал, что ненавижу эти древности!
-- Ты передумаешь, когда придешь в Хламтаун.
Пристрастишься, как все мы.
-- Спорим, что нет?
Арч вынул бумажник и достал оттуда маленькую исписанную
желтую карточку.
-- Вот адреса Хламтаунских продавцов. Только потом верни.
Квиллерен прочитал некоторые названия: "Всякая всячина",
"Только крела", "Три сестрички", "Бабушкин сундук"... Ему стало
муторно.
-- Слушай, Арч, я хотел дать что-нибудь для конкурса.
Что-нибудь эдакое. А что я могу выжать из древностей? Мне
повезет, если я получу двадцать пятую мороженную индейку.
-- Возможно, ты будешь приятно удивлен. В Хламтауне полно
всяких чудаков. А сегодня будет аукцион.
-- Терпеть не могу аукционы!
-- Этот должен быть занятным. Пару месяцев назад умер один
продавец, и все его имущество пускают с молотка.
-- Если хочешь знать мое мнение, на свете нет ничего
скучнее аукционов.
-- Антиквариатом часто занимаются женщины -- незамужние,
разведенные, вдовушки... Это-то ты должен оценить! Слушай, не
валяй дурака! Что это я перед тобой стою на ушах? Это твое
новое задание. Вот и займись.
Квиллерен стиснул зубы.
-- Ладно. Дай мне на такси. Туда и обратно!
Он зашел в парикмахерскую, подстригся и подравнял усы --
традиционная процедура перед тем, как приняться за новое дело;
а ведь собирался подождать до Рождества. Потом поймал такси и
поехал по Цвингер стрит -- не без дурных предчувствий.
Начало улицы было застроено учреждениями, поликлиниками и
современными жилыми домами. За ними простирался заснеженный
пустырь -- здесь когда-то были трущобы, которые теперь снесли.
Еще дальше от центра расположилось несколько кварталов старых
пустующих зданий с заколоченными окнами -- ближайшие
претенденты на снос. И лишь потом начинался Хламтаун.
При свете дня улица выглядела еще хуже, чем прошлой ночью.
Многие старинные дома и огромные викторианские особняки вовсе
заброшены. Другие либо превращены в гостиницы, либо изуродованы
пристроенными витринами магазинов. Водосточные канавы забиты
кашей серого льда с грязью, мусорные баки примерзли к
нерасчищенным тротуарам.
-- Этот район -- бельмо на глазу города,-- заметил
таксист.-- Давно пора бы его того...
-- Не беспокойтесь, так и будет! -- с надеждой откликнулся
Квиллерен.
Приметив антикварные магазины, он остановил такси и
неохотно вылез. Обвел взглядом мрачную улицу. Рождество в
Хламтауне! В отличие от других районов, этот не был празднично
украшен. Над широкой улицей не висели гирлянды, на фонарях не
трубили сверкающие херувимчики. Прохожих почти не попадалось,
машины проносились мимо, скрипя шинами, спешили куда-то в
другие места.
Порыв северо-восточного ветра погнал Квиллерена к первой
же двери под вывеской, утверждавшей, что там продается
антиквариат. Внутри было темно, дверь оказалась запертой, но
журналист приложил руки к лицу и всмотрелся сквозь стекло
витрины. Он увидел большую деревянную скульптуру: кривое дерево
с пятью обезьянами в натуральную величину, расположившимися на
его ветвях. Одна обезьяна держала в лапах крючок для шляпы.
Другая -- лампу. У третьей было зеркало. У четвертой -- часы. У
пятой -- подставка для зонта.
Квиллерен, чертыхнувшись, попятился.
Неподалеку он обнаружил магазин под названием "Три
сестрички". Лавка была закрыта, хотя табличка в окне настаивала
на обратном.
Квиллерен поднял воротник пальто и прикрыл уши перчатками.
Он уже жалел, что подстригся так коротко. Следующим на очереди
был "Бабушкин сундук" -- и подвальчик под названием
"Антик-техника", который выглядел так, словно не открывался
вообще никогда.
Между антикварными магазинами вклинились другие лавки с
неизменно грязными окнами. В одной из них -- даре под вывеской
"Фрукты, Сигары, Резиновые перчатки и Всякая всячина
Попопополуса" -- Квиллерен купил пачку табака, который оказался
сырым.
С растущей неприязнью к своему новому заданию журналист
добрался мимо полуразрушенной мужской парикмахерской и
третьеразрядной лечебницы до большого углового антикварного
магазина. На двери висел замок, а на окне -- объявление об
аукционе. Квиллерен проверенным уже способом заглянул внутрь:
пыльная мебель, настенный часы, зеркала, охотничий рог,
превращенный в люстру, и мраморные статуи юных гречанок в
скромных позах.
Кроме того, он увидел отражение другого человека,
направлявшегося к магазину. Неуверенной поступью этот другой
приблизился, и послышался дружеский бас:
-- И тебе нравится эта дрянь?
Квиллерен обернулся и оказался лицом к лицу с забулдыгой,
красноглазым и сильно подшафе, но настроенным дружелюбно. На
пьянчужке было пальто, явно сшитое из старой попоны.
-- Знаешь, что это? Др-рянь! -- повторил алкаш, пьяно
ухмыляясь и всматриваясь через дверь в товары, повернулся к
Квиллерену и снова произнес, осыпав журналиста мелкими брызгами
слюны:
-- Д-р-р-рянь!
Квиллерен отпрянул от отвращения и вытер лицо платком, но
непрошенный собеседник, видно, поставил себе целью с ним
подружиться.
-- Не войдешь,-- с готовностью объяснил он.-- Дверь
заперта. Заперли после убийства.
Возможно, он уловил в лице журналиста проблеск интереса,
потому что добавил:
-- Замочили! За-мо-чи-ли!
Это было еще одно полюбившееся ему словечко, и он
проиллюстрировал его, всаживая воображаемый нож в живот
собеседника.
-- Сгинь! -- пробормотал Квиллерен и пошел дальше.
Неподалеку был сарай для экипажей, в котором оборудовали
мебельную мастерскую. Журналист попробовал открыть и эту дверь,
заранее зная, что ничего не выйдет. Он оказался прав.
У него появилось неприятное ощущение, что все эти
заведения фальшивые, как театральные декорации. Где их
владельцы? Где коллекционеры, готовые заплатить двадцать восемь
долларов за старую жестянку? Он видел вокруг только двух
детишек в мешковатых комбинезонах, рабочего с ведром, старушку
в черном, семенившую по улице с сумкой для покупок, и
добродушного пьяницу, усевшегося теперь на обледеневший
тротуар.
Квиллерен поднял глаза и заметил, как в одном окне что-то
будто шевельнулось -- в сверкающем чистотой окне выкрашенного в
серый цвет небольшого здания со свежей черной отделкой и
красивым медным дверным молотком. Строение больше походило на
жилой дом, но вывеска ясно гласила: "Голубой дракон.
Антиквариат".
Он медленно поднялся по восьми каменным ступенькам и
попробовал открыть дверь, вновь уверенный, что та окажется
запертой. Однако, к удивлению, она открылась, и журналист вошел
в прихожую, очень элегантную и аккуратную.
Натертый паркет покрыт восточным ковром, стены оклеены
изящными китайскими обоями. Над полированным столиком с
хризантемами в фарфоровой вазе -- зеркало в позолоченной раме,
увенчанное тремя завитками. Слышался аромат экзотических
благовоний. Стояла мертвая тишина, если не считать тиканья
часов.
Квиллерен застыл в изумлении и вдруг почувствовал, что за
ним наблюдают. Он резко повернулся, но увидел только арапа --
вырезанную из черного дерева фигуру нубийского раба в
натуральную величину с тюрбаном на голове и злыми глазами,
