Уголком одеяла я мягко стер пыль с точки неподалеку от основания мая-
ка. Линия стала четче. Я снова протер ее, прикладывая немного больше дав-
ления. Неудачно. Я уничтожил дюйм с чем-то рисунка.
Я отступил и оторвал широкую полосу от края одеяла. Оставшееся я свер-
нул и уселся на него. Затем медленно и осторожно я приступил к работе над
маяком. Я должен был добиться точного ощущения, как надо работать, прежде
чем попробовать очистить другой рисунок.
Полчаса спустя я встал и потянулся, после чего нагнулся и оживил ноги
массажем.
То, что осталось от маяка, было чистым.
К несчастью, я уничтожил примерно 20% рисунка, прежде чем обрел ощуще-
ние текстуры стены и правильного поглаживания по ней. Я сомневался, что в
дальнейшнм улучшу его.
Фонарь зашипел, когда я передвинул его. Я развернул одеяло и оторвал
свежую полосу. Я опустился на колени перед другим рисунком и принялся за
работу.
Спустя некоторое время я освободил то, что осталось от него. Я забыл
про череп на столе, пока осторожное движение тряпкой не обнаружило его
вновь, и угол противоположной стены, и высокий подсвечник.
Я отодвинулся. Протирать дальше было рискованно и к тому же, вероятно,
и не нужно. Он казался почти целиком таким же, каким был.
Пламя фонаря вновь затрепетило. Проклиная Роджера за то, что он не
проверил уровня керосина, я встал и держал свет на уровне плеча слева от
меня. И выбросил из головы все, кроме сцены передо мной.
Когда я пристально посмотрел на рисунок, он приобрел некоторую перс-
пективу. Миг спустя он стал совершенно трехмерным и расширился, заполнив
все мое поле зрения. Я шагнул вперед и поставил фонарь на край стола.
Я обвел взглядом помещение. Вдоль всех четырех стен шли книжные полки.
Не было никаких окон. Две двери в противоположном конце комнаты справа и
слева напротив друг друга были одна закрыта, а другая частично приоткрыта.
Рядом с открытой дверью был длинный низеий стол, заваленный книгами и бу-
магами. Открытые места на полках, ниши и выемки занимали экстравагантные
диковины - кости, камни, керамика, покрытые письменами таблички, линзы,
жезлы и инструменты неизвестного назначения. Огромный ковер напоминал ор-
дебильский. Я сделал шаг к тому концу комнаты, и фонарь вновь зашипел. Я
обернулмся и протянул к нему руку. И в этот момент он погас.
Прорычав ругательство, я опустил руку. Затем я медленно повернулся,
проверяя, нет ли каких-нибудь возможных источников света. С полки напротив
слабо светилось что-то напоминающее ветку коралла, и из-под закрытой двери
выбивалась бледная линия света. Я плюнул на фонарь и пересек комнату.
Дверь я открыл как можно тише. Комната, в которую она вела, была пус-
той, маленькой безоконной гостиной, слабо освещенной все еще тлеющими уг-
лями в ее единственном очаге. Стены комнаты были из камня и смыкались надо
мной в сводчатый потолок.
Камин был, вероятно, природной нишей слева от меня. В противоположной
стороне была устроена большая бронированная дверь, и в замке ее был час-
тично повернут большой ключ.
Я вошел, взял свечу с ближайшего стола, и двинулся к камину зажечь ее.
Когда я опустился на колени и стал искать среди углей пламя, то услышал
поблизости от двери тихие шаги.
Повернувшись, я увидел его сразу за порогом. Он был, примерно, полуто-
ра метров ростом, горбатый. Волосы и борода у него были даже длиннее, чем
я помнил. Дворкин был одет в ночную рубашку, доходящую ему до лодыжек.
Он держал в руке масляную лампу и его темные глаза вглядывались в меня
над ее покрытым сажей выходным отверстием.
- Оберон, - произнес он. - Пришло, наконец, время?
- Какое именно время? - переспросил я мягко.
Он засмеялся:
- Какое же еще? Воемя уничтожить мир, конечно!
Я держал свет подальше от лица, а голос на октаву ниже.
- Не совсем, - возразил я.
Он вздохнул:
- Ты все еще не убежден?
Он посмотрел вперед и вскинул голову, приглядываясь ко мне.
- Почему ты должен все портить? - спросил он.
- Я ничего не испортил.
Он опустил лампу. Я снова отвернул голову, но он, в конце концов, су-
мел разглядеть мое лицо. Он засмеялся.
- Забавно. Ты явился, как юный лорд Корвин, думая поколебать меня се-
мейными чувствами. Почему ты не выбрал Бранда или Блейза? Лучше всего нам
послужили детки Клариссы.
Я пожал плечами и встал:
- И да, и нет.
Я решил кормить его двусмысленностями, пока он принимал их и отвечал.
Могло всплыть что-то ценное, и это казалось легким способом держать его в
хорошем настроении.
- А ты сам? - продолжал я. - Какой лик ты придал бы всему?
- О, чтобы завоевать твое доброе расположение, я скопирую тебя, - зая-
вил он, а затем принялся смеяться.
Он откинул голову, а когда его смех зазавенел вокруг меня, с ним прои-
зошла перемена. Рост его, казалось, увеличился, а лицо переместилось по
горизонтали, словно парус, повернутый слишком близко к ветру. Горб на его
спине уменьшился, когда он выпрямился и стал выше. Черты его лица преобра-
зились, а борода почернела. К тому времени стало очевидным, что он ка-
ким-то образом перераспределил массу своего тела, потому что ночная рубаш-
ка, доходившая ему до лодыжек, была теперь на полпути к его голеням. Он
глубоко вздохнул и плечи его расширились. Руки его удлинились, выпуклый
живот сузился, приталился.
Он достиг моего плеча, а затем стал еще выше. Горб его совершенно рас-
сосался.
Лицо его исказилось в последний раз, переустроенные его черты застыли.
Смех его упал до смешка, растаял и кончился ухмылкой. Я рассматривал слег-
ка более хрупккую версию самого себя.
- Достаточно? - поинтересовался он.
- Да, ладно.
Я вытащил дрова из поленницы справа от себя. Мне пойдет на пользу лю-
бая задержка, которая выиграет время для изучения реакций.
Пока я занимался этой работой, он подошел к креслу и сел.
Когда я бросил на него быстрый взгляд, то увидел, что он не глядел на
меня, а уперся взглядом в тени. Я кончил разводить огонь и поднялся, наде-
ясь, что он скажет еще что-нибудь.
В конечном итоге он и сказал:
- Что там сталось с великим замыслом?
Я не знал, говорит ли он о Лабиринте или о каком-то отцовском гене-
ральном плане, в который он не был посвящен. Поэтому я ответил:
- Скажи мне сам.
Он вновь засмеялся.
- Почему бы и нет? Ты переменил свое мнение, вот что случилось.
- С какого на какое, на твой взгляд?
- Не насмехайся надо мной. Даже ты не имеешь права насмехаться надо
мной. Меньше всех - ты.
Я поднялся на ноги:
- Я не насмехался над тобой.
Я прошел через комнату к другому креслу и перенес его поближе к ками-
ну, напротив Дворкина, и уселся.
- Как ты узнал меня? - спросил я. - Мое местонахождение едва ли обще-
известно.
- Это правда.
- Многие в Амбере думают, что я умер?
- Да, а другие полагают, что ты можешь путешествовать в Отражениях.
- Понятно, - произнес я, а затем задал вопрос: - Как ты себя чувству-
ешь?
Он зло усмехнулся мне.
- Ты хочешь сказать, по-прежнему ли я сумасшедший?
- Ты выражаешь это грубей, чем мне бы хотелось.
- Есть ослабление, но есть и усиление, - пояснил он. - Оно находит на
меня и снова покидает. В данный момент я почти вновь стал самим собой. Я
говорю: почти. Это шок от твоего визита, наверное. Иногда в голове у меня
не в порядке. Ты это знаешь. Однако, иначе быть не может. Это ты тоже зна-
ешь.
- Полагаю, что знаю. Почему бы тебе не рассказать мне об этом заново?
Один лишь рассказ может заставить тебя почувствовать себя лучше, а мне мо-
жет дать что-то такое, что я упустил. Расскажи мне обо всем.
Он снова засмеялся.
- Все, что тебе угодно. У тебя есть какие-то предпочтения? Мое бегство
из Хаоса на этот маленький неожиданный остров в Мире ночи? Мои метания над
бездной? Мое открытие Лабиринта в камне, висящем на шее у Единорога? Мое
копирование узора молнией, кровью и лирой, в то время, как наши отцы буше-
вали, сбитые с толку, явившись слишком поздно, чтобы призвать меня обрат-
но, тогда как поэма из огня проторила бы первую дорогу в моем мозгу, зара-
жая меня волей творить? Слишком поздно! Одержимый отвращением, порожденным
болезнью, за пределами досягаемости их помощи, их силы, я планировал и
строил, плененный своим новым "я". Эту повесть ты хочешь услышать вновь?
Или мне лучше рассказать о ее лечении?
У меня голова пошла кругом от того, что подразумевала только что бро-
шенная им целая пригоршня сведений. Я не мог сказать, буквально ли он го-
ворил или метафорически, или просто делился параноидными иллюзиями, но то,
что я хотел услышать, происходило намного ближе к настоящему моменту.
Поэтому, рассматривая теневое отражение самого себя, из которого про-
исходил этот древний голос, я сказал:
- Расскажи мне о ее лечении.
Он свел вместе кончики пальцев и заговорил сквозь них:
- Я -Лабиринт, - заявил он, - в самом настоящем смысле. Проходя через
мой ум, чтобы достичь той формы, которую он теперь имеет, основания Амбе-
ра, он наложил на меня свой отпечаток столь же верно, как я наложил свой
отпечаток на него. И я понял однажды, что я - это Лабиринт, и я сам, и он
был вынужден стать Дворкиным в ходе становления себя. Были взаимные видо-
изменения в порождении этого места и этого времени, и вот тут-то и нахо-
дится эта слабость, так же, как и наша сила, потому что мне приходило в
голову, что повреждение Лабиринта было бы повреждением мне самому, а пов-
реждение мне самому отразилось бы на Лабиринте. И все же мне нельзя было
причинить настоящего вреда, потому что меня защищает Лабиринт, а кто, кро-
ме меня, мог причинить вред Лабиринту? Прекрасная замкнутая система, каза-
лось, с ее слабостью полностью защищенная ее силой.
Он замолк. Я слушал гудение огня. Что слушал он, не знаю.
- Я был неправ, - произнес он наконец. - И аедь такое простое дело...
Моя кровь, которой я нарисовал его, может и стереть его. Но мне потребова-
лись века, чтобы понять, что кровь моей крови тоже может сделать это. Ты
можешь воспользоваться этим, ты тоже можешь изменить его - да, на третьем
поколении.
Это не стало для меня сюрпризом - узнавание, что он приходится всем
нам дедом. Как-то казалось, что я все время знал это, но никогда не огла-
шал. И все же, если тут что и было, то это поднимало больше вопросов, чем
отвечало. Набрали еще одно поколение предков. Продолжаем запутываться. Я
теперь имел еще меньшее представление, чем когда-либо, кем же на самом де-
ле был Дворкин. Добавьте к этому факт, который признавал даже он: это была
повесть, рассказанная сумасшедшим.
- Но отремонтировать его... - произнес я.
Он осклабился, и мое собственное лицо скривилось передо мной.
- Ты потерял вкус быть повелителем живого вакуума, королем Хаоса? -
спросил он.
- Может быть.
- Клянусь Единорогом, твоей матерью, я знал, что дойдет до этого. Ла-
биринт столь же силен в тебе, как и большое королевство. Чего же ты тогда
желаешь?
- Сохранить королевство.
Он покачал гоовой:
- Проще будет уничтожить и попробовать начать все заново, как я столь
часто говорил тебе раньше.
- Я упрям, так что скажи мне снова.
Я пытался симулировать отцовскую грубость.
Он пожал плечами:
- Уничтожь Лабиринт, и мы уничтожим Амбер и все Отражения в полярном
порядке вокруг него. Дай мне позволение уничтожить себя в середине Лаби-
ринта, и мы начисто сотрем его. Дай мне позволение, давши мне слово, что
потом ты возьмешь Камень, содержащий сущность порядка, и используешь его
для создания нового Лабиринта, светлого и чистого, незапятнанного, нарисо-
ванного содержимым твоего собственного существа, в то время, как Легионы
Хаоса пытаются со всех сторон отвлечь тебя. Пообещай мне это и позволь мне
