изогнутых клинков. Подобно шеренге жнецов, они расчищали себе путь, не
зная преграды.
Что-то зацепилось за ногу Жерара, он оглянулся. Оказывается, он уже
стоял возле шатра, чьи полотнища были алыми, как кровь, от которой он
бежал сюда. Лодыжки его запутались в веревках.
Он поднял меч, чтобы разрезать полотнища и исчезнуть внутри шатра. Но
прежде, чем он успел замахнуться, что-то тяжелое ударило его по голове. Он
упал лицом вниз на полог шатра обрывая его и оттягивая вниз собственным
весом. Крыша павильона задергалась и опала. Сарацины, добравшиеся до
вершины холма, перерезали веревки с другой стороны, и шатер рухнул.
Складки тяжелого полотна, расшитого французскими гербами и ликами
апостолов закрыли от Жерара дневной свет.
Руки Амнета сомкнулись вокруг камня, когда он выпал из разорванной
сумки. Гладкая поверхность была горячей на ощупь. Грани врезались в
пальцы, словно раскаленные до красна ножи. Амнет ощущал, как беснуется в
глубине кристалла непостижимая энергия, разрывая его структуру
неразъединимых связей. Звук, высокий и чистый, как звук стеклянной
гармоники, наполнил всю долину, он исходил из сердца камня.
Шатаясь, он нес Камень, словно это были его отрезанные яички: шаг за
шагом смиряясь с болью и невыносимым чувством утраты. В дюжине футов от
него Хасан приходил в себя от последнего отбитого удара. Когда взгляд его
прояснился он увидел разбухший кристалл, прижатый к паху Амнета. Когда он
понял, что происходит, рот его сам собой раскрылся. Он не мог поверить
собственным глазам.
- Не-е-ет!
Вопль достиг слабеющего слуха Амнета, преодолев завесу чистого звука,
исходившего из Камня. Этот крик отрицания, усиленный неподдельной
искренностью чувства, переполнил кристалл последней каплей энергии,
которая, выплеснувшись, будет покоиться в этой красивой долине возле
Галилеи почти тысячу лет.
Как треснувший церковный колокол, Камень рассыпался, не выдержав
собственной тяжести. Его последняя песня окончилась звоном падающего
металла. Раскаленные докрасна осколки кристалла посыпались сквозь
кровоточащие пальцы Амнета.
Сила ушла из его ног. Он рухнул на колени, потом на бок, ударившись о
землю плечом, бедром и головой. Как марионетка без ниточек, он наконец
затих, коченея. Нежные ростки травы щекотали его щеку и царапали роговицу
раскрытых глаз.
Хасан пришел в себя и медленно приблизился. Он снова двигался с той
гибкой грацией, которая отличает живого и здорового человека, находящегося
в полном сознании, готового отпрыгнуть при первом признаке опасности.
Амнет не шевелился. Его разбитое тело, чужое и холодное, было уже
наполовину мертво, энергия Камня больше не оживляла его. Он чувствовал,
как дюйм за дюймом нервные волокна его обнаженного спинного мозга
вздувались, рвались с шипением и опадали. Когда этот неконтролируемый
процесс достиг основания черепа, он понял, что сознание покидает его.
Скоро за ним последует и душа.
Бормоча какие-то слова, которые Амнет уже не мог разобрать, Хасан
присел на корточки и скрылся из поля зрения тамплиера, ибо взгляд его уже
остановился. Руки ассасина, должно быть, делали что-то в области паха
Томаса, но тот не мог представить, какой вред телу он рассчитывал
причинить там.
Руки Хасана делали быстрые сгребающие, прочесывающие движения. Потом
он встал, но руки его были так плотно прижаты к телу, что Томас не мог
разглядеть, что в них было.
Последний раз взглянув в затуманившиеся глаза Амнета, Хасан
повернулся и, сгибаясь под тяжестью своего груза, быстро зашагал прочь из
долины.
Бульканье и шипение из основания черепа проникло внутрь, как вода,
заливающая трюм тонущего судна. Когда оно наконец вылилось из разбитого
темени, он погрузился в темноту, и тело его умерло.
Проворные сильные руки сняли с Жерара де Ридерфорда полотно шатра.
Над ним склонились смуглые лица, в глазах светилось торжество победы.
Сарацины подняли его на ноги. Они гладили пальцами красный крест, пришитый
к его плащу. Они щелкали языками, разглядывая этот признак принадлежности
к Ордену.
Один из них взвесил на руке медальон, знак высшей власти Ордена,
тяжелый золотой диск, украшенный эмалью, который Жерар носил на шее на
массивной золотой цепи. Великий магистр попытался защитить медальон, но
похитители быстро отвели его руки назад. Они стащили медальон с шеи, и
двое тут же бросились в сторону, сцепившись в отчаянной схватке за право
обладания им.
Меч Жерара куда-то пропал, пока он барахтался в складках шатра.
Сарацины сорвали кинжал с его пояса и накинули на шею грубую веревочную
петлю.
Они повели его вниз с холма. Со всех сторон спускались тысячи таких
же пленников, ошарашенных и шатающихся, сконфуженных и полумертвых от
усталости и жажды. Они плелись, как бараны на веревках.
У подножия холма сарацинские командиры отделяли тамплиеров с красными
крестами на одежде от других христианских рыцарей, сопровождавших короля
Гая. Тамплиеров отвели в пологий овраг под Гаттином. Шеренга сарацинских
лучников с их забавными короткими луками встала над ними на краю оврага.
- Христиане! - прогремел над ними звонкий голос с хорошим французским
выговором. - Вы, кто принадлежит к Ордену Храма!
Жерар поднял голову, но солнце светило в глаза, и он не смог
разглядеть говорящего.
- Вам следует сейчас, - голос звучал убедительно и даже почти
дружелюбно, - встать на колени и помолиться вашему Богу.
Как паства в соборе, пять тысяч разоруженных тамплиеров упали на
колени. Их кольчуги зазвенели разом, словно якорные цепи флотилии.
Жерар пытался помолиться, но его отвлекло бормотанье и стоны,
доносившиеся с обоих концов оврага. Он вытянул шею и посмотрел поверх
склоненных голов и согбенных спин своих соратников. Там, в отдалении,
сарацины методично размахивали мечами.
- Они отрубают головы нашим товарищам! - пронесся по рядам испуганный
шепот. - Вставайте! Надо защищаться!
- Не сметь! - приказал Жерар сквозь зубы. - Лучше точный удар меча,
чем дюжина плохо пущенных стрел.
Те, кто слышали его, затихли. Шепот прекратился.
Через некоторое время кто-то рядом сказал мягко:
- Сегодня вечером, друзья, мы разобьем палатки на небесах.
- На берегу реки... - отозвался его невидимый товарищ.
Наступила тишина.
- Лучше бы ты не говорил про воду, - процедил кто-то поодаль.
- О, хоть бы каплю! - простонал другой голос.
Этому стону не суждено было продолжиться, ибо сарацинские палачи уже
стояли над ними и - вжик, вжик...
Саладин взобрался на шаткую гору подушек и попытался устроиться там
поудобнее. Он поерзал, перенося свой вес из стороны в сторону и проверяя
устойчивость сооружения, чтобы потом не свалиться в самый неподходящий
момент. Но гора, сложенная не менее искусно, чем фараоновы пирамиды,
оказалась достаточно надежной.
Саладин привык иметь дело с более цивилизованными противниками,
которые соблюдали должный этикет даже после поражения, даже измученные
жарой и жаждой. Пленный мусульманский шейх знает, что в шатер победителя
надобно вползать на коленях, на коленях и локтях, даже на животе, если
нужно, голову держать как можно ниже, а поза должна выражать полную
покорность полководцу, захватившему его. Но эти христианские аристократы
не знают правил приличия. Они войдут в шатер прямо и будут стоять во весь
рост, словно это они сегодня победители.
Его приверженцам непозволительно лицезреть подобное унижение вождя.
Для того-то и была сооружена пирамида подушек.
Но все оказалось напрасно.
Король Гай не вошел в шатер сам, его внесли за руки и за ноги четыре
сарацинских богатыря. Остальные аристократы следовали за своим
распростертым королем. Они шли прямо, но с низко опущенными головами.
- Он мертв? - спросил Саладин.
- Нет, господин. На него напала лихорадка от жары. Он бредит.
Гай, Латинский король Иерусалима, лежал на ковре перед горой подушек,
словно груда старого тряпья. Ноги у него дергались, руки блуждали по
ковру; глаза совсем закатились. Остальные знатные рыцари - среди них
Саладин приметил тонкие кошачьи черты Рейнальда де Шатильона - отпрянули
от своего короля, опасаясь, что он умирает. Так оно, впрочем, и было.
- Принесите королю освежиться, - приказал Саладин.
Визирь сам поднес чашу розовой воды, охлажденной снегом, который
доставляли с гор в бочках, закутанных в меха. Мустафа встал на колени
подле головы короля и, смочив конец своего кушака, положил его на пылающий
лоб Гая. Прохлада придала некую осмысленность взгляду короля, и он
прекратил дергаться. Когда рот его раскрылся, Мустафа поднес край чаши к
губам и налил несколько капель на язык, обложенный и потрескавшийся, как
шкура дохлой лошади, пролежавшей в пустыне пару месяцев.
Король Гай поднял руки и вцепился в чашу, определенно намереваясь
вылить всю воду себе в глотку. Но Мустафа держал чашу крепко. Когда же,
наконец, король осознал, как приятно пить маленькими глотками, Мустафа
отдал ему сосуд. Визирь поклонился Саладину и отступил назад.
Приподнявшись на локте Гай жадно пил. Утолив жажду, он впервые
осмысленно огляделся. Он увидел остальных французских дворян, стоявших как
побитые собаки, в распухшими языками, свисающими поверх бород. Какие-то
остатки государственной ответственности побудили его поднять чашу,
предлагая ее товарищам по несчастью.
Первым схватил сосуд Рейнальд де Шатильон. Этот человек,
самопровозглашенный принц Антиохии, утопил мусульманских паломников в
Медине, сжег христианские церкви на Кипре, предложил обесчестить сестру
Саладина и намеревался разбросать кости Пророка. Трясущимися руками он
поднес чашу к губам - он принимал освежающий напиток как гость в шатре
Саладина!
- Остановись! - Саладин почувствовал как лицо его морщится и
искажается бешенством, с которым разум не в силах совладать. Он скатился
вниз с горы подушек и встал перед пленниками. "Так не должно быть!"
Король Гай смотрел вверх с изумленным, почти страдальческим
выражением на глуповатом лице.
Рейнальд, с бороды которого капала розовая вода, ответил Саладину
улыбкой, больше походившей на глумливую усмешку.
Красноватая дымка заволокла все перед глазами сарацинского генерала.
Полуослепший от гнева, он повернулся к Мустафе.
- Объясни королю Гаю, что это он - а не я - оказал такое
гостеприимство нашему врагу.
Мустафа бросился вперед, упал на колени перед королем и открыл было
рот. Но простого объяснения было мало. С точностью, выработанной годами
упражнений в воинском мастерстве, он выбил чашу из рук Рейнальда, сломав
при этом ему палец. Вода забрызгала остальных христианских дворян, а край
летящей чаши разрезал одному из них бровь.
Рейнальд, теперь с открытой издевкой, протянул к Саладину
поврежденную руку. "Это тебе твой драгоценный Магомет приказал сделать?" -
и голос был такой насмешливый, дразнящий...
Не раздумывая, Саладин выхватил свой меч из гибкой дамасской стали и
одним легким движением описал в воздухе сверкнувшую петлю.
Рука Рейнальда, отрубленная у самого плеча, упала королю Гаю на
колени, судорожно дергаясь. Король взвыл и отпрянул в сторону, стараясь
освободиться от этого подарка.
Рейнальд уставился на свою руку, затем поднял круглые от ужаса глаза
на Саладина. Губы изогнулись в изумленное "О", изо рта вырвался восходящий
агонизирующий вой, подобный волчьему.
Прежде, чем этот ужасный звук успел проникнуть сквозь стенки шатра,
