На стол поставили подсвечник с толстой красной перевитой свечой.
Верхний свет потушили, огонек свечи сблизил лица, сделал их значительней
и одухотворенней. Мамед снял со стены музыкальный инструмент с длинным
грифом, положил деку на колени, прикрыл глаза.
- Мамед исполнит старинные мелодии на национальном инструменте - та-
ре, -объявил Тариэль.
- Мугам, - сказал Мамед.
- Это название, - перевел Тариэль.
Мамед щипнул струну. Резкий высокий звук вырвался из тара, был подх-
вачен другими звуками заунывными и протяжными - лицо Мамеда вытянулось,
печальные тени легли на веки.
Огонек свечи выжег в красном воске ямку, окрашивая комнату тревожным
багровым цветом.
Тариэль начал читать стихи. Их мерный ритм накладывался на прихотли-
вые звуки мугама, создавая завораживающий душу рисунок. Тариэль тоже
преобразился. Теперь за столом перед девушками сидел не легкомысленный
повеса, а воин и философ, чеканящий гортанные строки.
Дун[cedilla]нънг тилагъ, самаръ хам бъз,
Акл кюзън корасъ - жовхаръ хам бъз.
Тюгарбк жахоннъ узук дйб билсбк,
Шаксиз энинг кюзи - гавхаръ хам бъз!
Закончив, он сделал паузу, в то время как инструмент продолжал свое
заунывное пение, точно муэдзин с минарета. Затем Тариэль раскрыл томик
Хайяма и прочитал перевод:
Светоч мысли, сосуд сострадания - мы.
Средоточие высшего знания - мы.
Изреченье на этом божественном перстне,
На бесценном кольце мироздания - мы!
Он прочитал наизусть на фарси еще несколько рубаи, переводы читал по
книге. Мамед экстатически сдвинул брови, лицо его выражало страдание,
тар тенькал, подвывал, повизгивал... музыка, лишенная на русский слух
всяких признаков мелодичности, вызывала в маленьком худом аспиранте
сложные чувства.
Демилле слушал, и вместе с восхищением в его душе копилась неясная
досада на себя и на других, не помнящих родства, на присущую русским
беспечность в сохранении своей культуры. "Почему эти молодые люди пом-
нят, а я - нет? Как дошли до них из глубин эти звуки и слова? Неужели
нам достаточно ощущать себя великой нацией, а на все остальное напле-
вать? Мол, само приложится..."
Едва Мамед кончил, Демилле взмахнул рукой:
- Ну, а теперь нашу. Девочки, подхватывайте!
И он высоким голосом, негромко и протяжно затянул "Степь да степь
кругом..." Девушки молчали, в глазах двойняшек отобразилось недоумение,
лишь Майя подхватила на второй строчке, но, допев куплет до конца, оста-
новилась - слов дальше не знала.
Демилле выдержал еще два куплета и тоже сбился. Что-то там насчет
"слова прощального" - черт его знает, вариантов много... Бог с ним! Он
горестно вздохнул, потянулся за вином.
Майя преданно смотрела на него своими козьими глазами. Он заметил у
нее на лице тщательно запудренный прыщик. Ему стало неловко. Она придви-
нулась к нему ближе, шепнула:
- Можно, я стихи почитаю?
- Конечно, - разрешил Демилле. - Сейчас Майя прочитает стихи. Свои?
-спросил он у девушки.
Она кивнула.
Кудрявая Таня со скучающим видом отвернулась. Рая потупила глаза.
- "Милый мой, серебряный, Свет в окне! - начала нараспев Майя. - В
кофточке сиреневой Я приду к тебе. До утра замучаю, погублю И слезой го-
рючею окроплю..."
- Врешь ты, Майка. Нету у тебя никакого серебряного, - сказала Таня.
- Ну, зачем ты так! - вскинулась Рая.
Майя сидела неподвижно, будто боялась пошевельнуться, чтобы не расп-
лескать переполнявшие ее слезы. Лицо у нее было, как чаша с водой. И все
же не выдержала - расплескала. Из уголков глаз поползли по напудренным
щекам две мелкие, блестевшие в свете пламени слезинки. Майя выскочила
из-за стола, выбежала из комнаты. За нею следом кинулась Рая.
Двойняшки переглянулись и вдруг с неожиданной бодростью затянули пес-
ню, слышанную Демилле, кажется, по радио. Что-то там было про "притя-
женье Земли", а припев кончался так:
Мы - дети Галактики,
Но, самое главное,
Мы - дети твои,
Дорогая Земля!
И так звонко, старательно и вдохновенно пели они этот текст, что Де-
милле не знал - плакать ему или смеяться. "Господи, Боже мой! Воистину
дети Галактики! Не России, а Галактики, вот ведь как! И верно, так оно и
естьь" Философ Рустам очумело смотрел на двойняшек, видимо, не предпола-
гая до того наличия у них музыкальных талантов. Надо сказать, что Валя и
Галя пели абсолютно слаженно, как и полагается сестрам-двойняшкам.
Дети Галактики были крепкие, тугие, со вздернутыми носиками.
Появился магнитофон, грянула музыка, сдвинули в сторону стол и
стулья. Валя с Галей первыми вышли на освободившееся место и так же
синхронно, как пели, принялись танцевать, касаясь друг друга в опреде-
ленной последовательности плечами, локтями, грудью, бедрами, коленками.
Они напоминали идеальный танцевальный механизм, были поразительно
серьезны, не профанировали это важное занятие. Рустам подхлопывал, лука-
во блестя глазами. В круг вошли и другие девушки. Майя уже вернулась, на
нее напало возбуждение, она неумело помахивала своими нескладными, сог-
нутыми в локтях руками.
Демилле откинулся на диване, закурил. Ему вдруг нестерпимо жалко ста-
ло и этих упругих, точно мячики, девочек из культпросветучилища, которые
сталкивались и отскакивали друг от друга, и раскосую Раю, танцевавшую в
обнимку с Мамедом, и Таню со злым и красивым ртом, и мосластую широколи-
цую Майю. Потом он и сам топтался на месте с Майей, которая прикрыла
глаза и несмело касалась губами его шеи. Майя была с ним одного роста.
Евгений Викторович тоже прикрыл глаза, обхватив широкую плоскую спину
Майи.
Первым исчез Рустам с двойняшками. Танцы продолжались, но уже запахло
переменами, приближалась полночь. Девушки стали собираться - не очень
решительно; аспиранты уговаривали их посидеть еще. "Я вас провожу", -
сказал Демилле Майе, она вяло кивнула, пыл ее угас. Подруги вернулись,
вызвали ее в коридор. Через минуту все трое вошли, Майя объявила, что
уходит. Демилле стал одеваться.
Пошли молча, через некоторое время Демилле взял ее под руку. Майя бы-
ла как деревянная. Свернули с проспекта Благодарности, прошли дворами и
вышли на знакомую улицу Кооперации. "Вы здесь живете?" - удивился Демил-
ле. Она кивнула. "А вы не знаете... не слышали... здесь был такой дом, я
помню. Девятиэтажный". -"Снесли", - равнодушно сказала она. "Как снесли?
" - "Я не в курсе".
Прошли вдоль забора, огораживающего памятную Евгению Викторовичу яму
с фундаментом, и остановились возле одного из точечных домов.
- Вот и пришли, - сказала Майя, - спасибо вам, Евгений Викторович.
- Подождите, не уходите, - сказал он.
Она остановилась, глядя на него козьими глазами. "Зачем я это говорю?
" - раздраженно подумал он.
Он притянул ее к себе, поцеловал в щеку, будто жалея. Она почувство-
вала это, спрятала лицо у него на плече, всхлипнула.
- Ну что вы, что вы... - бормотал он.
- Простите... я замуж хочу, ребенка хочу... - всхлипывала она. -Нету
у меня ни серебряного, ни оловянного... не обращайте внимания, истерик
а... мне двадцать девять лет, я бы так родила, без мужа...
Она подняла голову, прошептала:
- Пойдемте ко мне.
- Не могу, - покачал головой Демилле.
Тут же подумал: "А не сказала бы она всего? Пошел бы?.. Нет... Поче-
му?.. Потому что козьи глаза, потому что прыщик, потому что мослы? Так
выходит?"
- Пристала, ребеночка захотелось! - она неестественно засмеялась, гу-
бы прыгали.
- Простите меня, - сказал Демилле.
- А-а... Чего вас прощать! - махнула она рукой, повернулась и, пока-
чиваясь, пошла к подъезду.
Демилле взглянул на окна детского сада, поежился. Свет не горел, зна-
чит, Костя Неволяев спит. Евгений Викторович медленно побрел к общежи-
тию.
Он постучал в дверь комнаты, толкнул ее. Дверь была заперта. Демилле
постучал сильнее. За дверью возник шорох, и на пороге появился Тариэль в
одних трусах. Он удивленно посмотрел на Евгения Викторовича.
- А вы разве и Майе не пошли?
- Нет.
- Странно, - сказал Тариэль. - Пожалуйста, заходите. Тут темно.
- Ничего.
Демилле вошел. Тариэль пошлепал босыми ногами в закуток, за шкаф.
Послышались шорох, шевеление.
Демилле, не раздеваясь, сел на диван, взял пальцами щепотку холодного
плова, начал жевать. Шорох и шевеление усилились. Потом до него донесся
еле слышный шепот. Он налил себе вина, выпил. Раздеваться не хотелось.
Он привалился на диванную подушку, прикрыл глаза.
- Евгений Викторович, вы спите? - через некоторое время позвал Тари-
эль.
Демилле не ответил.
Сон уже накрывал его, как вдруг к странным причудливым видениям стали
примешиваться посторонние звуки, похожие на мугам - тонкое повизгивание,
скрип, теньканье. Демилле встряхнулся, открыл глаза. В комнате по-преж-
нему было темно, но за шкафом будто играл оркестр железных пружин. Они
пели на разные голоса, ухали, ныли; горячая волна смятого дыхания, пота,
щекочущего ноздри запаха выкатилась из-за шкафа и ударила Демилле в нос.
"Господи! Зачем же я сюда пришел?" Он вспомнил лицо Майи и тех двойня-
шек. Ему стало не по себе, он поднялся с дивана. Музыка разом умолкла,
будто дирижер оборвал ее взмахом палочки. Демилле выскользнул в коридор.
Через пять минут он уже стоял на трамвайной остановке, соображая, хо-
дят трамваи или нет. Куда податься? Можно разбудить Костю, но нет... не
хочется выглядеть идиотом. Куда же? "А что, если к Наталье? - подумал
он. - Бывало, приходил и позже".
Наталья жила на улице Радищева. Не дождавшись трамвая, Демилле прыг-
нул в такси. Через полчаса он был уже на месте.
Он расплатился, зашел в знакомую подворотню. Наталья жила на первом
этаже. Знакомое окно еле светилось - удача! Значит, не спит. Он встал на
цыпочки и постучался условным стуком. Через минутку занавесна откину-
лась, выглянуло Натальино лицо. Демилле шутовски поклонился: вот он я!
Она не удивилась. Когда Демилле подошел к двери, та была уже приоткрыта.
Наталья, в халате, с усмешкой взглянула на Демилле.
- Ты одна? - спросил он тихо.
- Нет, у меня мужик в постели! - язвительно прошептала она. - Я вижу,
ты не поумнел за тот год, что мы не виделись.
Глава 18
СУББОТНИК
Дел у Игоря Сергеевича Рыскаля было невпроворот.
Первая неделя выдавалась особенно тяжелой. То тут, то там возникали
вопросы и вопросики, требующие безотлагательного решения: и доставка
почты с улицы Кооперации на Безымянную, и устройство детей в школы и
детские сады, и встречи зарегистрированных бегунов, которые возвращались
из отпусков и командировок, и разъяснительная работа, и поддержание по-
рядка на лестницах, и поиски кандидатур на места дворников, и...
Одним словом, Рыскаль крутился как белка в колесе. Конечно, у него
была группа из десятка сотрудников УВД, от рядовых до лейтенантов, и
большие права и возможности, но... доверяй, да проверяй! - непременно
где-нибудь напортачат. Майор по своей натуре был человеком, любящим вни-
кать во все тонкости, и неоднократно убеждался в том, что, будь ему по-
ручена та работа, которую проверял, он выполнил бы ее тщательнее и вдум-
чивей, чем подчиненный.
Однако приходилось терпеть, кое-где поправлять, кое-кого распекать.
Не разрываться же на части!
Нечего и говорить, что, начиная с воскресного общего собрания коопе-
ратива, майор уже не покидал дома на Безымянной. Он поселился в трехком-
натной квартире, где раньше находилось Правление и куда жена его Клава
доставила необходимые вещи, а потом стала носить завтраки и обеды.
Обстановка была походная, живо напоминавшая Рыскалю солдатскую юность
и послевоенную молодость: заправленная серым одеялом раскладушка, кото-
рую принес Вероятнов, письменный стол, над ним карта (та самая), график
дежурств постовых, список подчиненных с адресами и телефонами, городской
