том. Он аккуратно доставлял мне копнушки, которые я столь же аккуратно
укладывал себе под ноги. Дело близилось к блистательной победе. У меня
внутри уже звенели фанфары.
Прикатил на мотоцикле управляющий. На заднем сиденье он привез Лисоц-
кого. Они задрали головы и смотрели на меня, как на акробата в цирке.
Между прочим, не зря. Свалиться оттуда - пара пустяков. А высота скирды
получилась метров шесть. Если снизу считать. А сверху казалось в два ра-
за выше.
- Ай, молодец, сено-солома! - кричал управляющий. - Давно я такой
скирды не видал!
- Очень способный товарищ. Мастер на все руки, - сказал Лисоцкий,
тепло посмотрев на меня.
Тракторист Миша изготовил из длинных веток перекидки. Они кладутся на
гребень, чтобы верхний слой не сдувало. Или для красоты, я не знаю. Я
положил перекидки, сбросил вилы вниз и гордо выпрямился на самом верху.
- Все! - закричал я. - Как получилось?
- Памятник! - завопили амбалы. - Ты похож на памятник!
- Мемориальную доску нужно прибить, - сказала Тата.
Лисоцкий с управляющим замерили скирду и тут же составили наряд.
- Хорошо заработали, - сказал управляющий.
- Молодцы! - похвалил Лисоцкий. - Ну, пошли ужинать.
И они направились ужинать.
- Эй! - закричал я. - А меня забыли? Как я отсюда слезу?
- В самом деле, - сказал управляющий. - Не годится так его оставлять.
И они стали меня снимать. Яша протянул вилы. Вероятно, он хотел наса-
дить меня на них, как жука. И таким образом спасти. Я надоумил его по-
дать вилы другим концом. Внизу соорудили копну, чтобы я не очень разбил-
ся, когда упаду. Я ухватился за конец шеста и поехал по склону скирды,
как на санках. Шест вырвался у меня из рук, я закрыл глаза и грохнулся
мимо спасательной копны.
Амбалы несли меня домой на шестах. Как в катафалке. Впереди процессии
шла Тата со скорбным лицом. Она пела траурный марш Шопена. У живота она
несла подушечку, изготовленную из собственного платка. На подушечке
вместо ордена лежал наряд, подписанный управляющим.
- Это Петя, - объясняла Тата встречным людям. - Он только что соору-
дил себе памятник.
Разрушитель сердец
Я не умер. Слухи о моей смерти оказались сильно преувеличенными. Как
сказал Марк Твен. Я даже ничего не сломал. Только ушиб локоть. И на сле-
дующее утро наша бригада явилась к конторе в полном составе. На дверях
конторы висела "молния": "Привет бригаде П. Верлухина, заготовившей
шесть тонн высококачественного сена". Почему они решили, что шесть, а не
десять, я не знаю. И насчет высококачественного - это тоже для красного
словца. Сено как сено.
Со мною здоровались за руку. Прихромал больной Нилыч и ходил рядом,
гордился. Управляющий предложил мне переходить к ним на постоянную рабо-
ту. Ввиду острой нехватки молодых специалистов.
Мы вышли в поле с маршем. Его опять сочинил Яша. На мотив песни о
трех танкистах. У нас был очень бравый вид. Текст там такой:
Я иду поселком Соловьевка,
Напеваю песню ни о чем.
Я доволен. Вилы, как винтовка,
На плече покоятся моем.
А вокруг такая уйма сена,
Для коров такая благодать,
Что признаюсь, братцы, откровенно:
Захотелось мне коровой стать.
Чтоб меня кормили и поили,
Попусту скотинку не браня,
Чтобы руки женские доили
Горячо и трепетно меня.
В самом деле, это было б славно!
А за все - такие пустяки! -
Я давал бы молоко исправно
И мычал могучие стихи.
В этот день я опять поставил скирду. А на следующий день мы поставили
две скирды и установили тем самым местный рекорд. Думаю, что он никогда
не будет побит.
Тата уже не отпускала в мой адрес шпилек. Она посматривала на меня
как-то жалобно. Доконал я ее своей работой. А Инна Ивановна смотрела на
меня с восхищением. Теперь я знаю, за что любят мужчин. Их любят за
ударный труд.
Не думайте, что поставить две скирды так же легко, как почистить, до-
пустим, пару ботинок. В тот день я едва добрел до конторы, зашел в ком-
нату девушек, а там потерял сознание. Упал в обморок, так сказать. Заме-
чу, что у нас в лаборатории я никогда в обморок не падал. Даже если при-
ходилось вкалывать по первое число.
Когда я очнулся, было уже темно. Я лежал на нарах, а Тата прикладыва-
ла мне ко лбу мокрую тряпку. В комнате находились также Люба и Барабыки-
на. Барабыкина лежала в своем углу, отвернувшись от нас с Татой.
Я приподнял голову и сказал голосом умирающего лебедя:
- Пить...
- Слава Богу! - сказала Тата. - Ожил! Петя, мы так перепугались! Что
с тобой?
- Наверное, солнечный удар, - сказал я.
Она подала мне воды в кружке и держала ее, пока я пил. Потом она уст-
роила мою голову поудобнее и принялась нежно шевелить мне волосы на за-
тылке. Ощущение, я вам скажу, небесное. Ее пальчики были будто заряжены
электричеством.
- Тата! - сказал я. - Как хорошо!
Люба толкнула Барабыкину в бок и выразительно на нее посмотрела. А
потом вышла из комнаты. Инна нехотя повернулась к нам, сделала понимаю-
щее, но достаточно кислое лицо, и тоже ушла. Воспитанные у нас женщины!
Я обхватил Тату за шею, притянул к себе и поцеловал в щеку. Без вся-
кой подготовки.
- Действительно, ожил! - сказала Тата. - Наконец.
- Что наконец? - спросил я.
- Я думала, что ты только стихи можешь читать.
- Ага! Значит, ты уже думала на этот счет?
- Петя, какой ты наивный, - с любовью сказала Тата. - А ты правда же-
нат?
- Угу, - промычал я, уткнувшись ей в шею носом. - Правда.
- А чего же ты со мной целуешься? - строго спросила Тата.
- А хочется, - признался я. Это была святая правда.
- Мало ли кому чего хочется, - заметила Тата, отрывая меня от себя.
- Брось, - сказал я. - Я же целуюсь, больше ничего.
Я хотел сказать, что это вполне допустимо. В пределах морального ко-
декса.
- Знаем мы вас, - опытно сказала Тата. - Где ты воспитывался? Даже
целоваться не умеешь.
Ловким движением она поймала мои губы и впилась в них так, будто хо-
тела высосать из меня душу. Такое впечатление, что я прилип к трубе пы-
лесоса. В голове у меня образовался легкий смерч, и мне стало плохо.
Вернее, хорошо.
- Старый чемодан, - успел услышать я ее воркование. И снова впал в
обморок.
На этот раз ненадолго. Я быстро очнулся, и мы стали снова целоваться.
И целовались, пока не устали. Мне даже немножко надоело. Тата была бди-
тельна и контролировала мое поведение. В смысле рук. Наконец, я вышел из
комнаты, пошатываясь.
На крылечке сидели все наши девушки. Они вежливо ждали, пока мы за-
кончим. Как только я вышел, они дружно пошли спать. Со мною осталась
только Инна Ивановна. Я почему-то боялся на нее смотреть. Нужно было
сразу уйти, но я промедлил, и Барабыкина начала разговор.
- Оказывается, Петя, ты мальчик, - сказал Инна элегически.
- Конечно, мальчик, - сказал я. - А вы думали, девочка?
- Я думала - ты мужик! - страстно проговорила Барабыкина, приближаясь
ко мне на опасное расстояние.
- Что вы, что вы, что вы... - зашептал я.
Но было уже поздно. Инна Ивановна придвинула меня к себе и запечатле-
ла на моих устах поцелуй. Чем-то он отличался от поцелуев Таты. У меня
защекотало в животе, и коленки подогнулись.
- Чтобы ты понимал разницу, - сказал Инна и отбросила меня в сторону.
-Живи! - сказал она.
Я поблагодарил, и на этом мы расстались. Думаю, что навсегда.
Я добрел до нашего сарая в смятении чувств. Никогда я не попадал в
такой переплет. Дядя Федя внимательно на меня посмотрел и сказал:
- Плюнь, сено-солома! Хочешь выпить?
- Хочу, - сказал я.
Я выпил стакан жидкости, предложенной дядей Федей, и мне стало все до
лампочки. Это значит - до фонаря. Не понимаете? Я сам не понимаю, но так
говорят амбалы.
Пришел Лисоцкий и стал укладываться спать. Он залез под одеяло, пово-
рочался, но все же не выдержал. Отвел душу.
- Удивляюсь я вам, Петр Николаевич, - сказал он. - И работать вы мас-
тер, и выпить не дурак. Да еще первый разрушитель сердец. Как у вас хва-
тает на все энергии?
- Вы сами боялись бесконтрольной любви, - сказал я. - Так вот, я ее
контролирую. Как пакет акций. Я взял на себя двух самых опасных в этом
смысле женщин. Чем вы недовольны?
- Чем?! - выкрикнул дядя Федя. - Сено-солома!
- Да что вы! Я просто вне себя от счастья, - сказал Лисоцкий и повер-
нулся на другой бок.
- Много ты их чего-то взял, разрушитель. Мало тебе одной? - сказал
дядя Федя. - Дернем еще?
И мы дернули еще. Да так сильно, что у меня в глазах зарябило. Я сра-
зу же прекратил дергать и лег спать. По правде сказать, дергать было уже
нечего.
Прощание с Соловьевкой
Слава Богу, что нас послали за две недели, а не на два месяца! Слава
Богу! За два месяца вполне можно было бы наломать таких дров, что мураш-
ки по коже бегут. Это я о любви.
Мы соорудили еще три скирды, и сено в совхозе кончилось. Оно все уже
было заготовлено. Наступил час расплаты. Сено-солома.
Все очень боялись, что мы останемся в минусе. То есть, придется доп-
лачивать за питание. А доплачивать нечем. В субботу Лисоцкий заперся с
управляющим в конторе, и они там торговались, как на базаре. Мы с амба-
лами сидели, как всегда, у девушек и слушали через стенку, как решается
наша судьба.
- А ту скирду вы учли? - кричал Лисоцкий. - С которой Верлухин упал?
- Я еще на поле им наряд выписал! - кричал управляющий.
- А сверхурочные?
- Нет у нас сверхурочных, сено-солома! У нас одни урочные, - отбивал-
ся управляющий.
- Семьдесят восемь тонн! - кричал Лисоцкий.
- Пятьдесят шесть, - корректировал управляющий.
Сошлись на семидесяти двух. Молодец все-таки Лисоцкий! Он, вероятно,
чувствовал, что не сможет смотреть нам в глаза, если мы прогорим с
деньгами.
Потом они затихли, по-видимому, изготовляя денежные документы. А у
нас было чемоданное настроение. Мы с Татой сидели в обнимку, потому что
теперь было уже все равно. Все посматривали на нас с сочувствием, пони-
мая бесперспективность такой любви. Тату ждал в городе какой-то жених.
Меня, вероятно, ждала жена. У нас с Татой не было будущего, а только
чрезвычайно коротенькое прошлое.
Пришли Лисоцкий с управляющим и объявили, что деньги дадут через два
часа. Управляющий нас поблагодарил. Сказал, чтобы приезжали еще. И мы
отправились в лес, поесть напоследок черники.
В лесу было печально, как на Луне. Сухо, пустынно и печально. Черника
росла на упругих кустиках, точно на пружинках. Мы с Татой, конечно, уе-
динились. Уселись рядышком в чернику и забрасывали ягоды друг другу в
рот. Так мы боролись со своим чувством, которое за последние дни приняло
катастрофические размеры. Потом мы все-таки не выдержали и принялись це-
ловаться черными от ягод губами.
Было сладко. От черники или от любви, не знаю.
- Нацелуемся на месяц вперед, - сказала Тата.
- А потом что будет? Через месяц? - спросил я с надеждой.
- Сто раз успеем забыть! - уверенно сказала Тата.
Как видите, я не забыл. Почему и рассказываю здесь эту историю. До
сих пор вкус черники ассоциируется у меня с тянущим душу поцелуем.
- Угораздило же меня, - вздохнула Тата. - Женатый тип.
- И меня, - вздохнул я. - Дитя эпохи. Ничего романтического.
- Сам ты дитя эпохи. Балбес, - сказала Тата с любовью.
- Я, между прочим, на десять лет старше тебя, - заметил я.
- Поэтому и балбес, - сказала Тата.
Я хотел обидеться, но не обиделся. Просто девушка не знает других
слов. Никто ей не намекнул в свое время, что есть такие слова: милый,
хороший, любимый и так далее.
- Сено-солома, - вздохнул я, поглаживая Тату по щеке. Прицепилось ко
мне это словечко!
- Сено-солома, - печально согласилась Тата.
Мы вернулись к нашей столовой. Там уже шла раздача денег. Дядя Федя
норовил получить дважды.
- У меня долги большие! - кричал он.
