Яша все перебирал струны, а Леша постепенно перемещался на нарах бли-
же к Тате. Подползал, как разведчик. Тата увлеченно пела песни, но заме-
чала эту тенденцию. Это было видно по безразличному выражению ее лица.
Леша уже готовился открыть рот, чтобы пригласить Тату смотреть луну.
Должно быть, он обдумывал окончание фразы. Но я его опередил.
- Надо воды принести. Пить хочется, - сказал я. - Тата, ты не знаешь,
где тут колодец?
- Ой, он далеко, - сказала Тата.
- Ну, покажешь, - сказал я с легким оттенком приказа.
Тата спрыгнула с нар, провожаемая взглядом Леши. Такой взгляд бывает
у рыболова, когда рыбка срывается с крючка и шлепается обратно в водоем.
Я взял ведро, и мы с Татой выскользнули наружу.
На крыльце Юра показывал Вере луну. Луна висела над крышей клуба, как
дорожный знак "Проезд запрещен". Юра уже держал Веру за руку, это я за-
метил краем глаза. Темпы довольно большие, но не безумные. В пределах
нормы.
- Мы идем за водой, - объявила им Тата. Чтобы они не подумали, не дай
Бог, чего-нибудь другого.
- Угу, - промычал амбал Юра. В лучах луны его копна волос светилась
электрическим светом.
Позвякивая ведром, мы пошли по улице. Поселок досматривал первую се-
рию сна. Собаки подбегали к заборам, мимо которых мы шли, и оттуда лаяли
изо всех сил. Потому что были в безопасности.
Давно я не гулял с девушками при луне. Да еще с ведром. Сразу нахлы-
нули какие-то романтические мысли. Я искоса взглянул на Тату. Она делала
вид, что у нее этих мыслей нет.
- Вот за этим забором колодец, - сказала Тата.
Я нашел калитку и убедился, что на ней имеется табличка относительно
злой собаки. Света луны для этой цели хватало. Повернуть назад значило
навсегда потерять престиж руководителя и мужчины вообще. Я подумал, что
если от собаки отбиваться ведром, проснется вся деревня. Больше я ничего
не подумал. Просунул руку сквозь калитку и приподнял крючок.
Как только мы вошли во двор и калитка за нами закрылась, злая собака
нехотя появилась из будки. Она потянулась и посмотрела на меня с удивле-
нием. Она, по-видимому, решила, что я не умею читать. Собаке очень хоте-
лось спать, но нужно было оправдывать табличку на калитке,
- Р-р-р... - лениво начала собака.
- Послушай, - сказал я рассудительно. - Мы тебя не видели, и ты нас
не видела. Договорились?
- Р-р-р... - продолжала собака.
- Ну, чего ты рычишь, как мотоцикл?
Вопрос застал собаку врасплох. Она изумленно приподняла брови. Так
мне показалось. И на минуту смешалась.
- Спи, - сказал я. - Не теряй времени даром.
Собака, видимо, подумала, что над нею издеваются. А у меня и в мыслях
не было. Обиженно тявкнув, она устремилась к моей ноге. Я успел повер-
нуть ведро внутренностью к собаке и попытался надеть ей на морду. Собака
уворачивалась. Произошла небольшая коррида.
- Ну, не надо, Шарик, не надо, - сказала Тата. - Это свой.
Она подошла к Шарику и потрепала его между ушей. Шарик посмотрел на
меня с презрением и заполз в будку. Я нацепил ведро на крючок и бросил в
колодец. Ручка ворота закрутилась, как пропеллер. Крючок вернулся без
ведра.
- Утопло, - сказал я.
- Утонуло, - поправила Тата. - Пошли дурака Богу молиться!..
Все! Никакой дистанции между нами уже не было. Меня разжаловали в ря-
довые. Я даже немного обрадовался, потому что теперь было проще.
- Самой, между прочим, нужно мозгами шевелить, - сказал я. - Знакома
ведь с этой системой.
- Знакома, - согласилась Тата. - Это уже второе ведро. Первое было
днем.
- К концу нашей работы заполним весь колодец, - сказал я.
- Нужно достать кошку, - сказала Тата.
- Тебе собаки мало?
- Крючок такой. Кошка называется, - сказала Тата. - Чтобы ведра дос-
тавать.
- Хорошая погода, - сказал я, пытаясь сменить тему разговора.
- А можно багром.
- Воздух-то какой! - сказал я.
- Я хочу спать! - вдруг капризно заявила Тата.
Мы вышли со двора, но пошли почему-то не в ту сторону. Улица скоро
кончилась, и мы пошли по траве. Трава была теплая. Тихо было вокруг.
Где-то далеко блестело озеро. Посреди поля росло толстое дерево. Ветки у
него начинались почти от земли. Мы влезли на дерево и устроились навер-
ху, как птички.
- И что? - спросила Тата. Она находилась веткой ниже.
- Тихо! - сказал я. И начал читать такие стихи: "Выхожу один я на до-
рогу. Сквозь туман кремнистый путь блестит..."
- Лермонтов! - объявила Тата. - В школе проходили.
Я посмотрел на нее со сдерживаемой ненавистью. Раз в школе проходили,
значит уже и не волнует?
- "Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит..." -
упрямо продолжал я.
- Ты что, охмурить меня хочешь? - спросила Тата деловито.
- Дура! - пропел я с верхней ветки. - Продукт эпохи.
- Как-как? - заинтересовалась Тата. Видимо, так ее еще не называли. Я
имею в виду - "продукт эпохи".
- Дитя века, - пояснил я, - бесчувственное дитя века.
- Старый чемодан, - сказала Тата и спрыгнула с дерева. - Чао!
И она исчезла в темноте. Господи, что за походка! В каждом движении
было столько презрения и чувства интеллектуального превосходства, что
мне стало страшно за себя. Когда она ушла, я прочитал стихотворение до
конца. Это чтобы успокоиться.
Потом я добрел в потемках до нашего сарая и завалился спать. Рядом
храпел дядя Федя. Внизу, подо мной, спал на тюфячке Лисоцкий. Спали и
амбалы, мирно светясь в темноте белыми пятками.
Русское поле
- Ну, что? - спросил утром Лисоцкий, заглядывая мне в глаза.
- Ничего, - мрачно сказал я. - Любви не было. Победила дружба,
- Слава Богу! - сказал Лисоцкий.
Мы съели первый свой завтрак, который соорудили Вера и Надя. Такая
каша цвета морской волны. Неизвестно, из чего. Но вкусная. И пошли в по-
ле.
Поле было близко. Мы бы никогда не догадались, что это поле. Нам это
объяснил управляющий. Мы думали, это джунгли. Трава была в человеческий
рост. В основном, с колючками.
- Там, внизу, посажен турнепс, - сказал управляющий. - Нужно дать ему
возможность вырасти, то есть выдернуть сорняки.
- А как он выглядит, турнепс? - спросил Яша.
- Сено-солома! Да вы увидите. Маленькие такие листочки у земли...
Дядя Федя нырнул в траву и несколько минут ползал там на четве-
реньках. Потом он вернулся. В руке у него был бледно-зеленый листок.
- Вот! - сказал дядя Федя. - Это турнепс.
И снова уполз сажать его обратно.
- На каждого одна грядка, сено-солома, - объявил управляющий. Это у
него такая присказка.
Мы стали выяснять насчет расценок. Расценки были удивительные. Пропо-
лоть все поле стоило что-то около пяти рублей. А поле простиралось в од-
ну сторону до горизонта, а в две другие чуть ближе.
- Занимайте грядки, - сказал я.
Все заняли грядки и управляющий ушел. Народ тут же организовал вече.
- Колючки колются, - сказала Тата.
- Плотют плохо, - сказал дядя Федя.
- Мы сено убирать приехали, а не полоть, - сказал Леша.
- Пошел бы дождь! - мечтательно произнесла Люба.
- Надо бы поработать, - неуверенно сказал я.
Губит меня эта проклятая неуверенность! Нет у меня в голосе металла,
необходимого руководителю. Люди это чувствуют и садятся на шею. И в дан-
ном случае все сразу же взгромоздились мне на шею. Они покинули грядки и
разлеглись в тени под деревом. А поле осталось лежать суровым укором ру-
ководителю.
- Жрать хотите? Надо полоть! - сказал я.
- Не! Жрать не хотим, - сказал дядя Федя. - У меня живот болит.
Не ожидал я этого от дяди Феди, потомственного крестьянина. Видно,
деятельность на нашей кафедре его испортила.
- Что, Петечка? - игриво спросила Тата. - Между двух огней оказался?
И вашим, и нашим?
Она сидела на траве в своих брючках из эластика, опираясь на руку. С
нее можно было делать рекламную фотографию: "Отдыхайте в Карелии!" Ос-
тальные просто напоминали лежбище котиков.
- Я тебе не Петечка! - заорал я, белея.
- Мужлан! - сказала Тата.
- Ах, так? - закричал я. - Допустим!
И я бросился на сорняки, как князь Игорь на половцев. Я крошил их,
выдергивал с корнем, бил промеж глаз, клал на лопатки, выбрасывал за ка-
наты ринга, кажется, даже кусал. Земля сыпалась с корней, сорняки ложи-
лись направо и налево. Хорошо, что поблизости не было моей мамы. Я так
ругался, что ей пришлось бы усомниться в правильности своего воспитания.
Ругань мне помогала.
Я углубился в поле, оставляя за собою ровную просеку. Назад я не ог-
лядывался и не разгибался. Колючки царапались зверски. Кое-где попадался
турнепс, но не слишком часто. Врагов было так много, что хотелось приме-
нить атомную бомбу.
Наконец я достиг горизонта и вышел на пригорок по другую сторону по-
ля. Поясница ныла, руки были исцарапаны до плеч, глаза слезились. Вот
так выглядят победители.
Я растянулся на пригорке и с удивлением заметил, что слева и справа
от моей просеки воюют наши люди. Просека незаметно растворялась в общей
широкой полосе. Первым меня догнал Леша. Он смахнул пот с бровей и рас-
тянулся рядом со мной.
- Обалдеть можно, - сказал Леша. Амбалы любят это слово.
Потом закончили грядки Наташа и Наташа-бис, затем Яша и другие. Пос-
ледними выползли на пригорок Тата с дядей Федей. Я не стал распростра-
няться относительно их трудовой победы, а снова кинулся в сорняки.
- Держите его, сено-солома! - закричал дядя Федя. - Этак нам на завт-
ра не останется!
Но я уже летел в обратном направлении, как торпедный катер. На этот
раз первым прийти не удалось. Меня опередил Леша. Я посмотрел на его
грядку. Она была чистой, точно вспахана трактором. Ни одной травинки.
- А где турнепс? - спросил я.
- Увлекся, - сказал Леша. - Выдернул все под горячую руку.
Я объяснил, что пользы от такой прополки мало. Леша согласился. Потом
я осмотрел остальные грядки. В основном, народ правильно разобрался, где
турнепс, а где сорняки. Только Яша вместо турнепся оставил какие-то цве-
точки. Но ему простительно. Он поэт, и ко всему подходит эстетически.
- Хорошие у тебя брюки, - сказала мне Тата. - Далеко видно.
Она имела в виду пятно белой масляной краски величиной с тарелку. Они
все ориентировались по нему. Ну, и черт с ними!
Лишь бы работали.
Тут пришел из конторы Лисоцкий. Он посмотрел на нашу работу и сказал:
- Не густо.
- Было густо, - сказал дядя Федя. - Пропололи уже.
Лисоцкий взялся за одну травинку и выдернул ее.
- Да... - сказал он глубокомысленно.
И мы пошли обедать.
Сначала искупались в озере, потом поели, потом поспали. Обеденный пе-
рерыв получился часа три. А потом пошли снова утюжить наше поле. Я уже
никого не уговаривал, а сразу бросался в заросли. Интересная все-таки
штука - личный пример! По-моему, дело тут в том, что у людей просыпается
совесть. Неудобно им смотреть, как один надрывается. Нужно иметь большое
мужество, чтобы послать работающего руководителя ко всем чертям. В нашем
отряде таких людей не оказалось.
Тата не переставала ехидничать по поводу моего рвения. Глазки ее зло
сверкали, но траву она дергала. И даже обставила дядю Федю. Он к концу
дня как-то сник и стал жаловаться на печень. Я знаю, откуда у него эти
замашки. Он работает в лаборатории, где у начальника больная печень. По-
этому дядя Федя заимствовал всю терминологию у него. А он сам, я думаю,
и не подозревает, где находится эта самая печень.
Как-то незаметно пропололи половину поля. И тут же испугались своего
энтузиазма. Энтузиазма теперь почему-то принято стыдиться. Никому не хо-
чется, чтобы на него показывали пальцем.
На поле посматривали с любовью. Говорили уже: наше поле... Моя гряд-
ка... Ходили друг к другу и тщательно проверяли качество. Я совсем не
руководил, стараясь только делать быстрее и лучше. Это не так просто в
моем возрасте. Я даже о времени забыл.
Тата пошепталась о чем-то с амбалами и подошла ко мне.
