ешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать - можно;
быть искренним - невозможность физическая. Перо иногда остановится, как
с разбега перед пропастью - на том, что посторонний прочел бы равнодуш-
но. Презирать - braver - суд людей не трудно; презирать суд собственный
невозможно."
Может показаться, что мысль Пушкина выбивает почву у меня из-под ног,
ибо пороки великих - суть другие пороки, недоступные обывателю. Во вся-
ком случае, ими нельзя оправдывать собственные несовершенства, потому
как обывателю нечего положить на другую чашу весов. Но я о другом гово-
рю. Да, мне нечем оплачивать собственные несовершенства, кроме скитаний
духа, а значит, в глазах совершенных людей я всегда буду порочен. Но я
не верю в совершенных людей, более того, наличие в человеке крайних по-
люсов добра и зла считаю необходимым условием его духовной жизни.
Однако, что же делать с крайними полюсами зла, обнаружение которых
чревато неприятностями для ближних? Как прикажете поступать с преда-
тельством, завистью, гордыней, сладострастием, властолюбием, трусостью?
Как переносить эти качества у ближних и общаться с ними, не презирая и
не превращая жизнь в пытку?
Есть один способ, найденный мною из опыта.
Обнаружив в другом человеке порок, следует немедля отыскать его и в
себе. Если его мало у тебя (скорее всего, так кажется), нужно преувели-
чить его, мысленно поставив себя в такие обстоятельства, при которых он
мог бы проявиться во всей своей отталкивающей мерзости. Ежели и при та-
ком рассмотрении результат окажется мизерным, следует обратиться к дру-
гим своим порокам, которые ничуть не лучше. В ответ на хитрость нужно
найти в себе глупость, обнаружив зависть, следует докопаться до
собственного тщеславия, почуяв корысть, разыскать властолюбие... Нас-
колько легче тогда уживаться с недостатками ближнего, если, конечно, с
ними необходимо уживаться, то есть если у него есть достоинства, делаю-
щие его человеком, а собственный порок вызывает в нем те же муки, что у
тебя. Поиски бревна в собственном глазу помогают пережить сучок в глазу
ближнего.
К сожалению, мало кто пользуется этим методом. Наоборот, обнаружив у
ближнего недостаток, коего мы лишены (или полагаем, что лишены), мы об-
рушиваем на него всю мощь наших упреков. Но лицемерны эти упреки, ибо
свидетельствуют лишь о нерадивости поисков в глубинах собственной души.
Если же ты, перебрав все до последней соломинки, не обнаружишь в себе
недостатков - тогда плохо дело! Нужно срочно повышать уровень правдивос-
ти.
Описанный метод - надежный путь к братству.
Три понятия определяют духовный мир человека. Это вера, надежда и лю-
бовь.
Надо ли говорить, что вера в традиционном смысле не нашла себе места
в душе юноши, вступившего в жизнь в середине нашего века. Несмотря на
то, что я был крещен - скорее, по традиции, чем из идейных соображений,
- мысль о Боге являлась мне лишь в качестве заблуждения, которым морочи-
ли головы людей на протяжении девятнадцати веков до моего рождения. Сла-
ва Богу, теперь с этой нелепостью было покончено, и я в гордом сознании
своего превосходства перед предками ни разу не подумал, что среди них
были практически все мыслители и художники прошлого, как бы потом их ни
выгораживали перед историей.
Самонадеянность нашего атеизма не поддается описанию.
Думаю, что он должен воспитываться в душе гораздо более трудолюбивым
и мучительным способом, чем тот, что был мне предложен. Мне было просто
объявлено, что ,,Бога нет", и я поверил этому, как верил всему, что го-
ворили взрослые: человек произошел от обезьяны, Земля вертится, детей
приносят аисты. Со временем многие из таких утверждений были подкреплены
научно или опровергнуты, только не то, от которого зависел вопрос веры.
Любое из утверждений - ,,Бог есть" или ,,Бога нет" - является ложным.
Истинны лишь поиски Бога, которые могут привести либо к его отрицанию,
либо к вере.
Мне была предложена другая вера - и тоже как утверждение. До шестнад-
цати лет я исповедовал ее истово, пока по ней не был нанесен чувстви-
тельный удар. И даже тогда она не умерла сразу; потрясение заставило ме-
ня подумать, что наконец-то вера очистится от тех грязных наслоений, о
коих было торжественно и прямо заявлено. Именно тогда я научился думать
сам, не принимая на веру никаких утверждений. И тогда начали обнаружи-
ваться, а к нынешнему моменту обозначились с несомненной ясностью страш-
ные расхождения между словом и делом, которых я не мог не видеть без то-
го, чтобы не потерять к себе уважения.
На моих глазах за четверть века произошло практическое перерождение
общественных идеалов, когда людей перестали ценить за дела, а стали це-
нить за связи; когда ум спасовал перед хитростью, а совесть перед ко-
рыстью; когда демагогия смеялась над правдой, а страх за свое место стал
сильнее чувства долга; когда на всех этажах власти появились услужливые
хамы с пустыми глазами; когда, наконец, думать серьезно и свято о своей
стране стало признаком умственного расстройства.
Каждый год приносил успехи цинизму. Его чудище росло, как на дрожжах,
символом чего стали Звезды Героев, за которые раньше платили жизнью, а
теперь стали выдавать в подарок ко дню рождения.
Это было больно. Оставалось пить водку и слушать политические анекдо-
ты, цинизм которых был точным отражением цинизма, царящего в обществе.
Вера в добро, в красоту, в справедливость, в людей - огромное коли-
чество частных вер, за которыми укрываются мои донкихотствующие сограж-
дане, по сути дела - лишь проявления общей веры в светлое будущее, о ко-
ем даже упоминать полагается нынче с иронической усмешкой на устах. Ибо
что же такое вера в добро, например? Это вовсе не в то вера, что добро
существует, - отрицать его не могут и закоренелые циники. Это вера в по-
бедительные свойства добра, в его конечную силу. Когда же видишь, что
добро попирается ежечасно и способно существовать лишь в качестве мыс-
ленной увядающей альтернативы злу - верить в него невозможно.
На что ж надеяться?
Я не надеюсь уже на то, что человеку удастся разорвать эгоистические
путы, преодолеть национальную рознь, отнестись к ближнему, исповедующему
иные идеалы, как к брату. Я не надеюсь, что красота спасет мир, - слиш-
ком долго она его спасает! Красоты все меньше вокруг, безобразное выпи-
рает из всех щелей.
Я не надеюсь, что мне удастся выжить, когда вижу на экране телевизора
груды организованного металла, предназначенного к убийству.
Я не надеюсь уже на разум, я не надеюсь уже ни на что.
Кого же мне любить: таких же слепцов, как я? Таких же глупцов? Таких
же трусов и себялюбцев?
Я не люблю мужчин, потому что они самцы. Я не люблю женщин, потому
что они продажны. Я не люблю детей, потому что из них вырастают мужчины
и женщины.
Я не люблю природу, потому что она равнодушна ко мне. Я не люблю Зем-
лю, потому что она породила эту странную плесень, именуемую человечест-
вом. Я не люблю Солнце, потому что оно когда-нибудь взорвется и уничто-
жит все, что я не люблю.
Я люблю только одного человека на Земле - своего сына; люблю его жи-
вотной, инстинктивной любовью. Пламенеющая в глубоком мраке, эта любовь
поддерживает меня своими ответными токами - и это единственное, что свя-
зывает меня с жизнью..."
Глава 41
ЛИТО ИМЕНИ ЛОРЕНСА СТЕРНА
Общественная нагрузка автора отвлекла его от романа, заставив впасть
в распространенную среди писателей ошибку - считать себя нужным в иных
сферах, нежели сочинительство. Автор взялся за создание литературного
объединения кооператоров.
Идея возникла у Рыскаля еще во время первого разговора в Правлении,
когда майор рассказал о семейно-подростковом клубе "Полет", возглавляе-
мом новым жильцом Спиридоновым, и предложил автору принять в этом деле
участие. Узнав о том, что Лаврентий Родионович владеет английским, майор
и ему предложил применить в клубе свои знания, но милорд вежливо укло-
нился.
Автор счел все же нужным предложитъ милорду руководство объединением
по праву старшего.
- Бога ради, не втягивайте меня в это дело! - категорически заявил
Учитель.
- Почему? - спросил автор с некоторым облегчением.
- У меня хватит работы.
- Какой? - удивился автор. - Уж не собираетесь ли вы продолжать наш
роман в одиночку?
- Успокойтесь! - милорд посмотрел на соавтора уничтожающе. - Я сделал
все, что мог, чтобы заставить вас продолжить работу. Увы, это не помог-
ло. Теперь я умываю руки. Делайте, что хотите, я же буду знакомиться с
творениями ваших коллег.
И он указал на книжные стеллажи от пола до потолка.
Разговор происходил в квартире автора, то есть теперь в квартире Лав-
рентия Родионовича. Филарет валялся на диване и, как показалось сочини-
телю, тоже поглядывал на него неприязненно. На спинке рабочего кресла
висел белый парик с завитыми, падающими вниз буклями. Откуда он здесь
взялся? И зачем он милорду?
- В таком случае, милорд, не разрешите ли вы присвоить литературному
объединению ваше имя? - спросил автор.
Милорд лишь пожал плечами, давая понять, что ему все равно.
Расстались соавторы прохладно.
Объявления о приеме в литобъединение вывесили в каждом подъезде на
досках, где обычно появлялись сообщения о заседаниях Правления, призывы
и приказы. Записалось девять человек. Количество пишущих удивило автора.
Простой подсчет показывал, что ежели в доме с населением в тысячу чело-
век проживает одиннадцать литераторов, включая соавторов, то в городе с
четырехмиллионным населением их должно быть примерно сорок четыре тыся-
чи!
Кроме уже известных дворников и Сашеньки, в литобъединение записались
баснописец Бурлыко, автор юморесок Рувим Файнштейн, его коллега по Прав-
лению и вечный оппонент Всеволод Серенков, сочиняющий этюды о природе, и
- неожиданно -Валентин Борисович Завадовский, работающий над книгой "Как
я был телепатом". Поколебавшись, изъявил желание участвовать сам предсе-
датель Правления, пишущий мемуары о строительстве Волховской электрос-
танции, а последней записалась дочка Рыскаля Марина, сочиняющая сказки.
Все они, по просьбе автора, принесли ему свои рукописи, и он углубился в
чтение.
По мере освоения материала автор испытывал все большую растерянность,
ибо в стихах, юморесках, рассказах, зарисовках, написанных кооператорами
за последнее время, за исключением одной-единственной басни Бурлыко, не
присутствовало и намека на главное событие в жизни кооператива - перелет
на новое местожительство и последовавшие за тем перемены. Автора охватил
страх. Может быть, его роман, правдиво и подробно повествующий о
собственном доме, никому не нужен, если даже потерпевшие не склонны вни-
кать в собственную историю? Скорее все же, кооператоров останавливал
внутренний цензор: происшествие с домом было безошибочно причислено к
разряду событий, которые не следует описывать, а в таком случае - зачем
зря марать бумагу?
Такое объяснение не польстило автору. Получалось, что они с милордом
-единственные, кто по глупости решился пролить свет на происшествие, но,
судя по всему, совершенно напрасно.
Автор отложил рукопись (это была юмореска Файнштейна о сантехнике) и
взглянул на черновик первой части романа, возвращенный Сашенькой, а по-
том на щегла Васю, который сидел на жердочке - нахохлившийся, серьезный,
боевитый - и сверлил автора бусинкой глаза, словно побуждая не терять
веры и надежды. Автор еще раз мысленно поблагодарил Сашеньку, которая,
сама того не ведая, спасала его в минуты уныния посредством маленькой
птахи - символа литературного мужества.
"Куда как страшно нам с тобой, товарищ большеротый мой! -вспомнилось
сочинителю. - Ох, как крошится наш табак, щелкунчик, дружок, дурак! А
мог бы жизнь просвистать скворцом, заесть ореховым пирогом... Да, видно,
