ожидал ужасных бедствий и опять-таки произвола, однако энтузиазм хозяина
постепенно стал гаснуть, а когда Зиночка демонстративно прошла в кухню и
обратно, то Арнольд Валентинович и, вовсе увял.
Аркадий сидел, хмурясь каким-то своим мыслям. Демилле сообразил, что
пора уходить.
- Ну, мы пойдем, Аркаша... Благодарим вас, Арнольд Валентинович.
- Не стоит благодарности, что вы! Телефон у вас есть, звоните мне, я
постараюсь получить нужную информацию, потом мы начнем действовать!
Последние слова сказаны были с решительностью и даже некоторой угро-
зой.
Когда прощались в прихожей, Аркадий, уже одетый в поношенную синтети-
ческую куртку, отвел Безича в сторонку и что-то тихо ему сказал. Арнольд
Валентинович засуетился, исчез в комнате и через несколько секунд вер-
нулся с чем-то, зажатым в кулаке. Он сунул кулак в карман куртки Аркадия
и тотчас вынул разжатым. "Деньги положил", - догадался Демилле.
Выйдя во двор, они договорились о дальнейшем. Аркадий с чемоданом од-
нокашника поехал домой в Комарово, а Демилле налегке поспешил на службу
отметиться и захватить нужные материалы для работы. Аркадий обещал
встретить его на платформе поселка Комарово в четыре часа дня.
...Когда Евгений Викторович, потрудившись первую половину рабочего
дня и испросив разрешения у руководителей мастерской работать дома, ехал
на электричке за город, имея под мышкой папку с материалами по очередной
привязке, за грязноватыми окнами вагона сиял и переливался красками яр-
кий майский денек. Ветер шевелил бледно-зеленые листочки на ветках де-
ревьев, земля просыхала, на огородах копошились люди, по распаханным по-
лям неуклюже бродили черные птицы. Евгений Викторович чувствовал, что
какая-то неукротимая сила, подобная электропоезду, влечет его все дальше
от собственного дома по широкой спирали, витки которой расходятся с
опасной свободой, будто он был малой планетой, внезапно потерявшей ус-
тойчивую орбиту и теперь спешащей в неведомое. Он вспомнил Костю Неволя-
ева с его "черными дырами" и представил себя пропадающим в такой дыре,
где ни света, ни надежды. И в то же время весенняя погода и теплый вете-
рок, врывающийся в открытые сверху окна электрички, против воли рождали
радостные ожидания - он вырвался из осточертевшего уже города, в кото-
ром, как иголка в стогу, затерялась его семья...
Глава 24
НОЧНЫЕ БАБОЧКИ
Не без трепета приступаю я к этой главе, стараясь оживить в памяти
тусклый блеск ушедших белых ночей, вслушиваясь в шорох шагов на пустын-
ных, видимых насквозь улицах. Робкие тени прохожих быстро скользят вдоль
каменных стен и пропадают в мрачных парадных, точно проваливаются в пре-
исподнюю - только что был человек и нет его, прямая улица зияет, как
прореха в кармане, и окна домов подернуты синеватой мертвенной пленкой.
Кто из писавших о нашем городе прошел мимо гибельного очарования бе-
лой ночи, мимо ее ирреального блеска? Имен называть не надо, они извест-
ны всем. Что же нового сможем внести мы в эту картину, кроме желтых све-
тофорных огней, тревожно мигающих на перекрестках?
Окинем мысленным взором знакомый городской пейзаж, восстановим в душе
образ белой ночи. Не правда ли, он, по крайней мере, наполовину обязан
своим происхождением любимым стихам, повестям и романам? Едва про-
мелькнули май и июнь, как мы уже забыли о прошедших белых ночах, а вер-
нее, присоединили их мимолетный облик к бессмертному литературному обра-
зу.
Да разве одних белых ночей это касается? Весь наш город наполовину из
камня и железа, наполовину же из хрупких словесных сочетаний. "Спящие
громады пустынных улиц" - что это? Четыре слова, которые заменяют сотни
домов на Невском и Измайловском, на бывшей Гороховой и Моховой. Ленинг-
рад насквозь литературен. Время переплавляет его грубую плоть в неосяза-
емый, но не менее прекрасный поэтический эквивалент - плоть постепенно
умирает, и душа города в виде бессмертных творений возносится над ним,
образуя легкое сияние в небесах, наподобие полярного.
Ни один город в мире не имеет такого литературного ореола, как наш.
Если бы, по несчастью, город вдруг исчез с лица Земли, его можно было бы
восстановить по одним литературным произведениям. Конечно, дай Бог ему
долгих лет жизни и, кроме прочего, новых штрихов его духовному облику, и
все же такое исключительное положение бывшей нашей столицы чревато опас-
ностями для пишущего...
Слишком тяжел груз традиций, а литературный ореол в дождливую погоду
превращается в низкую свинцовую облачность, которую не прошибить пушкой.
Образ города держит литератора за глотку, навязывая ему классичность
стиля и обязательный набор реминисценций. Ореол в этом случае подобен
смогу, надышавшись которым пишущий уже не в силах уклониться от канонов
и будет вечно дудеть в дудку "петербургской" школы, увеличивая и без то-
го плотную литературную облачность.
Все это я говорю к тому, мистер Стерн, что далее речь моя пойдет о
поэте.
...Аркадий встретил Демилле на перроне. Он щурился на солнце, подста-
вив ему обросшее лицо, а рядом стояла рыжая гладкая собака с искательным
взглядом печальных глаз. Они были чем-то похожи - Аркадий и собака, в
бороде Аркадия на солнце пробивалась рыжина, да и куртка песочного цвета
была под масть собаке.
Аркадий повел его в глубь поселка, собака поплелась следом.
- Твоя? - спросил Демилле, оглядываясь на нее. - Нет, бездомная. Мы с
нею дружим.
Прошли мимо железных ворот РСУ дачного треста - Аркадий перекинулся
двумя словами с дежурной бабкой - и через пять минут были на месте. Го-
лубая, давно не крашенная дача с мезонином стояла посреди заросшего кус-
тами сирени участка, обихоженного на небольшом клочке возле дома. Остав-
шаяся часть участка была занята сосновым редким лесом.
Было тепло, тихо, умиротворенно. Дачный сезон еще не начался. От ка-
нав, выложенных по дну черными прошлогодними листьями, струился теплый
пар; на участках жгли подсохший на солнце мусор; сизоватый дымок нехотя
выползал на свет, разливался прозрачными озерцами в воздухе, запахом
своим напоминая Демилле что-то давнее, из детства, а может быть, из тем-
ной дали времен до него... "Дым отечества" - как точно сказано! Демилле
против воли испытал растроганность.
И старуха, встретившая их на участке, тоже натолкнула на литературную
ассоциацию: Васса Железнова. Демилле пьесы Горького не читал, не дове-
лось, но помнил откуда-то образ властной женщины гренадерского роста с
лязгающей фамилией. Аркадий поздоровался со старухой довольно подобост-
растно и тут же представил Евгения Викторовича, испросив разрешения для
него пожить на даче. Старуха, выпрямившись, стояла средь взрыхленных
грядок, руки у нее были в земле. Выслушав Аркадия и бросив пронизывающий
взгляд на Демилле, она кивнула: разрешаю! Бывшие одноклассники взошли на
высокое крыльцо и очутились в доме, где пахло еще зимним нежилым духом.
Впрочем, печка топилась; в мансарде, куда поднялись приятели, было
почти по-летнему тепло и солнечно.
Демилле оглядел свое новое пристанище, и оно понравилось ему больше,
чем прежние, - простором, беспорядком, рассеянной пылью, толпившейся в
снопах солнечного света, бившего из высоких круглых люнетов под скошен-
ным потолком. В мансарде было две комнаты, отделенных друг от друга бе-
леной стеной, где пряталась печная труба. Из обеих комнат вели двери на
балконы, выходившие один на фасадную сторону, а другой - на зады, в час-
токол прямых сосновых стволов.
В комнатах все кричало о бедности, вольнодумстве, безалаберности.
Книги лежали стопками на полу, на старых диванах и матрасах валялось ка-
кое-то тряпье, по стенам висели акварели, графика, вырезки из журналов.
Массивный стол был весь уставлен посудой, пустыми бутылочками, баночками
с краской... по всему видно, он никогда не убирался, лишь в нужный мо-
мент расчищалось место для нужного дела.
Аркадий определил Демилле в комнату, выходившую балконом на участок.
Евгений Викторович разложил свои бумаги на полках, тянувшихся вдоль
стен, для чего ему тоже пришлось расчистить место от книг, коробочек,
бутылок, машинописных листков и сушек, валявшихся повсюду в больших ко-
личествах. После этого Евгений взялся за сооружение стола, необходимого
ему для работы. Они спустились с Аркадием вниз и обследовали дом. Оказа-
лось, что здесь можно найти любую обиходную вещь, какую только можно се-
бе представить, - правда, либо старую, либо изломанную, а чаще то и дру-
гое вместе. Им удалось откопать растрескавшуюся столешницу, а в другой
комнате найти плоский сундук, забитый почему-то серым свалявшимся вати-
ном; то и другое (естественно, с разрешения старухи) было перенесено на-
верх, и Евгений получил прекрасный рабочий стол, на котором и расстелил
привезенный с собою чертеж.
Аркадий был сосредоточен и немногословен. Сразу после сооружения ра-
бочей плоскости для Евгения он отправился к себе, расчистил место на
своем столе и выставил туда плоскую пишущую машинку, на которой принялся
что-то стучать - медленно и упорно, пользуясь одним лишь пальцем.
Евгений Викторович не стал ему мешать, а спустился вниз в одной ру-
башке и, засунув руки в карманы, отправился гулять по участку. За сараем
нашел он место для пилки и колки дров с топором, вогнанным в иссеченный
чурбан. Тут же валялся и колун, и свежераспиленные березовые чурки. Ев-
гений Викторович поставил одну на чурбан, взмахнул колуном и легко,
удивляясь своей ловкости и сноровистости, вонзил острие в чурку. Она со
звоном раскололась. Демилле обрадовался победе, хотя чурки, по правде
сказать, были невелики по толщине.
Стук топора разносился далеко окрест, ему еле слышно вторила пишущая
машинка Аркадия, звуки которой вылетали из мезонина. Прилетевший дятел
устроился на сосне и пустил длинную руладу барабанной дроби... Хорошо!
Вольно!
...Они с Аркадием не заснули до утра, рассказывая друг другу все
двадцать с лишним лет жизни, что промелькнули после выпускного школьного
вечера. И хотя в школе не были даже приятелями, почувствовали, что сдру-
жились за этот разговор. Им даже показалось обоим, что и тогда, в юнос-
ти, стремились один к другому, имели потребность высказаться, да как-то
не получилось... придумали, наверное. На балконе, выходящем в рассветный
сосновый участок, дымился сизой струйкой самовар - настоящий, медный, с
продавленным боком, - куда Аркадий пригоршнями засыпал запасенные с
прошлого лета сухие сосновые шишки. Сухари да соленые сушки - вот и вся
еда. Спиртного не пили, Аркадий не употреблял по состоянию здоровья - да
и не хотелось.
История Аркадия неотделима была от его страсти к стихотворчеству. Он
начал писать стихи в армии, куда попал после неудачного поступления в
мореходное училище. Рухнула детская мечта о море, вместо нее возникла
вдруг казарма, строй и старшина Пилипенко, который с первого дня стал
Аркадию злейший враг. Аркадий по натуре был вял, меланхоличен, а мелан-
холия в армии недопустима. Что угодно, только не меланхолия! Потому то-
варищи по казарме над ним посмеивались, а старшина издевался. Аркадий и
в солдатах оказался одиноким; от одиночества и бессилия начал писать
стихи, меланхолический строй которых уводил его от нарядов и дежурств,
строевой подготовки и ночных учебных тревог. Стихов этих он никому не
показывал и в стенгазету части не предлагал, как иные. Знал - опять бу-
дут смеяться. Так и явился он из армии в Ленинград с вещмешком и тремя
общими тетрадками стихов.
Одноклассники к тому времени уже почти все были студентами со стажем
- не подступись! - учиться его не тянуло, и Аркадий от растерянности же-
нился, сам не помнит как. В армии он получил специальность электромеха-
ника и устроился в комбинат бытового обслуживания, в ателье по ремонту
электроприборов. Но внешнее - и работа в ателье, и женитьба, и даже поя-
