- потом решил, что можно. И рассказал.
Елизавета Карловна взяла на колени вязанье, замелькали в руках спицы.
Она, не отрываясь, смотрела на Демилле, иногда кивала, а спицы плели
сложный и тонкий рисунок, будто изображая рассказ Евгения Викторовича.
- Какое несчастье! - сказала она, а потом добавила: - Я вас понимаю.
Я потеряла всех близких в войну. Муж погиб на фронте, сын умер в блокаду
двенадцати лет...
- И вы жили в одиночестве?
- Да. С тех пор живу одна. Ни одного родственника у меня нет - ни
здесь, ни в других местах.
Демилле растерялся. Перед ним сидела женщина, прожившая последние
тридцать восемь лет в полном одиночестве. "Ей было сорок лет, когда она
потеряла близких. Как мне, - подумал он. - Чем же она жила? Зачем же она
жила?"
Елизавета Карловна, будто догадавшись о мыслях Евгения, а может быть,
и вправду, прочитав их на его лице, задумчиво проговорила с извини-
тельной интонацией:
- Знаете, Женя... Можно я вас так буду называть?.. Я видела, что
всегда рядом со мною был кто-то, кому тяжелее. Я потеряла сына и мужа, а
дети теряли родителей... Представляете, в три-четыре года, в войну, в
голод, стать сиротами... Калеки с войны возвращались, физические и ду-
ховные, семьи рушились...
- Да как же вы измеряли: кому-то хуже, чем вам? Ведь своя боль ближе,
даже маленькая.
- Считать свою боль самой большой - несправедливо. Это эгоистично,
если хотите. И потом интеллигентные люди не должны показывать. Это не-
воспитанно. Так меня учил отец.
Она покачала головой. Полный запрет. В первый раз в облике Елизаветы
Карловны мелькнуло что-то немецкое - пуританская твердость моральных ус-
тоев. Удивительно, что она ни словом, ни взглядом не осудила его и На-
тальины отношения. Даже теперь, узнавши достоверно, что у него есть же-
на, сын...
- Чем же вы занимались после войны?
- Я преподавала. Французский, немецкий... Теперь вяжу, читаю. Пишу
письма своим ученикам, изредка получаю от них...
- Но не казалось ли вам, что этого мало для жизни? Что для этого не
стоит жить? - допытывался Демилле.
- Это очень много, Женя. Это есть жизнь.
- Но вы могли после войны выйти замуж...
Спицы на секунду замерли в старухиных руках, она точно окаменела.
- Фамилия моего мужа и сына была - Денисовы, - сказала она.
- Простите, Елизавета Карловна, - сказал Демилле.
Он поспешил перевести разговор на другую тему. Она тут же и нашлась в
виде ленинградской культуры. Как понял Демилле, последняя была пунктиком
Елизаветы Карловны, именно по ленинградской культуре, во многом утрачен-
ной за последние десятилетия, болела ее душа - короче говоря, это была
та самая общественная идея, которую каждый человек в себе носит. И если
Евгений Викторович по большей части неосознанно исповедовал идею всемир-
ного братства, то Елизавета Карловна - и вполне сознательно - печалилась
по воспитанности и интеллигентности.
- Вы, конечно, не помните, Женя... не можете этого помнить. Но до
войны слова "ленинградец", "ленинградка" имели совершенно особый смысл.
Это прежде всего означало не то, где человек живет, а то -чем он живет,
как он воспитан... Но нас слишком мало осталось еще до войны, а в блока-
ду почти все вымерли... Я до войны часто гостила во Пскове. Ничего не
хочу сказать худого. Но теперь мне часто кажется, что я живу во Пскове,
а не в Ленинграде. Атмосфера была другой. Хамство задыхалось в атмосфере
тактичности. Хам натыкался на стену ледяной вежливости -по отношению к
нему, разумеется...
- Слишком велик приток со стороны, - сказал Демилле.
- В Ленинград всегда приезжали. Немцы, шведы, чухонцы... Да те же
скобари из Пскова. Но тут они переставали быть скобарями. Нет-нет,
что-то другое случилось... Мы перестали уважать свое прошлое. Хамство не
имеет роду и племени.
Демилле задумался, медленно помешивая чай серебряной ложечкой. Стару-
ха, увидев, что ее слова вызвали погруженность гостя в себя, тактично
замолчала - лишь мелькали тонкими лучиками спицы.
Евгений Викторович чувствовал, что есть между его идеей и словами
Елизаветы Карловны какое-то глубинное родство. То ли истинного братства
не получается из-за хамства, то ли братства, наоборот, слишком много, да
такого качества, что без хамства просто уже не обойтись...
И стало вдруг зябко от сознания, что ни он, ни та же Елизавета Кар-
ловна, никто другой ничего не могут поделать со всеми своими интелли-
гентскими печалями, а жизнь катится валом, куда хочет, по неподвластным
законам, вызывая беспокойство и страх.
Он подумал, что пора откланиваться. Уже в дверях Елизавета Карловна
чуть задержала его и сказала тихо:
- Не знаю, имею ли я право, Женя... Но если бы у меня была малейшая
надежда, что мой муж или сын живы, я отправилась бы искать их хоть на
край света. К несчастью, я своими руками похоронила Ваню на Пискаревке.
У Демилле внезапно кровь бросилась к лицу. Он смешался, наклонился к
старухиной руке и поцеловал ее. Потом поспешно вышел в коридор.
Последующие два дня до приезда Натальи он провел тихо, почти не выхо-
дя из комнаты, листая книги по архитектуре и фотографические альбомы Ве-
неции, Рима, Праги... дышал полузабытым воздухом классики, и снова зах-
ватывало дух от готических шпилей и узких стрельчатых окон. Обнаружив у
Натальи нетронутую коробку "Кохинора", тщательно очинил все карандаши,
добиваясь идеальной остроты и симметрии - потратил час, - после чего на-
чал срисовывать фасады. Увлекся, принялся фантазировать в готическом
стиле, извел пачку бумаги.
За этим занятием и застала его Наталья, вернувшаяся бодрой, но нес-
колько рассеянной. Увидела эскизы, похвалила с преувеличенным одушевле-
нием, так что Демилле заподозрил воспитательную цель; впрочем, было при-
ятно.
На ночь Наталья неожиданно постелила ему отдельно, на диване. Демилле
не возражал; после разговора с Елизаветой Карловной, устыдясь собствен-
ного легкомыслия и распущенности, вдруг решил сохранять верность Ирине,
пока не найдет ее и не решит окончательно насчет дальнейшего. Однако
молчаливый Натальин демарш породил непонятную ревность и обиду. Поэтому,
когда улеглись порознь и потушили свет, Демилле шмыгнул к Наталье. Она
подвинулась, да и только. Ласки пресекла сразу, мягко, но решительно.
Демилле обиделся еще больше. "А что, собственно, случилось?" - прошептал
он, делая попытку поцеловать ее. "Случилось, Женя", - вздохнула она,
отстраняясь. "Переспала, что ли, там с кем-нибудь?" - нарочито грубо, но
не без внутреннего волнения спросил он. "Да, Женечка, переспала, отда-
лась по любви, с тобой больше не буду", - сказала она насмешливо, и Ев-
гений Викторович почувствовал вдруг сильную горечь. Заставил себя не по-
казывать обиды, наоборот: "Вот и хорошо! Замуж выйдешь...". Она покачала
головой, внезапно обняла его, прижалась, поцеловала - он чувствовал, что
она дрожит. "Ты хороший, Женя, иди, иди... Я очень хочу сейчас, но не
тебя, иди..." И подталкивала его, обнимая и бормоча. У Демилле ком встал
в горле, он пересилил себя, выпрыгнул из постели, рывком натянул брюки и
сбежал в кухню курить. Успокаивался долго, думал о любви: что она такое?
Никогда не мог решить для себя этого вопроса.
Больше к этому разговору не возвращались, но жить стало трудно. Ложи-
лись спать в разное время: то Наталья задержится на кухне, стряпая
что-нибудь с повышенным тщанием, в то время как Евгений старался побыст-
рее заснуть, то он придет попозже и застанет ее уже спящей. Наталья
предприняла энергичные попытки поисков исчезнувшего дома через АПУ, до-
копалась до проектных чертежей, которые ей выдали не без помех; она по-
няла, что интерес к потерянному дому нежелателен. Ничего определенного
Наталье узнать не удалось, однако, роясь в рабочих чертежах, она наткну-
лась на примечательный и даже настораживающий факт: привязку типового
проекта осуществляла мастерская проектного института, где трудился Де-
милле. Более того, на рабочих чертежах Наталья обнаружила подпись Евге-
ния Викторовича!
Когда она сообщила ему об этом, Демилле пришел в сильнейшее волнение.
Нелепая мысль ударила в голову: плохо привязал, вот он и улетел! Как он
мог забыть о своем участии в привязке типового проекта! Объяснение было
простым: когда привязывали, улица называлась Илларионовской, а через па-
ру лет Демилле въехал с Ириной в новый дом по улице Кооперации, да так
ни разу и не поинтересовался, как она называлась раньше.
С трудом припомнил он ту работу - сколько их было, привязок! - и не
нашел в ней ничего необычного, но факт оставался фактом: привязку осу-
ществлял он, он же и потерпел крушение через много лет. Будто своими ру-
ками заложил мину замедленного действия, да и забыл о ней. И вот она
сработала! Запоздало коря себя, он валил в кучу все свои грехи, прежде
всего профессиональные, и, как бы желая выправиться, попросил у Натальи
снять копию плана с того типового проекта. Наталья принесла кальку, и
Евгений Викторович увидел на ней схематическое изображение той страшной
картины, которая открылась ему памятной апрельской ночью. Фундамент
собственного дома... Он горячо взялся за работу (тут уж горячо было поч-
ти буквально, точно в горячке - не соображая, зачем) и в течение нес-
кольких дней, почти не выходя из дому, выполнил эскизный проект Дворца
пионеров, используя сохранившийся фундамент улетевшего дома. Он рассудил
так: не пропадать же добру, все равно рано или поздно на этом месте
что-нибудь построят. Словно вину искупал... Не знал только, куда идти с
проектом. Да и вряд ли на пустующем месте построят именно Дворец пионе-
ров, это уж как горисполком решит. Но для себя дыру вроде бы залатал,
точно пломбу на больной зуб поставил. Так ему теперь и представлялся
Дворец пионеров на улице Кооперации, построенный по его проекту.
Однако все это не приблизило встречу с исчезнувшим домом. Наталья все
более нервничала, пока он трудился, стараясь не показывать вида, но все
же не выдержала и однажды попросила его прийти домой не ранее полуночи.
"Сходи в театр, Женя, я билет взяла". Демилле все понял, усмехнулся в
душе - смех и грех! - он почувствовал себя школьником, которого выпрова-
живает мать-одиночка на то время, когда к ней придет любовник. Тем не
менее, разыскав в душе последние капли юмора, договорился с Натальей об
условном знаке: если занавеска на окне будет задернута, когда он придет,
- значит, еще нельзя. С этим и пошел в театр.
Там он испытал приблизительно то же чувство, что на демонстрации.
Странно, когда оставался один, не чувствовал себя таким потерянным и ни-
кому не нужным, как в толпе, среди людей. С трудом, почти не вникая,
посмотрел комедию Пиранделло со странным названием "Человек, животное и
добродетель" - название заинтересовало его больше, чем комедия, и заста-
вило поразмыслить над всеми упомянутыми категориями; соседствовали с ним
какие-то курсанты, которые смеялись и неистово хлопали, чем привели Де-
милле в подавленное состояние. Не до театра было ему сейчас.
Он пошел домой пешком, не спеша, и все равно пришел рано. Занавеска
была задернута. "Тоже мне, конспиратор!" - подумал он, закуривая во дво-
ре и не зная, куда бы податься. В это время хлопнула дверь подъезда, где
жила Наталья, и оттуда вышел небольшого роста человек, по виду пожилой.
Тут же занавеска на окне отодвинулась. Демилле с интересом взглянул на
своего преемника. Это действительно был мужчина лет шестидесяти, если не
больше, морщинистый и печальный. Он выглядел задумчивым, будто что-то
нес в себе, боясь расплескать. Он мельком взглянул на Демилле, вдруг
приостановился, похлопал себя по карману плаща и вытащил сигареты. Ни
слова не говоря, он потянулся к Демилле за огоньком, улыбкой испросив
