сравнение, приходящее мне на ум, это встреча с человеком, сильно
напоминающим другого, известного тебе человека. ты все время ждешь, что он
будет вести себя, как твой знакомый, хуже того, у тебя есть тенденция вести
себя по отношению к нему так же, как к тому, к другому. Ты надеваешь с ним
определенную маску, а его реакции не соответствуют. Это неудобное чувство.
Мне никогда не доставляло удовольствия встречать людей, напоминающих мне о
других людях. Личность - вот что мы не можем контролировать в своих
манипуляциях с Отражениями. Фактически, именно посредством этого мы и можем
отличить друг друга от Отражений самих себя. Вот почему так долго Флора не
могла придти к решению обо мне6 тогда, на Отражении Земли: моя новая
личность была достаточно иной.
- Я начинаю понимать, - произнесла она. - Для вас это не просто Амбер.
Это - место плюс все остальное.
- Место плюс все остальное - это и есть Амбер, - согласился я.
- Вы утверждаете, что ваша ненависть умерла вместе с Эриком, а
стремление к трону поубавилось из-за учета всего нового, что вы узнали?
- Именно так.
- Тогда мне думается, я понимаю, что имено движет вами.
- Мною движет желание стабильности и нечто от любопытства, и месть
нашим врагам.
- Долг, - прошептала она. - Конечно же, долг.
Я фыркнул:
- Было бы утешительно представить это так, но я не стану лицемерить.
Едва ли я верный сын Амбера или Оберона.
- Ваш голос явно показывает, что вы не желаете, чтобы вас считали таким.
Я закрыл глаза, чтобы присоединиться к ней в темноте, чтобы вспомнить
на короткий миг мир, где первенствовали иные средства общения, чем световые
волны. И тогда я понял, что она была права насчет моего голоса. Почему я
так тяжело затопал ногами, едва была высказана мысль о долге? Я люблю быть
уважаемым за доброту, чистоту благородство и великодушие, когда я
заслуживаю их, иногда даже когда не заслуживаю, точно так же, как всякий
другой человек. Что же тогда беспокоило меня в представлении о долге перд
Амбером? Ничего. В чем же тогда дело?
Отец?
У меня не было больше перед ним никаких обязательств, меньше всего
долговых.
В конечном счете именно он был в ответе за нынешнее положение дел. Он
наплодил нас, не установив ндлежащего порядка наследования, он был менее,
чем добр ко всем нашим матерям и ожидал нашей преданности и поддержки.
Он выделял среди нас любимчиков и, фактически, настраивал нас друг
против друга. А потом он ввязался по глупости во что-то, с чем не мог
справиться, и оставил королевство в разброде. Зигмунд Фрейд давным-давно
обезопасил меня от любых нормальных, обобщенных чувств негодования, которые
могли бы действовать внутри семейной ячейки. На этой почве мне нечего
злиться.
Другое дело - факты. Я не любил отца не просто потому, что он не дал
мне никакой причины любить его: воистину он, казалось, трудился в ином
направлении. Я понял, что именно это и беспокоило меня в представлении о
долге: объект его.
- Вы правы, - не стал я возражать. Затем я открыл глаза и поглядел на
нее.
- Я рад, что вы сообщили мне об этом. Дайте мне вашу руку, - я поднялся.
Она протянула правую руку, и я поднес ее к губам.
- Спасибо вам, - поблагодарил я. - Это был отличный завтрак.
Я повернулся и направился к двери.
Оглянувшись, я увидел, что она покраснела и улыбается, все еще не
опуская руку, и я начал понимать перемену в Рэндоме.
- Удачи вам, - пожелала она, когда я уже вышел.
- И вам, - подхватил я.
И быстро вышел.
Вслед за этим я собирался повидать Бранда, но не мог заставить себя
сделать это, хотя бы потому, что не хотел с ним встречаться, пока мой ум
притупила усталость, и еще потому, что разговор с Виалой был первым прият-
ным событием, случившимся за последнее время, и только на этот раз я соби-
рался отдохнуть с неипорченным настроением.
Я поднялся по лестнице и прошел по коридору к своей комнате, думая,
конечно, о ночи длинных ножей, когда вставлял новый ключ в новый замок. В
спальне я задернул шторы от полуденного солнца, разделся и лег в постель.
Как и в других случаях отдыха после стресса, когда ожидались новые напря-
жения, сон какое-то время не шел ко мне. Я долго метался и ворочался,
вновь переживая события нескольких последних дней и даже более давние.
Когда я, наконец, уснул, сон мой был амальгамой из того же материала,
включая срок в моей старой камере и ковыряние в двери. Когда я проснулся,
было темно, и я действительно чувствовал себя отдохнувшим. Фактически, в
затылке у меня плясал заряд приятного возбуждения. Это был вертевшийся на
кончике языка императив, захороненная идея, которая...
Да!
Я сел, потянулся за одеждой и принялся облачаться. Я пристегнул Грейс-
вандир, сложил одеяло и сунул его под мышку.
Я чувствовал, что в голове у меня прояснилось, а бок перестало покалы-
вать.
Я не имел ни малейшего представления, сколько я проспал, и в данный
момент это едва ли стоило выяснять. Мне надо было выяснить нечто куда бо-
лее важное, нечто такое, что должно мне было придти в голову давным-даав-
но, да фактически и пришло. Я действительно сразу же уставился на него, но
жернова времени и событий вытеснили его из головы до нынешнего дня.
Я запер за собой комнату и направился к лестницце. Трепетало пламя
свечей и полинявший олень, веками умиравший на гобелене справа от меня,
оглядывался на полинявших собак, преследовавших его приблизительно столько
же долго. Иногда мои симпатии принадлежали оленю, обычно же собакам.
Надо будет как-нибудь отреставрировать гобелен.
Я спустился вниз по лестнице. Снизу не было слышно никаких звуков.
Значит время было позднее. Это было хорошо.
Прошел еще один день, и мы еще живы, может быть, даже поумнели, стали
достаточно мудрвми, чтобы понять, что есть еще много такого, что нам нужно
узнать. Надежда, вот наверное, что у меня отсутствовало, когда я, воя, си-
дел в той проклятой камере, прижимая руки к уничтоженным глазам. Виала...
Я бы желал иметь возможность поговорить с ней в те дни хоть несколько
минут. Но я усвоил то, чему научился в скверной школе, и даже более мягкий
курс обучения, вероятно, не придал бы мне твоего милосердия.
Я все же,,, трудно сказать.
Я всегда больше чувствовал себя псом, чем оленем, больше охотником,
чем жертвой.
Ты могла бы научить меня чему-то, что притупило бы злость, смягчило бы
ненависть. Но было бы это к лучшему? Ненависть умерла вместе с ее объек-
том, и злость тоже прошла, но, оглядываясь назад, я гадаю, а сумел бы я
добиться своего, если бы они меня не поддерживали? Я вовсе не уверен, что
пережил бы свое заключение, если бы мои уродливые спутники то и дело не
возвращали меня силком к жизни и нормальности. Теперь я мог позволить себе
роскошь думать при случае, как олень, но тогда это могло бы оказаться ро-
ковым.
По-настоящему я этого не знаю и сомневаюсь, что когда-нибудь узнаю.
На втором этаже стояла полная тишина.
Снизу доносились слабые звуки.
Спокойной ночи, миледи. Поворот, и снова вниз. Интересно, открыл ли
Рэндом что-нибудь важное? Вероятно, нет. Иначе или он, или Бенедикт уже
связались бы со мной. Еслине попали в беду. Не онет, смешно беспокоиться.
Реальная опасность в должное время даст о себе знать, и хлопот у меня бу-
дет больше, чем достаточно.
Вот и нижний этаж.
- Уилл! - окликнул я. - Рольф!
- Да, лорд Корвин.
Двое часовых встали по стойке "смирно", заслышав мои шаги. Их лица
сказали мне, что все обстояло хорошо, но ради проформы я спросил:
- Все ли в порядке?
- Все в порядке, лорд, - ответил старший.
- Отлично.
Я продолжил путь, войдя и пройдя мраморный обеденный зал.
Он сработает, я был уверен в этом, если время и влажность полностью
его не стерли. И тогда...
Я вступил в длинный коридор, где по обеим сторонам тесно сдавливали
пыльные стены. Темнота, тени, мои шаги...
Я подошел к двери в конце коридора, открыл ее и вышел на платформу,
затем снова вниз по этой винтовой лестнице с огнями то тут, то там в пеще-
ры Колвира.
Рэндом был прав, решил я тогда. Если убрать все вплоть до уровня того
отдаленного дня, то будет близкон соответствие между тем, что останется, и
местом того первозданного Лабиринта, которое мы посетили этим утром.
Вниз. Изгибы и повороты во мраке. Освещенная фонарями и факелами кара-
ульная, была в нем по-театральному четкой.
Я досьиг дна и направился в ту сторону.
- Добрый вечер. лорд Корвин, - произнесла тощая, труповидная фигура.
Она с улыбкой курила трубку, прислонясь к полкам.
- Добрый вечер, Роджер. Как дела в подземном мире?
- Крысы, летучие мыши и пауки. Ничто другое больше не шевелится. Мирно.
- Тебе по душе эта служба?
Он кивнул:
- Я пишу философский роман с элементами ужаса и психопаталогии. Над
этими частями я работаю здесь.
- Подходящая обстановка, что и говорить, - согласился я. - Мне понадо-
бится фонарь.
Он фыркнул и взял один фонарь с полки, после чего зажег его от свечи.
- У него будет счастливый конец? - спросил я.
Он пожал плечами:
- Я буду счастлив.
- Я имею в виду полное торжество. И герой спит с героиней? Или ты убь-
ешь всех до единого?
- Это едва ли будет справедливо, - заметил он.
- Неважно. Может быть, я однажды прочту его.
- Может быть, - не возражал он.
Я взял фонарь и повернулся к выходу, двинувшись в направлении, в кото-
ром уже жутко давно не двигался. Я обнаружил, что все еще могу мысленно
измерять расстояние по эху от моих шагов.
В скором времени я приблизился к стене, высмотрел нужный коридор и во-
шел в него. Затем дело просто заключалось в подсчете шагов. Мои ноги доро-
гу знали.
Дверь в мою камеру была частично приоткрыта. Я поставил фонарь на пол
и использовал обе руки, чтобы открыть ее полностью.
Она поддалась неохотно, со стоном.
Затем я поднял фонарь и вошел.
Мускулы мои затрепетали, а желудок сжался. Я начал дрожать.
Мне пришлось побороть сильный импульс рвануться и убежать. Я не пред-
видел такой реакции. Я не хотел уходить от тяжелой, обитой медью двери из
страха, что ее захлопнут за мной и задвинут на засов.
Это был миг, близкий к чистому ужасу, пробужденному во мне маленькой
грязной ккамерой. Я заставил себя сосредоточиться на мелочах, на дыре,
служившей мне туалетом, на черном пятне, где я развел костер в тот послед-
ний день.
Я провел левой пукой по внутренней поверхности двери, находя и просле-
живая пальцами борозды, выдолбленные моей ложкой.
Я вспомнил, какую работу проделали мои руки, и нагнулся изучать вы-
долбленные канавки.
Они были совсем не такие глубокие, как показалось в то время, если
сравнить с толщиной двери. Я понял, как сильно я преувеличивал воздействие
этих слабых усилий вырваться на свободу. Я прошел мимо нее и осмотрел сте-
ну.
Нечетко. Время и влажнось поработали над уничтожением рисунка.
Но я еще мог различить контуры маяка Кабры, ограниченного четырьмя
чертами моей старой ручкой ложки. Магия рисунка все еще присутствовала
тут, та сила, которая наконец, перенесла меня на свободу. Я почувствовал
ее, не взывая к ней.
Я повернулся и встал лицом к другой стене.
Рисунок, который я сейчас рассматривал, поживал менее хорошо, чем ри-
сунок маяка, но, впрочем, он был выполнен в крайней спешке присвете моих
последних нескольких спичек. Я даже не мог разобрать всех деталей, хотя
моя память снабдила меня некоторыми из тех, что были скрыты. Это был вид
кабинета или библиотеки, с выстроившимися вдоль стен книжными полками,
письменным столом на переднем плане и глобусом рядом с ним. Хотел бы я
знать, следует ли мне рискнуть и почистить его?
Я поставил фонарь на пол и возвратился к рисунку на другой стене.
