на него иную миссию.
- Не здесь, ассасин, - тихо сказал он.
Улыбка бедуина, широкая и притворная, внезапно исчезла. Губы сжались
в жесткую прямую линию. Глаза сузились и превратились в темные точки.
- Да, - согласился он наконец. - В лагере государя Саладина не должны
слышать криков.
- Ты приготовил место?
- Я знаю одно подходящее.
- Так веди.
Быстрым и гибким движением человек поднялся и, не оборачиваясь,
зашагал вниз по склону холма. Его спина была ничем не защищена от удара
меча тамплиера. Но оба знали, что удар не будет нанесен, ибо окажется
бесполезным.
Амнет оставил на холме мешки, флягу и меч. Он шел за ассасином на
восток.
К полудню второго дня даже самые гордые из тамплиеров выстраивались в
очередь, чтобы получить возможность встать на колени и опустить лицо в
грязную лужу, образовавшуюся в той выемке, где еще недавно лежала овца.
Вода, скапливавшаяся там, была слишком драгоценной, чтобы позволять ей
растекаться по стенкам сосудов или пропитывать кожу фляг.
Лошадей не поили вовсе. Жерар де Ридерфорд знал, что это ошибка:
лошади были их спасением. Для французского рыцаря сражаться означало
сражаться в седле, орудовать пикой, превзойти противника умением держаться
верхом, Кроме того, в этой пустыне пешему человеку далеко не уйти. Бросить
лошадей умирать от жары и жажды означало признать собственное поражение.
Но большая часть королевского войска уже готова была признать что
угодно.
В первую же ночь их сон у разрушенного Гаттинского колодца был
прерван доносившимся снизу молитвенным бормотанием мусульманской армии. В
сумерках высокие чистые выкрики муэдзина придавали ритм неясному ропоту
лагеря, готовящегося ко сну. Затем раздались мертвяще монотонные
песнопения. На слух христианина это были не молитвы, а скрежет неумолимой
машины, предназначенной для перемалывания доблестных рыцарей острыми
саблями.
Некоторые воины, завороженные этими звуками и обезумевшие от жажды,
оседлали лошадей и направились прямо к невысоким овражистым холмам,
окружавшим пересохшее плато. Они ехали достаточно тихо, обмотав поводья
тряпками, чтобы не звенели. По лагерю пронеслась молва, что они собираются
спуститься в овраг, привязать лошадей на виду у сарацинов, подползти на
животах к ближайшей воде, напиться и вернуться тем же путем.
Больше этих людей никто не видел.
Жерар мог только предположить, что они были схвачены и обезглавлены
на месте. Таков был приказ Саладина - во всяком случае относительно
тамплиеров.
Через некоторое время после исчезновения этой группы мусульмане
подожгли сухую траву, покрывавшую склоны холмов, и колючие кустарники,
росшие в оврагах. Серый дым поплыл как удушливый туман над христианским
лагерем, заползая в пересохшие глотки и разъедая глаза. И нечем было
смочить тряпки, чтобы обвязать ими лицо.
Когда занялся первый рассвет, Саладин предпринял первую атаку.
Зловещее пение воинов не прекращалось ни на минуту, но к этим звукам
прибавились еще резкие клики рожков и звон гонгов. Им незачем было
пробираться украдкой, когда они превосходили христиан по численности
десять к одному. Подобно шнурку, затягивающему горловину мешка,
человеческое море смыкалось вокруг лагеря короля Гая.
У французов не было места, чтобы взобраться на лошадей и
развернуться. Не было пространства, чтобы начать сокрушительную атаку. Не
было слабого места в рядах противника, на которое направить основной удар.
Вместо этого они встали плечом к плечу и выставили наружу пики. Их легкие
каплеобразные щиты, столь удобные у лошадиного плеча для отражения копья
или меча в конном поединке, защищали слишком узкое пространство в таком
позиционном бою. Древнеримские легионы смыкали края своих тяжелых
квадратных щитов и выдерживали бешеный натиск варваров, вдвое
превосходящих по численности. Элегантное нормандское вооружение оказалось
здесь бесполезным.
К тому же сарацинская пехота сильно отличалась от хвастливых
племенных дружин, которые сокрушал Цезарь. Они не выскакивали вперед,
напрашиваясь на поединок. Они шли в гробовом молчании, если не считать их
молитвенного мычания. Подойдя к ощетинившемуся кавалерийскими пиками строю
христиан, они обходили колющие концы пик и рубили древки своими кривыми
саблями. По двое, по трое они схватывались с человеком, держащим пику, не
давая ему перехватить свое оружие для удара, и иногда им удавалось вырвать
древко из его рук.
Армия короля Гая, будучи мобильным соединением конных рыцарей, не
имела лучников. А Рейнальд не взял ни одного из Керака. Французам нечего
было противопоставить рядам мусульманской пехоты, кроме пик и мечей,
лишившись которых, воин оставался безоружным.
И все же целый час в то первое утро они кололи пиками, рубили мечами,
отбивались щитами. Христиане выстояли. Мусульманские пехотинцы один за
другим падали, истекая кровью. Но их оставалось все еще слишком много.
На исходе этого адского часа один из рожков пропел необычный сигнал -
две восходящие ноты. Остальные рожки подхватили этот клич. Сарацины разом
опустили мечи, оторвались от христианских воинов и отступили. Они
удалялись не спеша, а рыцари короля Гая были слишком изнурены, чтобы
преследовать. Вместо этого они воткнули острые концы своих щитов в мягкую
от крови землю и тяжело повисли на них.
Саладин не беспокоил их целый день, предоставив солнцу потрудиться
над головами, а пыли - над глотками христиан.
И снова ночью пронзительный призыв к молитве прервал дремотные
песнопения осаждающей армии.
На следующее утро во французском лагере немного оставалось тех, кто
выступал за активное сопротивление. Граф Триполийский собрал вокруг себя
горстку верных рыцарей и довольно сплоченную группу тамплиеров, одобрявших
его намерение. Тамплиеры пришли на рассвете к Великому Магистру Жерару и
попросили отпустить их с графом.
Жерар отказал им.
Тогда они попросили его освободить их от обета послушания Ордену
Храма.
И вновь Жерар отказал им.
И тогда тамплиеры заявили ему, что отрекаются от своих обетов, что
его власть над ними прекращается, что они поедут с графом независимо от
того, разрешит им Жерар де Ридерфорд или нет.
Жерар склонил голову перед их волей.
Граф разыскал трубача, изъявившего желание поехать с ним. Его люди
собрали всех лошадей, которых не раздуло от голода и не шатало от
усталости. Выбрав самых лучших, они выкупили их у владельцев, отдав за это
последние куски золота и серебра.
Когда солнце поднялось на востоке, над Галилеей, граф оседлал коня.
Его трубач протрубил атаку как вызов звукам мусульманских рожков. Они
собирались ринуться на запад, появившись внезапно из тени двух огромных
скал перед ослепленными солнцем пехотинцами, охранявшими эту сторону
холма.
Когда Жерар провожал их взглядом, его руки и плечи невольно
напряглись, словно ощутив натянутые поводья в одной руке, гладкую
древесину пики в другой, тяжелые складки кольчуги на груди и бедрах.
Граф и его спутники врезались в строй мусульманской пехоты на полном
скаку. Жерар напрягся, ожидая услышать глухой звук сталкивающихся тел и
вопли раненых.
Тишина.
Стена тел расступилась, как Красное море перед Моисеем. Граф и его
всадники проскочили в образовавшийся проем, набирая скорость на склоне.
Когда последний лошадиный хвост исчез в облаке пыли, стена мусульманских
воинов сомкнулась, как Красное море перед фараоном.
Хор воплей достиг вершины плато, но трудно было сказать, из чьих
глоток они вырвались - французских или сарацинских. Жерар полагал, что
знает ответ.
Удавка сарацинского войска снова начала затягиваться вокруг холма. Но
на этот раз мусульмане держали дистанцию: десять шагов вытоптанной земли
отделяли их от линии обороны, которую заняли изможденные французы.
Сарацины были бесстрастны, только губы шевелились в нескончаемом
молитвенном пении, глаза же оставались мертвыми. Они не видели перед собой
конкретных рыцарей или командиров, выделяя их, ненавидя и придавая им
некий статус врага, с которым стоило сразиться. Нет, мусульмане стояли
перед строем как перед белой стеной, молясь лишь своему невидимому богу.
Солнце ползло все выше по куполу неба.
Амнет пришел вслед за Хасаном ас-Сабахом - ибо ассасин назвал свое
имя в самом начале пути - в узкую долину, по которой струилась неширокая
речка, пробивая себе путь к побережью Галилеи. В сером предутреннем свете
Амнет разглядел, что это была зеленая низина среди холмов, склоны которой
защищали от знойного западного ветра и нежную траву под ногами и цветущие
деревья. Речку Амнет не видел, но различал ее певучее журчание среди
замшелых камней. Эти звуки были для него сравнимы с отдаленным колокольным
звоном во французской деревне. Проснувшиеся перед рассветом птицы отвечали
речке звонким щебетанием.
Имя, которое назвал ассасин, ничего на говорило Амнету. Оно было
похоже на имя любого араба, который противостоял французской гегемонии на
Востоке. Тот факт, что это был ассасин, более могущественный, нежели
простой смертный, не страшило рыцаря; Амнет был тамплиером, обладавший
могуществом, не доступным простому смертному. Нетрудно было поверить в то,
что в мире появился некто, подобный ему.
- Где расположено это место? - спросил он.
- Мы достаточно далеко от Тиберия, чтобы христианский гарнизон не
услышал твоих криков о помощи. И достаточно далеко от поля битвы у
Гаттина, чтобы генерал Саладин не услышал моих.
- Это магическое место, - заметил Томас Амнет.
Ассасин быстро обернулся и посмотрел ему в лицо. Первые лучи солнца
обнаружили тень сомнения на его лице. "Это всего лишь магия природы -
свет, бегущая вода, живые растения. Не более того".
- Чего же больше? Эта магия была самой первой и до сих пор остается
самой сильной.
- Немного же ты знаешь о магии, сэр Томас, если это кажется тебе
силой.
Хасан согнул колени и прыгнул назад. Толчок переместил его на
двадцать футов, через реку, на вершину серого камня, возвышавшегося на
целых десять футов над головой Томаса.
- А что ты знаешь о магии, - спросил Амнет, - если презираешь силу
земли, сумевшую заставить пустыню цвести?
- Вот что я знаю!
Ассасин соединил руки на уровне груди, выставил локти наружу и как бы
обхватил согнутыми пальцами и ладонями круглое пространство дюймов
четырнадцати в диаметре. Напрягая руки, он затрачивал неимоверное
количество энергии. Амнету вспомнились холодные нормандские зимы,
мальчишки играющие в войну снежками. Хасан сейчас походил на мальчика,
который собирает руками рассыпанные ледяные кристаллы и, сдавливая их
силой рук и собственной воли, делает из них снаряд для броска. Его пальцы
и ладони не соединялись, казалось что-то удерживает их на расстоянии друг
от друга. Лучи рассвета, проникшие в долину, выхватили ссутулившуюся
фигуру и что-то - кольцо на пальце? кристаллик песка в складках кожи? -
ярко сверкнувшее между ладонями Хасана. Последним дрожащим усилием Хасан
выбросил руки вперед, направляя это что-то в голову Амнета.
В мгновение ока свет в долине как бы переместился, перелетев к
Амнету. Он поднял руку, чтобы заслонить глаза. И вместе с этим движением
возникла мысль о защите, желание, чтобы нечто, стремящееся причинить ему
вред, ушло в землю у его ног.
Шипя и потрескивая, трава возле левого сапога Амнета увяла и высохла.
На зеленом газоне образовался бурый круг четырех дюймов в диаметре.
