вившаяся через год дочка, и безденежье -все было ничто перед заветными
тетрадками, которые накапливались у него в ящике стола, пока он не ре-
шился, испросив разрешения у машинистки комбината, перепечатать наиболее
удачные, по его мнению, строки, чтобы показать их кому-нибудь. (Жена Ар-
кадия ни до замужества, ни после о пристрастии его не догадывалась.)
Случилось так, что папка со стихами попала к Арнольду Валентиновичу
Безичу. Аркадий теперь уже и не знал - хорошо это или плохо. Произошло
это чисто случайно: Аркадий попал к Безичу, выполняя рабочий наряд. Ар-
нольду Валентиновичу вздумалось тогда оборудовать электрическими лампоч-
ками приобретенные бронзовые настенные канделябры, для чего и был вызван
на дом электромеханик Кравчук. При любви Арнольда Валентиновича к бесе-
дам, да при его обходительности, интеллигентности немудрено, что Аркадий
был очарован, сразу и безоговорочно признал над собою духовную власть.
Чтобы хоть как-то возвыситься в глазах Безича, признался в сочини-
тельстве. Разумеется, Безич потребовал папку. Папка была принесена, а за
нею и все тетрадки. И вот, пока электромеханик Кравчук возился с канде-
лябрами, привинчивая к ним патроны "миньон" и проводя скрытую проводку,
Арнольд Валентинович в другой комнате читал стихи, и Аркадий, конечно
же, кожей чувствовал каждое перелистывание страницы, повторяя про себя
строки, возникающие перед взором Арнольда Валентиновича. Он обливался
потом и обмирал от страха, когда Безич, подчеркнуто холодный и неприс-
тупный, выходил из комнаты в кухню, возвращался обратно с чаем, даже не
удостоив поэта взглядом... Аркадий сверлил проклятую бронзу, прятал в
металлических лепестках "миньоны" и уже не мог перенести этой пытки, как
вдруг...
Безич вышел из комнаты на этот раз с тетрадками и папкой. Он церемон-
но подошел к замершему, как застигнутый зверек, Аркадию и произнес:
- Друг мой, я склоняю перед вами голову. Вы - гений!
И действительно наклонил голову и стоял так несколько секунд, пока
Аркадий приходил в себя. Сначала он подумал было, что Арнольд Валентино-
вич шутит, издевается, как старшина Пилипенко, но Арнольд Валентинович
не шутил. Надо сказать, что вышел он с папкой не раньше, чем Аркадий за-
кончил работу - так совпало, - и теперь молодой поэт и новоявленный ме-
ценат могли вдоволь насладиться беседой.
Арнольд Валентинович листал тетради, смакуя строчки, и не только не
скупился на похвалы, но и такие слова произносил, каких не мог сказать
себе сам Аркадий Кравчук в самые звездные часы сочинительства. Тут же
проводились блестящие параллели с поэтами, о существовании которых Арка-
дий тогда не подозревал... Кузмин, Мандельштам, Волошин... и цитирова-
лось немало... Аркадий был сражен, покорен навсегда. Немудрено, что, на-
чиная с того дня, вот уже семнадцать лет, он носил стихи Арнольду Вален-
тиновичу и каждый раз получал свою порцию похвал и анализа, причем ни то
ни другое почти не повторялось, благодаря исключительному поэтическому
кругозору мецената и его обходительности. Поначалу Аркаша смутно надеял-
ся, что подобные оценки вкупе со связями Безича приведут к тому, что
стихи получат права гражданства, попадут на журнальные страницы... Ниче-
го подобного! Безич довольно скоро дал понять, что стихи Аркадия нас-
только хороши, так сильно опережают время, что думать об их публикации
-наивно. Кравчук подавил в себе робкое сожаление -очень все-таки хоте-
лось! - но радость от похвал, которая постепенно переходила в уверен-
ность в собственном таланте, была сильнее жажды печататься. Ему в то
время, да и после - лет до тридцати пяти, - вполне достаточно было кулу-
арных разговоров, переплетенных тетрадочек с машинописным текстом сти-
хов, которыми обзаводились друзья и знакомые Арнольда Валентиновича...
Грели авторское самолюбие и глухие упоминания о том, что "там" его зна-
ют, а потом пришло и подтверждение в виде напечатанной в Париже подборки
в каком-то альманахе... Кравчук своими глазами альманаха не видел, как и
не знал - каким путем попали в Париж его странички, - но это происшест-
вие окончательно поставило его в своих собственных глазах вне офици-
альной печати. Безич по-прежнему хвалил, подкармливал, ссужал небольшими
суммами... Аркадий и не заметил, как развелся, ушел из комбината и с тех
пор, вот уже двенадцать лет, влачил ослепительно жалкое существование
непризнанного страною гения...
Одно его тревожило - он был не единственным. В других кружках, у дру-
гих Арнольдов Валентиновичей, существовали свои непризнанные гении, ко-
торые не так высоко ставили Аркашу Кравчука, придерживались иных тради-
ций. Если Аркадий, расширив уже свой поэтический кругозор, остановился
на акмеистической традиции, то у других были - Хлебников, обериуты...
Благо, направлений в русской поэзии хватало, выбирай на любой вкус!
Чем дольше Демилле слушал Аркадия, тем больше овладевало им смутное
беспокойство за товарища. Лишь только отвлекались от литературы, вспоми-
нали школу, заваривали чаек или осторожно, чтобы не разбудить хозяйку,
спускались на участок набрать сухих шишек для самовара, как Аркадий ста-
новился прежним - добрым и медлительным увальнем, каким помнился Демилле
по школьным годам. Но стоило беседе возвратиться к стихам, как Аркадий
преображался, что-то болезненное мелькало во взоре, поднималась со дна
души застойная обида на всех - на издательства и редакции, на признанных
и непризнанных коллег, на Безича и его компанию, наконец... даже на себя
почувствовал Евгений Викторович обиду - почему до сей поры неизвестны
были ему стихи первого петербургского поэта?
- Хотели в "Юности" печатать... Сейчас покажу, - Аркадий подошел к
полкам, суетливо нашел папку, откуда вынул несколько листков с гранками
журнала.
- Почитай, - предложил Евгений.
- Не хочу. У меня лучше есть, - сказал Аркадий, засовывая листки об-
ратно в папку.
- Ну, почитай другие...
- Потом...
Он вернулся к столу, глотнул чаю, задумался, потерял интерес к разго-
вору. Демилле не мешал ему, тоже думал о своем.
Когда укладывались спать, Демилле заметил, что Аркадий достал из кар-
мана пачечку лекарств и, отлив из самовара остывшей уже воды, проглотил
две таблетки и запил. В это мгновение он показался Евгению стариком -
руки у Кравчука слегка дрожали, движения были мелки...
С той долгой беседы началась у Евгения Викторовича странная полуноч-
ная жизнь, в которую он погрузился вместе с Аркадием, открывая для себя
мир "ночных бабочек", как он полупоэтично-полуиронически окрестил его
для себя.
Обычно они поднимались за полдень, часов около двух и, умывшись, пили
чай со старухой. Это был ритуал: самовар, пять-шесть сортов варенья, ро-
зеточки из хрусталя, позлащенные ложечки. Старуху звали Анна Сергеевна,
в свои семьдесят шесть лет она не утратила ни ума, ни любознательности,
ни живости. Разговор за чаем касался политики и культуры, причем и в
том, и в другом вопросе бывшим одноклассникам было трудно угнаться за
старухой, ибо та регулярно смотрела телевизор и читала газеты, а Кравчук
с Демилле получали политические и культурные новости лишь урывками, так
что чаепитие превращалось в своего рода ликбез, что несомненно было при-
ятно старухе. Она для виду ворчала, но сама так и таяла, когда Аркадий
или Демилле подбрасывали ей вопросы, зачастую подыгрывая. Острыми проб-
лемами были Афганистан и бойкот Олимпийских игр - и там, и там Анна Сер-
геевна обнаруживала полную осведомленность и трезвость суждений. Аркадий
уверял, что старуха слушает по вечерам "Голос Америки" по транзистору,
дабы иметь двустороннюю информацию.
Во всяком случае беседы эти для приятелей были небесполезны. После
чая они обычно работали на участке - пилили и кололи дрова, запасали во-
ду на сутки, обрабатывали грядки, окучивали картошку, Аркадий бегал в
ближайший магазин за продуктами. Отработав таким образом собственное
проживание, они переодевались и шли на станцию, где плотно обедали в
"стекляшке", как они называли домовую кухню, а потом ехали в город,
имея, как правило, определенные планы на вечер и ночь.
Их ждали культурные мероприятия, не отмеченные ни в одной из афиш го-
рода: читки стихов, прозы и статей, доклады, маленькие концерты, прослу-
шивания музыкальных записей, диспуты. Собирались, как правило, на квар-
тирах, но случались встречи и в других местах - в котельных, уже, как
правило, не работающих по причине окончания отопительного сезона, или в
вахтерских "дежурках" каких-то институтов, или в мастерских художников.
Демилле с интересом обнаруживал для себя изнанку культурной жизни, вер-
нее сказать, оборотную сторону медали, где имелись свои знаменитости и
звезды, шли споры, выпускались альманахи и журналы. Интенсивность и
серьезность проблем этой культурной жизни не уступали официальной, хотя
имели несколько иную окраску. Здесь, как и в публичной культуре, чрезвы-
чайно сильны были людские амбиции, с тою лишь разницей, что "там" они
могли быть подкреплены званиями и наградами, а "тут" опирались исключи-
тельно на мнения кружков. Таланты и здесь были редки, и здесь, как и
"там", держались несколько обособленно, а кипучей деятельностью и оформ-
лением идеологии занимались люди энергичные, но неталантливые, отчего по
сути обе стороны культурной медали оказывались похожими, так что непо-
нятно иной раз было - почему представители одной культуры проводят
встречи в концертных залах и Домах творчества, а другие довольствуются
котельными и дворницкими.
Засиживались на встречах допоздна, пили мало, исключительно сухое ви-
но, иногда ели торт. Нищенствовали подчеркнуто, с несомненным досто-
инством. Потом расходились по набережным и проспектам, рассеивались в
зыбких полутенях белых ночей, чтобы назавтра вновь слететься на огонек
тлеющей подпольной культуры.
Кроме чисто познавательного интереса, Демилле имел вполне реальную
цель, отчего и сопровождал Аркадия постоянно. Поиски дома затягивались,
он понял, что может рассчитывать только на себя, и потому как нельзя
кстати оказались эти беспрестанные поездки и прогулки по ночному городу,
встречи с незнакомыми людьми, от которых он надеялся получить хоть ка-
кие-нибудь сведения.
Служба совсем перестала его занимать. Он знал, что до отпуска ему
надлежит сдать чертеж - и только. В мастерской наступил период летних
отпусков. Когда Демилле изредка забредал туда в конце рабочего дня, то
обычно заставал лишь "дежурную" чертежницу, которая сообщала ему, что
все разошлись еще с обеда, руководитель уже отбыл на юг, а премию дадут
в конце месяца.
Что касается Аркадия, то неожиданная встреча с товарищем юности слов-
но подхлестнула его, зажгла неким азартом. Он увидел, что привычная для
него среда оказалась в диковинку Евгению, а посему, чтобы не ударить в
грязь лицом, водил его по избранным людям, зачастую действительно инте-
ресным. Были тут и религиозный философ, человек весьма эрудированный и
далекий от всякой суеты, и несколько художников, и историк литературы,
занимавшийся наследием Олейникова, Введенского и Хармса. Однажды попали
на концерт молодого барда (Демилле внес при входе по три рубля за себя и
за Аркадия - из входных пожертвований складывался гонорар барда). Певец
и композитор проявил себя, на взгляд Демилле, лишь невежеством, а также
отсутствием всякой культуры слова. Аркадий смушенно согласился.
Но была еще одна, более глубокая причина вновь вспыхнувшего у Аркадия
интереса к "теневой" ленинградской культуре. На читках и обсуждениях, в
разговорах он надеялся, может быть, неосознанно показать и свою роль в
этой культуре, дать понять школьному товарищу, что двадцать лет не прош-
ли даром, не вычеркнуты из жизни; что бывший двоечник Аркаша Кравчук
