солнышко?.. - обратилась Люба к малышу, склоняясь над кроваткой.
- На отца похож... - со значением, поджав губы, проговорила бабушка и
зашептала сзади Ирине: - Звонит каждый день, подарков накупил, руки про-
сит... Так эта дура...
- Мама, он младше меня на десять лет, - сказала Любаша.
- Ну и что! Ну и что! Живут, сколько угодно! - рассердилась бабушка.
Набежала в спальню интернациональная стайка Егоркиных братьев и сес-
тер, сразу затискали Егорку. Бабушка Анастасия взяла на руки Ванечку,
развернула личиком к публике.
- Зюк-зюк-закардель! Зюк-зюк-закардель! - пропела она, покачивая ма-
лыша на руках.
Егорка смутно, с непонятной радостью вспомнил эту загадочную бабушки-
ну припевку, с которой она баюкала всех внуков. Малыш смешно задергал
ручонками и улыбнулся беззубым ртом.
Ребенок был вновь водворен в кроватку, и ватага детей вместе с Егор-
кой убежала в детскую. Егор был тут же включен в работу: шили латиноаме-
риканский костюм Хуанчику и клеили ему сомбреро из бумаги для детсадовс-
кого праздника, посвященного освободительной борьбе народов. Егорке дос-
талось красить черной тушью широкие поля сомбреро, Ника строчила на ма-
шинке, а Шандор, сопя, обметывал нитками края курточки, надетой на Хуан-
чика.
Егорка заметил, что мать с Любашей, выйдя из спальни, уединились в
дедовом кабинете и прикрыли за собою дверь. Бабушка Анастасия с обеспо-
коенным лицом вошла в детскую.
- Егорушка, пойдем, я тебя оладушками угощу, - сказала она.
- И нам! - закричали Шандор с Хуаном.
- Вы уже ели. Сидите! - бабушка увела Егорку на кухню.
Там она усадила его за стол, придвинула оладьи с вареньем, а сама
уселась напротив, наблюдая, как Егорка ест.
- Егорушка, ты мне скажи: где папа? - вдруг строго спросила она, гля-
дя на внука сквозь очки увеличенными глазами.
- В командировке, - нехотя ответил Егорка.
- Что это за командировка такая! Нет, я чувствую, что-то у вас нелад-
но... Как вы летом отдохнули?
- Хорошо.
- Бабушка как себя чувствует? - продолжала допрос Анастасия Федоров-
на.
- Какая? - удивился Егорка.
- Бабушка Серафима, какая же! Вы же у нее отдыхали!
- Не-е... - протянул Егорка. - Мы на даче были у Григория Степанови-
ча.
Бабушка Анастасия подобралась и вдруг, уперев в стол руки, громко
позвала:
- Ирина! Люба! Идите сюда!
На зов появились из кабинета мать с Любашей, слегка встревоженные ба-
бушкиным тоном.
- Что случилось, мама? - спросила Любаша.
- Идите сюда. Садитесь, - приказала бабушка. - Ириша, вы где отдыхали
летом? - обратилась она к матери.
Егорка заволновался, он понял, что допустил какую-то ошибку. Но мать
не почуяла опасности, она лишь взглянула на сына, как бы говоря: я тебе
потом объясню! - сама же ответила:
- У мамы были. Вам привет.
- А почему Егорушка говорит, что вы были на даче? Кто такой этот Гри-
горий Степанович? Женя был с вами? - перешла в наступление Анастасия Фе-
доровна.
Мать поняла, с досадой взглянула на Егорку.
- Нашла кого слушать. Ребенка! - сказала Любаша.
- Егор... - обратилась бабушка к внуку.
Но мать, словно защищая, прервала ее.
- Егор правду сказал. Не были мы в Севастополе. Женя с весны с нами
не живет.
Егорка перестал жевать, глаза его наполнились слезами, но на него не
обратили внимания, поскольку слезы и упреки бабушки Анастасии, сопровож-
даемые сердечным приступом, надолго отвлекли Любашу и мать от детей.
Напрасно мать уговаривала Анастасию Федоровну, что ничего страшного не
произошло, такое бывает в семьях, напрасно убеждала Любаша, что старший
сын жив-здоров, звонил недавно, приходил навестить в роддом, а что про
отпуск врал, так это не хотел волновать... Все напрасно! Бабушка Анаста-
сия упрекала всех в невнимании и неблагодарности, а также в том, какой
дурной пример подают ее дети своим детям.
- У одного Федечки все в порядке, а вы... Он что -совсем к вам не за-
ходит? - вдруг спросила она, переставая плакать.
- Он боится. Его милиция ищет. Помнишь, участковый приходил? - бряк-
нула Любаша.
- Что?! - и снова начались жалобы и крики.
Егорка притих. Непонятно и страшно все это было - исчезновение отца,
его розыски, милиция... Мать показалась в детской со злым, нервным ли-
цом.
- Пошли, Егор. Сейчас я только позвоню.
Она быстро позвонила кому-то из дедовского кабинета, мигом собралась,
и они с Егоркой, покинули бабушкин дом, провожаемые успокаивающими сло-
вами Любаши:
- Ничего, пройдет. Я ей потом все объясню...
Но домой мать с сыном не поехали, а направились на другой конец горо-
да. Ехали долго, с пересадками. Егорка старался представить себе - поче-
му милиция разыскивает отца. Неужели он хулиган или вор? Почему он боит-
ся вернуться домой?
Наконец они добрались до двухэтажного кирпичного здания, окруженного
участком с детскими качелями и горками. Участок был обнесен железным за-
бором. У ворот с надписью "Дом малютки" ожидала их Мария Григорьевна с
большим игрушечным грузовиком в руках, завернутым в пленку.
- Спасибо вам, Ирина Михайловна... - начала она жалким голосом, но
мать оборвала:
- Перестаньте, Маша.
Они вошли в вестибюль здания. Здесь на длинной деревянной скамье у
детских шкафчиков сидела девушка в свитере и клетчатой юбке. Рядом с нею
находился рыженький конопатый мальчишка лет четырех, одетый в скучный
серый костюмчик, но при галстуке.
Увидев вошедших, девушка поднялась со скамьи и направилась к ним.
Мальчишка остался на месте, он лишь застыл, как испуганный зверек перед
отчаянным прыжком, оборотив лицо к дверям. Казалось, что его рыженькие
патлы шевелятся от волнения.
- Мария Григорьевна? - спросила девушка, подойдя и оглядывая женщин.
- Это я, здравствуйте, - ответила Мария Григорьевна.
- Меня зовут Шура. Директорша поручила мне познакомить вас с Митей,
она сейчас в райисполкоме. Игрушку зря принесли, не надо начинать с по-
дарков... - Шура говорила ровным, чуть усталым голосом.
- Простите, я не знала... - сказала Мария Григорьевна.
Егорка смотрел на мальчика. Тот не решался двинуться с места.
- Вас включили в список друзей Дома по ходатайству у-вэ-дэ, - продол-
жала Шура. - Это значит, что вам разрешается забирать ребенка домой на
выходные. Я против этой формы, детям нужен постоянный дом, но раз дирек-
торша сказала... Может быть, вы добьетесь усыновления? - Шура вдруг с
мольбою посмотрела на Марию Григорьевну. - Мальчик хороший, очень музы-
кальный. Ставьте ему пластинки, его надо развивать. Из сластей любит
вафли и соевые батончики. Не перекармливайте сладким, - Шура вновь пе-
решла на деловой тон. - Сейчас я его позову, - тихо закончила она.
Шура обернулась к мальчику.
- Митя! Иди сюда.
Мальчик встрепенулся и вдруг припустился к ним бегом по каменному по-
лу вестибюля, звонко стуча металлическими подковками на ботинках.
- Мама! - крикнул он, подбегая и распахивая объятия, так что Мария
Григорьевна от растерянности заметалась, не зная - куда деть грузовик.
Не успел Егорка опомниться от этого пронзительного крика, как мать
присела и тоже распахнула руки навстречу мальчику. Она схватила его в
объятия и подняла на руки. Мария Григорьевна неумело совала мальчишке
грузовик.
- Митенька, это тетя Маша. Ты будешь к ней ходить в гости, хорошо?
-обратилась к нему Шура. - Возьмите его! - шепнула она Марии Григорьев-
не.
Та приняла мальчишку вместе с грузовиком на руки, и лицо у нее сдела-
лось некрасивым, счастливым и детским. Мальчишка тыкался носом ей в во-
ротник, а Мария Григорьевна смотрела куда-то далеко широко раскрытыми
глазами, в которых стояли слезы.
Мать отвернулась. Шура гладила Митю по затылку.
- Митенька, пойдем покажем машину детям. Теперь ты знаешь тетю Машу.
В следующую субботу пойдешь к ней... - ласково говорила она.
Шура приняла мальчика к себе на руки, поцеловала, опустила на пол.
Мария Григорьевна поспешно наклонилась, тоже поцеловала Митю.
- До свидания... - сказала Шура. - Идите! Идите! - шепотом добавила
она и повела Митю по коридору.
Гулко цокали в вестибюле железные подковки ботинок.
Всю долгую дорогу домой мать и Мария Григорьевна сидели молча.
Вечером в доме опять повисла пустота печали. Мать лежала на диване и
смотрела на экран выключенного телевизора.
Егорка закрылся у себя в комнате. Он вырвал из тетради несколько лис-
тов бумаги в линеечку и разрезал их ножницами на двенадцать прямоу-
гольных кусочков. На каждом он крупными и неровными печатными буквами
написал одно и то же объявление: "Папа, не бойся. Приходи. Не бойся.
Егор".
Эти листочки он вложил в букварь, а букварь засунул в ранец.
Глава 40
ИСПОВЕДЬ ЗАБЛУДШЕГО
"...Наши достоинства и недостатки имеют определенный радиус действия.
Чтобы узнать человека, мы сходимся с ним и обнаруживаем, что вблизи он
лучше и милее нам. Мы делаем еще шаг и очаровываемся снова. Но сближение
это нельзя продолжать до бесконечности, иначе достоинства обернутся не-
достатками. Нужно уметь остановиться в сближении, соблюсти дистанцию,
тогда дружба не рискует превратиться во вражду, а любовь - в муку. Дис-
танция эта различна у разных людей. Есть такие, которые могут быть нам
приятны или попросту сносны на значительном удалении, но есть и те, кого
нам хочется приближать к себе все больше и больше. И тут надо помнить об
оптимальном радиусе наших достоинств.
Это же справедливо при сближении с самим собою. Человек всю жизнь
идет к себе, приближает к себе себя, испытывая этот переход собственных
достоинств в собственные недостатки. Разница в том, что это сближение
нельзя остановить. Надо слиться с собою, каким бы мучительным ни было
это слияние.
То вдруг мелькнет в руке Ювеналов бич в грозном приступе самобичева-
ния, то проточится слеза жалости к себе, то возникнет ореол мученика, а
за ним и терновый венец святого в спасительном порыве оправдания. Причи-
на же в том, что ищу виноватого, вместо того чтобы озадачиться простым
вопросом: как?
Как случилось, что я - нестарый, здоровый, умный, небесталанный чело-
век - столь быстро и непоправимо превратился в изгоя? Почему это прои-
зошло?
Кто бы ни прочел мои записи - жена, сын, посторонний читатель, -
знайте, что здесь я старался быть максимально честным перед собою. Это
невыносимо трудно. Чтобы каждому убедиться в правоте моих слов, доста-
точно написать собственную исповедь.
Я знаю немало людей, которые без стыда и совести напишут в качестве
исповеди характеристику, подобную той, что требуется для выезда за гра-
ницу или получения жилплощади. Очень трудно жить среди людей, искренне
убежденных в том, что они - прекрасные и достойные люди. Они подобны
слепым, точнее - полуслепым, ибо их зрение обладает весьма ценным ка-
чеством, подмененным одним человеком, который не считал себя идеалом,
хотя имел на то больше оснований, чем все другие, вместе взятые: ,,Что
ты смотришь на сучок в глазе брата своего, а бревна в твоем глазе не
чувствуешь?..".
Скопища фарисеев и лицемеров делают почти невозможной любую исповедь.
Покажи им всего себя, и они заметят лишь то, что безобразно. Им неведо-
мо, что прекрасное в душе должно отталкиваться от своего же - не от чу-
жого! - пошлого и гадкого. Не это ли есть то самое борение духа, о кото-
ром мы знаем по великим жизням? Но великим давно простили их слабости,
вперед же вытащили то прекрасное, что они создали в попытке отгородиться
от дурного в себе.
,,Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости
своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии вся-
кой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете,
подлецы: он и мал, и мерзок - не так, как вы, - иначе. - Писать свои
Memoires заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не зна-
